Mirrors / Зеркала

…Прошло всего два дня с тех пор, как Хуа Бинань виделся с Чу Ваньнином в последний раз. Наутро после того, как Ваньнин пришёл в себя, он поспешно объяснил, что у него возникли срочные дела — благо, Цзян Си как раз было нужно отправить кого-нибудь в Жуфэн. Однако случилось непредвиденное, и Хуа Бинаню пришлось вернуться раньше, чем он предполагал. Уже по дороге в основную библиотеку он заранее решил, что не станет возражать, если даже Ши Минцзин решит остаться в Гуюэ на пару недель — он отлично понимал, что Чу Ваньнин сам заинтересован в том, чтобы скрывать свою личность, так что не опасался этой встречи. Однако пустить всё на самотёк было бы вовсе неблагоразумно. Он обнаружил Ши Мэя ошивающимся вокруг книжных полок — и, судя по тому, что юноша уже минут пять сосредоточенно рассматривал таблички, посвящённые каллиграфии, чтение интересовало его в последнюю очередь. Хуа Бинань мысленно фыркнул: наблюдение за более молодой версией самого себя ужасно раздражало. Он подошёл к полке со своими записями, проходясь по ним неторопливым взглядом, выжидая, когда Ши Мэй его заметит. Пришлось простоять так ещё минуты две, прежде чем юноша в конце концов решился подойти: — Даочжан, — он почтительно склонился, приветствуя Бинаня. — Ши Минцзин, ученик бессмертного Чу? — Да, всё так и есть, — Ши Мэй снова склонил голову. — Подскажите, где я могу найти свитки о технике восстановления духовного равновесия и медитации? Хуа Бинань кисло усмехнулся под вуалью — кто бы сомневался, разумеется, Ши Минцзин выбрал самый тухлый повод из всех возможных, дабы завести беседу. Неужели он сам вёл себя когда-то точно так же? Отвратительно. — Вся литература о медитациях находится в специальном зале. Вы были там в свой прошлый визит, — он беззвучно хмыкнул, отметив тень раздражения, пронёсшуюся на секунду по красивому лицу. Ох, Ши Минцзин, правда, не любил, когда его дразнят. Очаровательно. — Даочжан… — паренёк в одно мгновение с новыми силами завёл старую песню, — …я не думаю, что смог найти там то, что меня интересует... Разумеется, не смог — иначе с чего бы он караулил Хуа Бинаня? — Вы искали какой-то конкретный вид медитаций? — Бинань скрестил руки на груди, машинально перебирая в голове, что именно он сам пытался разведать в Гуюэ в этот период. Почему-то у него было весьма дурное предчувствие. — Боюсь, что так, — Ши Минцзин потупился, очаровательно вздыхая. Длинные ресницы наполовину скрыли грустные глаза цвета персика. — Меня интересовала глубокая медитация, которая используется для восстановления, если духовное ядро повреждено… — он последовал за Бинанем, осторожно ступая по скрипучим деревянным половицам по мере того, как они направлялись в нужный зал — по сути, угол комнаты, отделённый хлипкой бамбуковой ширмой. Хуа Бинань кивнул, давая понять, что знает, что именно Ши Минцзину нужно. Он действительно теперь припоминал, как по молодости ему хотелось узнать, в насколько глубоком трансе находится Чу Ваньнин, когда использует эту практику. Возможно ли сделать что-то, что заставит его очнуться? Неужели с ним можно проделать что угодно, пока он находится без сознания?.. Но теперь ему следовало притвориться, словно он понятия не имеет, зачем Ши Мэю эта информация. — Практика глубокой медитации для восстановления духовного ядра небезопасна, — он остановился перед стеллажами, поворачиваясь к Ши Минцзину. — Если вы собираетесь опробовать её на себе, боюсь, ни к чему хорошему это не приведёт. Человеку же с повреждённым духовным ядром вы едва ли сможете помочь — вашей духовной энергии слишком мало. Я помню, в