Mirrors / Зеркала

…Вечером Хуа Бинань отвёл Чу Ваньнина в один из гостевых домов Гуюэ. Неловкость их прошлого общения уже успела рассеяться, так что никто больше не упоминал произошедшее, хотя не думать об этом вовсе было сложно. Чу Ваньнин и без того осознавал, что его поведение накануне было, откровенно говоря, странным. В какой-то момент он перестал осознавать, с кем он. Его тело вновь привычно разделилось с разумом, превращаясь в совершенно пустую оболочку. Он был заклинателем, практикующим десятилетиями разные виды медитаций, а потому легко умел абстрагироваться — он привык к тому, что Тасянь-цзюнь использовал его как любимую игрушку. Это было унизительно и мерзко. Чу Ваньнин поначалу даже малодушно хотел убить себя, не желая продолжать такое существование — но затем и это чувство… притупилось. Восемь лет он был телом, об которое император надрачивал свой “достойный восхищения” х*й. Что ещё могло удивить или оскорбить его? Тасянь-цзюнь отыскал в своё время немало способов приводить его в сознание, намеренно причиняя ему не только физическую боль, но и удерживая его разум при помощи одурманивающих порошков, грубости и издевок, но даже это за восемь лет стало чем-то обыденным. Когда человек, которого ты любишь, впервые предаёт твоё доверие, боль кажется нестерпимой. Когда это повторяется изо дня в день… чувства притупляются настолько, что кажется, будто их вовсе нет. Всё теряет значение, и даже время течёт совершенно иначе. Чу Ваньнин не боялся того, что Хуа Бинань мог бы с ним сделать — по сути, ему давно уже стало всё равно, что происходило с его телом. Но Хуа Бинань не был Тасянь-цзюнем. И Чу Ваньнин впервые за долгое время понял, что всё ещё, оказывается, способен испытывать сильнейший стыд. На короткое мгновение он действительно подумал, что лекарь попытается им воспользоваться — когда тот всего лишь хотел остановить его, перехватывая его за руки. Если Хуа Бинань вправду не знал, кем был Чу Ваньнин всё это время, и что пережил, он мог подумать невесть что… и, вероятно, во многом оказался бы прав. Чу Ваньнин впервые был рад, что лекарь носит вуаль — он не знал, как бы выдержал на себе понимающий взгляд, в котором бы ясно читалось отвращение. Позже, оказавшись в гостевом доме, Ваньнин осознал в полной мере, насколько был неправ, и насколько опрометчивым было предположить, что на него в принципе кто-то может позариться. Стоя перед медным зеркалом в одних тонких штанах-ку, он понимал, почему Хуа Бинань так поспешно от него пятился: бледный, худощавый, весь в шрамах, он сам себе казался призраком человека, которым был когда-то. Там, где некогда были мышцы, годы, проведённые во дворце Ушань, а затем между жизнью и смертью, оставили уязвимость. У него не просто виднелись рёбра и тазовые кости — даже вены теперь просвечивали синевой. И без того резкое лицо, никогда не отличавшееся красотой, выглядело измождённым и худым, а среди тёмного полотна волос проглядывала седина. Без духовного ядра Чу Ваньнин действительно увядал. Он словно впервые видел — и едва узнавал себя в размытом отражении. Стук в дверь его застал врасплох, так что он едва успел набросить нижнюю сорочку — впрочем, он ведь и без того понимал, что, если Хуа Бинань всё это время был его лекарем, он наверняка видел его раздетым куда чаще, чем можно было себе представить. — Чу Сяньцзюнь? — Бинань всё не решался войти. — Вы ещё не спите? — Не сплю, — Ваньнин догадался, чего от него ждут, и открыл лекарю. Хуа Бинань терпеливо стоял на пороге, удерживая в руках тяжёлый поднос с несколькими флаконами и пиалами, наполненными отнюдь не едой. Судя по всему, он не смог бы войти, даже если бы очень того хотел — разве что, попытался бы потянуть за ручку зубами. Чу Ваньнин, ощущая себя ещё более глупо, поёжился и в который раз запахнул тонкую сорочку на груди. Он мог бы потратить несколько минут, чтобы привести себя в порядок, завязать её, или хотя бы собрать волосы, но вместо этого сначала задёргался, а затем ломанулся впускать незваного гостя. Теперь же всё выглядело так, словно он намеренно не стал одеваться, хотя ему дали такую возможность. — Я не хотел вас тревожить по пустякам, — Хуа Бинань взгромоздил поднос на плетеный столик, оборачиваясь к Ваньнину. Как всегда, его голос был плавным и вязким, словно обманчивая древесная смола — и, как всегда, лицо его было полностью