ваш прошлый визит в Гуюэ вы едва могли воспользоваться ею, и вряд ли что-то кардинально изменилось с тех пор. Вам лучше обратиться к вашему учителю… Ши Мэй прикусил губу. Похоже, он пытался рассудить, что и в какой мере будет безопасно открыть, чтобы не вызвать подозрений. Он продолжал смотреть куда-то в пол, рассеянно теребя край рукава. Судя по выражению его лица, невозможно было сказать, что именно он чувствует — но Хуа Бинань знал, что парень злится. Вероятно, он бы сам разозлился на себя, окажись он в подобной ситуации. — Зачем вам практика глубокой медитации? — снова спросил он, вздыхая. Давая тем самым понять, что не станет ждать вечно, пока Ши Мэй придумает достаточно веское оправдание. — Я всего лишь хотел понять, насколько безопасно моему близкому другу оставаться одному во время такой медитации, — Ши Минцзин вскинул подбородок. — Что, если кто-нибудь вздумает потревожить его? Насколько он будет беззащитен — и сможет ли очнуться? Возможно, я… неравнодушен к его судьбе, и мне хотелось бы понимать, действительно ли он в опасности. — Я не знаю никого из учеников пика Сышен, кто бы столкнулся с необходимостью глубокой медитации, — Бинань покачал головой. — Если хотите, чтобы я помог, прекратите лгать. — …… — Ши Мэй молча опустил голову. Удивительно, но он вправду не был способен краснеть — кожа отливала сливочной белизной даже в неровном свете свечей. Лишь искусанные губы выдавали степень волнения. Казалось, ещё немного — и он решится. Он сделал глубокий вдох, и даже приоткрыл рот. Внезапно из-за полок послышался неловкий шорох, который тут же, впрочем, и затих. По полу покатился один из свитков — и остановился в метре от места, где стояли Бинань и Ши Мэй. Ши Мэй поджал губы, бледнея. Учитывая, что обычно этот зал не пользовался популярностью, Хуа Бинань подался вперёд, пытаясь разглядеть, кто же стал невольным свидетелем их разговора, но, увы, в сумраке стеллажей ему не удалось ничего рассмотреть. Во внезапно воцарившейся тишине, среди теней, густого запаха чернил и старых свитков, между ним и его молодой копией повисло неловкое молчание. — Я не смогу вам помочь, — Хуа Бинань снова покачал головой. — Я знаю, о чём вы меня просите, но вам не стоит на меня рассчитывать в этой ситуации. Библиотека открыта для вас, и вы можете оставаться в Гуюэ, сколько потребуется — но я не стану вам помогать в этом деле. — Понимаю, — Ши Минцзин медленно кивнул. — Прошу прощения, даочжан… — Однако, если хотите, вы можете присоединиться ко мне завтра, и я покажу вам несколько техник, помогающих эффективней использовать духовную энергию. Не хотелось бы, чтобы весь этот путь вы проделали напрасно, и вернулись в Сышен с пустыми руками, — заключил Хуа Бинань. — Сегодня уже достаточно поздно, так что я вынужден вас оставить. Хорошего вечера. — Благодарю, даочжан, — Ши Мэй грациозно поклонился, — хорошего вечера и вам. Бинань улыбнулся собственным мыслям, наблюдая за тем, как юная версия его самого бесшумно покидает библиотеку. Ши Минцзин в эту пору напоминал едва распускающуюся ветвь горького миндаля по весне — такой же робкий и прекрасный внешне, он был насквозь пропитан ядом. Он мог обманывать кого угодно своей вежливостью и совершенными манерами — но не самого себя. Бинань вздохнул. Разумеется, Ши Минцзин был сейчас на него зол — однако он был из тех, кто способен убавить гонор, когда дело касалось чего-то по-настоящему важного. Его будет легко склонить на свою сторону, если речь пойдёт о костяных бабочках. Уже у самого выхода Хуа Бинань задумчиво остановился, в который раз оборачиваясь и обводя взглядом кажущееся пустым помещение. Возможно, он знал, кто нечаянно подслушал этот разговор. — Чу Сяньцзюнь? Он прикрыл глаза, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь тихим шорохом ночного ветра с улицы. Возможно, ему просто показалось? ~~~~~ …Чу Ваньнин неловко застыл у полок со свитками. Спасаться бегством было слишком поздно — но какова была вероятность, что он встретит Ши Минцзина, некогда своего ученика, в библиотеке Гуюэ? А ведь всего минут десять назад он едва не столкнулся с ним лицом к лицу. Ему повезло, что парень, похоже, был слишком увлечён чем-то другим. Или — кем-то? Пока Ваньнин вжимался в стену, прячась за бамбуковой ширмой, Ши Мэй о чём-то оживлённо беседовал с Хуа Бинанем — удивительно, но тот, похоже, тоже уже вернулся в Гуюэ. Как давно эти двое были знакомы? Дурное предчувствие становилось всё более явным по мере того, как Ши Мэй неловко заминался. Он был на голову ниже Хуа Бинаня, и наблюдать за тем, как он буквально задирал лицо, пытаясь безыскусно обаять лекаря, было отчего-то неприятно. Их позы, тон разговора — буквально всё кричало о том, что именно Хуа Бинаня Ши Минцзин дожидался всё это время. Чу Ваньнин не мог знать, однако ему нетрудно было представить, как могли воздействовать эта мягкая скромность голоса и открытость. Он отлично помнил, как Мо Жань не давал юноше проходу — что уж говорить о лекаре Гуюэ? Впрочем, вслушиваясь в обрывки диалога, Ваньнин насторожился теперь не на шутку. Похоже, Ши Мэй пытался разузнать о техниках глубокой медитации, которую использовал он сам — зачем ему это понадобилось?.. Лекарь Гуюэ пока что ответил ему отказом, однако это вовсе не означало, что Ши Минцзина остановит одно “нет”. Чу Ваньнин был так сильно потрясён разворачивающейся сценой, что в какой-то момент перестал обращать внимание, что делает, и нечаянно задел свиток, который тут же упал с полки, прокатившись с глухим гулом по полу. Ши Мэй и Хуа Бинань застыли, вглядываясь в темноту — было видно, что обоих насторожило постороннее присутствие. Оба вели себя, словно преступники, прячущиеся в ночи — и всё это совсем не внушало доверия. Возможно, ему стоило бы предупредить Чу Ваньнина в этом времени о том, что его ученик искал такую информацию и общался с человеком сомнительного толка — но как мог он это сделать, если теперь не был в силах даже отправить послание в цветке? Он перевёл взгляд на распахнутую дверь. Ши Мэй и Хуа Бинань давно покинули библиотеку, так его и не обнаружив. Лекарь, вероятно, что-то заподозрил — но и он в конечном счёте ушёл, оставляя Чу Ваньнина наедине с его измышлениями и тревогами. Ваньнин прислонился спиной к стене, в который раз проклиная себя за беспомощность. Он не знал, как ему теперь поступить. Стоило ли ему оставаться в Гуюэ, чтобы понять, что именно было нужно Ши Мэю от Хуа Бинаня? После всего, про произошло пару дней назад, он собирался покинуть орден, едва оправившись, и был рад тому, что лекарь был в отъезде — а, значит, не стал бы препятствовать. Однако теперь он сам не знал, как ему следовало поступить. Остаться — значило, снова столкнуться с Хуа Бинанем лицом к лицу. После той странной ночи они так и не заговорили о произошедшем, и Чу Ваньнин чувствовал себя слишком неуверенно, чтобы задавать вопросы. К тому же, он и правда был слишком слаб на первый день после операции — а затем он узнал от младшего ученика Гуюэ, что Хуа Бинань куда-то уехал по срочным делам, и спрашивать стало попросту некого. Ко всему прочему, Ваньнин всё ещё испытывал проблемы с двойственностью ци. В его теле параллельно существовали две энергии, одна из