скрыто, а одежды наглухо закрывали практически каждый сантиметр кожи. Даже кисти рук теперь были затянуты в тонкие перчатки. Длинное чёрное ханьфу давало скупые намёки на некоторую стройность и поджарость фигуры — и более никак не характеризовало своего обладателя. Чу Ваньнин, успевший насмотреться сам на себя в зеркало до тошноты, обречённо осознал, что и сам бы сейчас не отказался так выглядеть. В сравнении с Хуа Бинанем, он казался самому себе голым. — Думаю, мы управимся за час, — продолжил лекарь, игнорируя молчание собеседника. Он стянул перчатку с левой руки, а затем мягко перехватил Чу Ваньнина за ладонь, проходясь по внутренней стороне. Удивительно, но кожа в том месте, где касались его прохладные пальцы, начала покалывать. Похоже, он был левшой?.. Чу Ваньнин не успел задуматься об этом, хотя для заклинателя подобное было редкостью. За всю жизнь он знал всего нескольких левшей — и ни от одного из них он не знал, чего ожидать. Ши Минцзин, его ученик, был сам себе на уме, и часто манипулировал Мо Жанем. Ханлинь Шеншоу… Чу Ваньнин старался не думать о нём, но по спине всё равно пополз липкий холод. Хуа Бинань всё это время невозмутимо продолжал удерживать его за руку. В комнате уже клубились дымные травы, наполняя лёгкие першением. В какой-то момент время словно остановилось, и Чу Ваньнин почувствовал слабый поток ци, проходящий сквозь его нервные окончания едва ощутимым разрядом. Никаких предупреждений не было — лишь тёплое ощущение медленно расползалось от кончиков пальцев, наполняя иссушенные энергетические каналы. В какой-то момент Чу Ваньнину даже стало неуютно, потому что энергии было слишком мало. Он словно забирал у лекаря крупицы того, чем тот сам не обладал в изобилии. Хуа Бинань, всё так же не предупреждая, внезапно разорвал контакт, отпуская его руку. Встречая настороженный взгляд Чу Ваньнина, он тихо попросил: — Вы можете лечь? Пожалуй, мне так будет удобней. Чу Ваньнин знал, что некоторым лекарям действительно необходимо было контактировать с телом пациента — именно потому он и принялся раздеваться накануне в крипте. Однако, судя по тому, что он только что почувствовал, Бинань, несмотря на все свои заявления о слабом духовном ядре, ни в чём подобном не нуждался. Он проверил состояние его ци менее, чем за минуту, едва прикасаясь к его руке — что именно он намеревался делать теперь? Лекарь с такой высокой концентрацией, даже не обладающий духовной энергией в нужном количестве, был на вес золота. Любопытно, сколько лет ему потребовалось для того, чтобы освоить это искусство? А сколько, собственно, Хуа Бинаню было лет? Непрошенные воспоминания снова заклубились где-то на задворках сознания, но по некой необъяснимой причине были затуманены. Всё это словно уже однажды происходило с Чу Ваньнином — когда-то он уже лежал полураздетый в постели императора, и в комнате было нечем дышать от запаха жженых трав и звериных шкур. Чьи-то руки обманчиво-ласково касались его груди, и от этих прикосновений боль в конце концов притупилась. Кажется, это произошло той ночью, когда Тасянь-цзюнь вырезал его духовное ядро? Чу Ваньнин тогда был в бредовой горячке, а потому никогда не был до конца уверен в том, что происходило дальше. У человека, проведшего тогда с ним ночь, не было лица, и от него всегда пахло смертью и лилиями. Чу Ваньнин в который раз попытался вглядеться в лицо под вуалью — но безрезультатно. Да и что бы ему дала возможность увидеть Хуа Бинаня? Ваньнин разделся по пояс и лёг в кровать, борясь с желанием натянуть на себя покрывало. От того, как близко к нему подсел лекарь, было откровенно не по себе — что-то жуткое было в том, как аккуратно он расставлял склянки на подносе. Он ещё даже ничего не начинал, а Ваньнин уже был сам не свой. Почему происходящее так сильно его напугало?.. — Чу Ваньнин? — Хуа Бинань окликнул мужчину по имени, заставляя обернуться на голос и перестать обращать внимание на то, что он делает. — Я могу попросить вас о том, чтобы вы доверились мне? Кое-что из того, что я сделаю, может оказаться весьма неприятным, и даже болезненным. Чу Ваньнин сжал простыню, кивая. У него не было причин не доверять Хуа Бинаню — пока что тот не задел его ни словом, ни делом. И, всё же… по какой-то причине Хуа Бинань не спешил говорить о своих планах. Длинные пальцы прошлись по груди, останавливаясь над сетью тонких