которых блокировала другую, так что было невозможно воспользоваться ни одной из них. Он оказался в подвешенном состоянии, и осколок чужого духовного ядра лишь осложнил его и без того плачевное положение. Этим вечером он пришёл в библиотеку в надежде найти упоминания случаев, когда кому-либо приходилось иметь дело с чужеродным духовным ядром. Стоит ли говорить, что вместо ответов на свои вопросы он теперь ещё и должен был иметь дело с неожиданным пониманием, что Ши Мэй, его ученик, в прошлой жизни погибший по его вине, каким-то образом был связан с лекарем Гуюэ?.. Зная, что произошло в прошлой жизни, имел ли право Чу Ваньнин не вмешаться? В чём именно он подозревал сейчас Ши Мэя? Он ведь не смог бы точно объяснить даже себе, что было странного в том, что парень, перечитавший библиотеку пика Сышен, вдруг оказался в Гуюэ и интересовался медитациями. В чём Ваньнин собирался обвинить его?.. Чу Ваньнин погрузился в свои мысли так глубоко, что даже не заметил, что на обратном пути кто-то бесшумной тенью последовал за ним. Опомнился он, лишь когда понял, что случайно свернул не туда и уже минут десять плутает у заброшенных лодочных домиков, которые издали в сумерках принял за гостевые дома. Густой туман поднимался от реки и стелился меж деревьев, окутывая сырым покрывалом успевшую прогреться за день землю. Если бы сейчас был ясный день, вероятно, мужчине было бы несложно найти дорогу обратно — но во всё более плотной мгле понять, в какой момент он повернул не в ту сторону, было уже невозможно. Кутаясь плотнее в ханьфу, Чу Ваньнин решил спуститься к реке, и, если уж так вышло — заночевать в пустующем эллинге. Всё-таки даже среди вёсел и пропахших тиной рыбацких сетей наверняка было не так холодно, как на берегу. В конце концов, он мог устроиться в одной из лодок — всё-таки не на земле. Он пробрался в тёмное помещение, и, поспешно осознав, что дверь распахивается от ветра и не закрывается на замок, решил подпереть её камнями. Несколько минут поисков было потрачено на попытки переместить только что обнаруженный тяжёлый булыжник к порогу. В сыром помещении было так темно, что Чу Ваньнин далеко не сразу заметил, что больше не один. Опомнился, только когда в поле зрения случайно попали сапоги из тонкой дорогой кожи и подол чёрного ханьфу. Как долго Хуа Бинань наблюдал за происходящим? Чу Ваньнин выпрямился во весь рост, меряя лекаря вопросительным взглядом. — Я собирался наведаться к вам сегодня вечером, но вас не оказалось в гостевом доме, — вздохнул Бинань. — Я беспокоился. — …… — Чу Ваньнин приоткрыл рот, но вовремя прикусил язык, потому что называть беспокойство другого человека вздором было бы совсем уж некрасиво. Что, если лекарь говорил правду? Этим вечером в библиотеке он не поддался на уговоры Ши Минцзина — судя по всему, он был человеком чести. Да, в нём всё ещё было что-то странное — но Ваньнин не мог не думать о том, что за всё время лекарь ни разу не причинил ему намеренного вреда. Если не вспоминать тот вечер, когда он использовал на нём эфир, Хуа Бинань был с ним подчёркнуто корректен и учтив. Он не позволял себе лишнего, и приходил на помощь только при острой необходимости, не навязываясь. Чу Ваньнину было грех жаловаться — это ведь Хуа Бинань раздобыл для него откуда-то осколок духовного ядра. Возможно, если бы он не накачал Чу Ваньнина эфиром, мужчина никогда бы не дал согласие на что-то подобное — но теперь было уже поздно об этом говорить. Стоило помнить и о том, что Бинань был лекарем. Должно быть, он спасал жизни вне зависимости от того, были ли те, кому он приходил на помощь, этому рады. — Ваше состояние еще долго будет нестабильным, — продолжил Хуа Бинань, не получив никакого ответа, — вам нужно больше отдыхать и медитировать. Есть практики… — Мне отлично известны эти практики, — оборвал его Ваньнин, продолжая глядеть на обувь своего собеседника. Он уже смирился с мыслью, что лица Бинаня всё равно не увидит — тот всё время носил вуаль. — Эти медитации работают, если духовное ядро подходит ци. Моя ци древесная — но духовное ядро совершенно иной природы, а потому… — Что вы знаете о костяных бабочках? — оборвал его внезапно Хуа Бинань. Ваньнин нахмурился, замолчав. Он слышал о клане бабочек, который практически истребили полвека назад. Те редкие экземпляры, которым удалось спастись, становились лакомой добычей. Ими торговали, словно товаром, потому что считалось, что их энергия может исцелять и даровать силу. Но он не помнил ни одной истории о костяной бабочке, которая бы дожила до преклонных лет. И уж тем более — он не понимал, почему Хуа Бинань решил спросить его о бабочках именно сейчас. Дурное предчувствие, до этого мирно дремавшее где-то на задворках разума, снова подняло голову. — Демоническая ци, которая находится в вас — энергия костяной бабочки, — бесстрастно продолжил Хуа Бинань. — Тот осколок духовного ядра, который вы получили, поможет вам её использовать. Забудьте о древесной ци. — …Цзюгэ, — Чу Ваньнин поражённо застыл, понимая, что действительно более не может призвать гуцинь. Его последнее оружие было отобрано у него, и он внезапно оказался совершенно беззащитным и слабым — намного слабей, чем даже в свой предсмертный час. Он закрыл глаза, борясь с подкатившим отчаянием. Он словно онемел — у него отобрали его голос, его единственное сердце, и вместо него зашили внутри что-то чуждое и уродливое. Что-то тёмное. Он опустил голову, пытаясь скрыть свою горечь. Кто и зачем его воскресил в этом тщедушном теле, пустого и слабого? Зачем кому-то потребовалось издеваться над ним теперь — когда он отдал все долги и должен был отправиться в цикл перерождений? Что теперь он сможет противопоставить тем, кто всё это время находились за кулисами? Где-то в этом мире находился человек, взрастивший в сердце Мо Жаня цветок восьми страданий и ненависти — и, если прежде Чу Ваньнин всё ещё подсознательно мог верить в то, что сможет, возможно, обнаружить и обличить скрытого врага, теперь для него всё было потеряно. — Чу Сяньцзюнь, — в голосе Хуа Бинаня проскользнула растерянность, — вам нужно быть осторожней с выражениями эмоций. Ваши слёзы, они… Чу Ваньнин в ужасе уставился на собственную ладонь — в темноте она отливала золотистым мягким светом. В следующую секунду его начало мутить. Он снова терял связь с реальностью — как бывало в моменты, когда боль от происходящего оказывалась слишком сильной, чтобы её можно было вытерпеть. Мо Жань, его ученик, творивший с ним немыслимые вещи, все эти годы. Цветок ненависти, и осознание собственной никчемности — потому что более невозможно было ничего исправить. Теперь — золотые слёзы. Чу Ваньнин пошатнулся, едва не падая. Хуа Бинань попытался перехватить его за плечи, чтобы удержать, но мужчина дёрнулся, уворачиваясь, словно от прокажённого. В голове его было пусто, и лишь сердце колотилось так, что его стук заглушал эту безумную пустоту. Он не помнил ни как оказался на берегу реки, ни как забежал в воду, не чувствуя ни холода, ни ветра. Подошвы скользили по гладким камням, и одежда, быстро набравшая влагу, тянула ко дну. Он не слышал, как его зовут с берега. По грудь в тёмной воде, он опустился на колени, надеясь, что больше не увидит света.