надрезов в месте, где некогда у Ваньнина вырезали духовное ядро. Ощущения от того, что кто-то касается его шрамов, вызвало новую волну дурноты. — Это долгая история, — Чу Ваньнин закрыл глаза, потому что не хотел видеть ни своё искалеченное тело, ни то, как Хуа Бинань словно не замечал этого. Лекарь ни о чём не спрашивал, но он всё равно посчитал нужным предупредить, что не собирается ничего рассказывать о произошедшем. — Что, если я скажу, что отчасти духовное ядро подлежит восстановлению? — на этот раз Хуа Бинань всё же сумел завладеть его вниманием. Чу Ваньнин вздрогнул, когда на этот раз на его шрамы полилось что-то жидкое и холодное. Хуа Бинань осторожно нанёс содержимое одного из флаконов ему на грудь, продолжая поглаживать кривые края давно заживших ран. Его движения были методичными и медленными, и почему-то вызывали странное онемение, как если бы вместе с прохладной масляной субстанцией оказывали анестетическое воздействие. — Кто сказал, что мне это нужно? — Чу Ваньнин сглотнул, ощущая смутную тревогу. Почему-то во рту у него стало сухо, словно в пустыне. Он всё ещё не понимал, что Хуа Бинань собирается делать. — Ваша ци сейчас слишком слаба, но даже осколок подходящего духовного ядра может помочь вам постепенно восстановить меридианы, — Бинань не стал отвечать на его вопрос, продолжая прежний разговор. — Вы перестанете мёрзнуть, и со временем сможете использовать духовную энергию для небольших заклинаний. Эта техника сложна, однако я владею ею. Бывают случаи, когда кто-то рождается со слишком слабым потенциалом в ордене, и тогда платят лекарю, чтобы тот… — Это отвратительная практика, — Чу Ваньнин уставился на Бинаня во все глаза. — Я слышал об этом: способных детей берут в орден, растят и обучают, а затем используют, как доноров. Как правило, затем от них избавляются. Он пытался вложить всё возможное омерзение в свои слова. Разумеется, он не только слышал о подобных манипуляциях — его собственный учитель пытался проделать с ним точно то же, что сейчас описывал ему лекарь. — …также важно, чтобы духовное ядро было подходящим, — продолжал совершенно невозмутимо Хуа Бинань, словно ничего не расслышал. — Так вышло, что у меня уже имеется осколок, который можно использовать. Поскольку Чу Ваньнин поражённо замолчал, в конце концов, он добавил: — В мире, где сильный пожирает слабого, использовать часть чужого духовного ядра — не так уж дурно. Почему-то то ли от слишком тяжёлых и густых благовоний, то ли от эликсира, разлитого на грудь, мысли Чу Ваньнина путались всё сильней. Кто и когда говорил ему что-то о том, как кто-то кого-то пожирал? Где он уже слышал эту фразу?.. Он растерянно опустил глаза, понимая, что вот уже пару минут не чувствует ровным счётом ничего. Всё это время Хуа Бинань продолжал касаться его шрамов — но его тело, похоже, потеряло чувствительность. Странно, но теперь Чу Ваньнин не был в состоянии даже пошевелить рукой. Всё вокруг немного плыло, включая и самого лекаря, который в какой-то момент склонился к нему ниже, произнося одними губами: — Вам лучше не смотреть. Чу Ваньнин почему-то был почти уверен, что ещё немного, и почувствует смутно знакомый сладкий запах лилий — но откуда в нём была эта уверенность? Он даже подался ближе, задевая плотную вуаль. — Ваньнин, закрой глаза. Чу Ваньнин отвернулся, понимая, что Хуа Бинань не оставит его в покое, пока он не выполнит его просьбу. Странно, что на него так сильно подействовала простая масляная эссенция. Он с удивлением осознал, что ему отчего-то очень хочется спать — хотя происходящее было настолько тревожным, что, вероятно, будь он в себе, уже бежал бы оттуда без оглядки. — Не смотри, — продолжал шептать Хуа Бинань. — Твоя ци должна быть спокойна. Чем больше ты будешь сопротивляться, тем болезненней всё пройдёт. Болезненней?.. Чу Ваньнин едва понимал, о чём речь. Он толком не чувствовал свое тело, его мышцы обмякли, словно необожжённая глина. Из-за того, что он вертел головой, волосы растрепались, упав на глаза. Он больше не мог ничего видеть — и, к своему ужасу, обнаружил, что ещё и не в состоянии более говорить. Хуа Бинань аккуратно подложил под его голову подушку, но при этом не пошевелил и пальцем, чтобы снова дать мужчине возможность наблюдать за ним. Хуже того — Чу Ваньнин мог отчётливо слышать как звенят склянки, но при этом ровным счётом ничего не чувствовал. Его парализовало. Он лежал, словно выпотрошенная кукла, посреди собственной постели, и не мог даже слова сказать. Каким ядом Бинань его накачал?.. Страх отчасти отрезвил его разум, но не помог вернуть контроль над телом. Всё, что мог Чу Ваньнин — находиться в неведении. Тонуть в собственном немом ужасе, потому что запах лилий действительно теперь окутывал всю комнату так плотно, что Ваньнин опасался удушья. Сладость цветов въедалась в лёгкие, пропитывала его изнутри — и он не понимал, как не заметил этого раньше. Он всё силился вспомнить, почему лилии ассоциировались у него с чем-то страшным. С кем-то. Казалось, имя вертится прямо на языке — но для того, чтобы вспомнить его, ему нужно было заговорить. Сделать этого он не мог. Он находился в состоянии бабочки, задыхающейся в эфире — всё ещё живой, однако дезориентированной, утратившей всякую способность двигаться, пока острая игла пронзает крылья, пригвождая заживо к бархатной подложке. Почему-то образ в его воображении был слишком ярким, стремительно трансформируясь в совершенно иные, уродливые картины. Теперь уже не бабочки, а люди оказывались опьяненными эфиром и беспомощными. Их точно так же содержали в состоянии опьянения, чтобы… Чтобы — что? Мысли обрывались, словно ветхие записи свитков, рассыпающиеся в руках. Откуда всё это возникло в его голове? Где и когда он об этом услышал — и почему внезапно всё это стало для него так важно?.. …Странный холодный жар распространялся в груди, постепенно опутывая иссохшие меридианы, насыщая их чужеродной ци. Эта энергия не походила на древесную — в ней не было ни капли тепла. Она насыщала его тело, но в то же время вызывала болезненное холодное жжение, нарастающее подобно жуткому крещендо. Невыносимо. Чьи-то изящные руки аккуратно откинули мешающиеся волосы со лба и глаз, а затем бережно повернули голову мужчины, заставляя лечь ровно. — Готово, — мягкий бесстрастный голос отозвался в памяти, но так и не обрёл имени. — Действие эфира должно рассеяться за ночь, а потому постарайтесь уснуть поскорее. К утру вам может стать хуже, так что сегодня я останусь с вами. Не беспокойтесь — я лягу на полу. Чу Ваньнин неожиданно понял, что эти слова обращены к нему — и, возможно, от него ждут ответа. Он смочил пересохшие губы, пытаясь заговорить, и, спустя несколько провальных попыток, произнёс то, что терзало его с тех самых пор, как он понял, что именно с ним проделал Хуа Бинань: — Чей… он?.. Он не был уверен, что лекарь поймёт, о чём речь — но сил проговорить вопрос полностью у него не было. Он должен был знать, чей осколок духовного ядра оказался в его теле. Кто был точно так же одурманен и использован, словно скот, для того, чтобы он смог восстановить свои меридианы? Кем лекарь пожертвовал — и по чьему указанию?.. — Вы об осколке? — лекарь снова склонился к Чу Ваньнину. На этот раз вуаль была поднята — вот только из-за действия эфира лицо под нею постоянно менялось и плыло. — Не стоит так переживать, это пустяк. Часть духовного ядра пожертвована вам добровольно тем, кто делился с вами своей энергией всё это время. Что-то в том, как лекарь построил фразу, заставило Чу Ваньнина внутренне насторожиться. Он изо всех сил пытался понять, о ком шла речь, но разум его наталкивался всякий раз на непробиваемую стену. Почему теперь он не мог вспомнить, даже как звали его лекаря? Это ведь был обычный лекарь из Гуюэ, а не… В голове его словно замкнуло от недосказанной мысли. На несколько секунд он будто снова перенёсся в покои императора, где той самой ночью с ним тихо говорил советник Тасянь-цзюня. От него тоже пахло лилиями, и лицо его было скрыто. Его голос звучал так же отстранённо и мягко. “Мне жаль, — всё повторял он, пока Чу Ваньнин метался в постели в остаточной лихорадке. — Я ничем не смог вам помочь, учитель. Слишком поздно.” Чу Ваньнин был настолько потрясён обрывочным воспоминанием, что в какой-то момент по лицу его прокатилась волна жара, а горло сжалось в удушающем спазме. Он ощутил, как горячая влага собирается под ресницами — но не мог даже отвернуться, чтобы скрыть внезапную слабость. Слёзы бесконтрольно полились по щекам. В то же мгновение что-то тёплое и нежное прикоснулось к его лицу, осторожно поглаживая. — Всё в порядке, — говорил всё тот же мягкий голос, но уже в настоящем времени. — Это лишь действие эфира. Это скоро пройдёт.