Mirrors / Зеркала

Было сложно сказать, прошёл час или полдня, прежде чем странный лекарь вернулся. Чу Ваньнин за это время успел трижды обойти всю крипту, выяснив, что помимо зала, в котором он очнулся, были и другие помещения, соединённые длинной галереей. Впрочем, жаровня была только в зале, и пронизывающий холод быстро загнал мужчину обратно. Поскольку занять себя было особенно нечем, Чу Ваньнин погрузился в неглубокую медитацию. Расположившись на алтаре, поджав под себя ноги, он попытался очистить разум и сконцентрироваться на течении ци. Впрочем, занятие это скоро пришлось прервать, поскольку из галереи уже доносились мягкие шаги и шорох шелковых одежд. Хуа Бинань на этот раз постучался, прежде чем войти/ Осознавать, что спустя эти восемь лет кто-то вправду всё ещё беспокоится о личном пространстве, было удивительно. За время, проведённое во дворце Ушань, Чу Ваньнин привык жить в долг, как если бы ему ничего не принадлежало. Он знал, что Тасянь-цзюнь мог ворваться в павильон в любое время дня и ночи, вытащить его из постели, или начать ломать и разбрасывать его и без того немногочисленные вещи. Тасянь-цзюнь разбил его гуцинь — драгоценный музыкальный инструмент, выточенный рукой древнего мастера. Он сделал невозможным использование мастерской павильона Алого лотоса, потому что регулярно ломал стражей в припадках ярости. Казалось, для него не оставалось ничего неприкосновенного — и всё, к чему он имел отношение, затем носило его грязный отпечаток. Хуа Бинань же вёл себя совсем иначе: войдя в крипту, он остановился, слегка склонив голову в приветствии. В руках его был поднос с дымящимся глиняным чайником и небольшой пиалой лапши и тофу с зеленью — безыскусная, но сытная трапеза. На этот раз облачён он был в тёмно-серое шелковое ханьфу простого кроя без каких-либо узоров. Лицо его по-прежнему скрывала густая угольно-серая вуаль, но Чу Ваньнин не мог не заметить, что лекарь Гуюэ — человек рослый, ничуть не уступающий ему в плечах. Возможно, он был даже выше Ваньнина на полтора или два цуня, однако говорить об этом наверняка было сложно. Однако пальцы его были белы и поразительно изящны — это определённо был человек, который ни дня в своей жизни не провёл с оружием в руках. Вероятно, носил он вуаль вовсе не из-за уродства. — Я принёс вам завтрак, — лекарь снова был немногословен, — мне нужно будет уйти по некоторым делам, но я вернусь к часу Козы, после полудня. Если вам что-нибудь нужно, скажите мне об этом сейчас, и я вам это принесу. Чу Ваньнин кивнул, но так и не смог придумать, что именно мог бы попросить у Хуа Бинаня. Во-первых, он понятия не имел, в каком времени оказался, и как долго пробудет в крипте. Казалось очевидным, что, поскольку сейчас ему некуда податься, и в этом мире, похоже, существовал второй Чу Ваньнин, ему не следовало попадаться на глаза никому, кто мог бы принять его за его двойника. По крайней мере, до тех пор, пока он не выяснит, кто и зачем его воскресил. Во-вторых, Чу Ваньнина настораживало, что лекарь не задавал ему никаких вопросов. Разве Хуа Бинаня не должно было хоть немного интересовать, кто он, и почему назвался заклинателем, которым быть попросту, по его мнению, не мог? Отсутствие интереса к кому-то, кого ты выхаживал три года, было неестественным. — Мне бы не помешала свежая тёплая одежда, — нашёлся с ответом Чу Ваньнин, — и, может быть, было бы неплохо, если бы здесь было более тёплое одеяло. Вы, должно быть, уже поняли: я не обладаю духовным ядром и не в состоянии согревать себя духовной энергией… — Я всё принесу, — кивнул Хуа Бинань, ставя поднос с едой и чаем на пол. — Прошу прощения, что не подумал об этом раньше. С этими словами он снова ушёл. Чу Ваньнин не верил своим глазам: этот человек действительно вёл себя так, словно его ничуть не волновало, кого он досматривал! Хуа Бинань определённо знал обо всём происходящем куда больше, чем говорил — вопрос состоял лишь в том, как именно был он связан с воскрешением Чу Ваньнина. Чу Ваньнин сел на пол перед подносом, поддевая палочками всё ещё горячую лапшу. Его обхаживали так, словно он был сакральной овцой на заклание. Кормили. Спрашивали, чего ему не хватает. Всё это слишком сильно отличалось от его образа жизни во дворце Ушань, где он был никем. Что и кому было от него нужно? У него ведь ничего больше не осталось: ни духовного ядра, ни даже самоуважения. Воскрешённый, он всё ещё чувствовал себя мёртвым: в нём не было ни желания жить, ни сил бороться. Он готов был заморить себя голодом в этой крипте, только чтобы умереть снова и избежать того, что в который раз уготовила ему жизнь. Раздираемый воспоминаниями, он так и не притронулся к пище — у него отсутствовало желание насыщать тело. Тасянь-цзюня более не было, чтобы угрозами вынуждать его принимать пищу, а потому он вполне мог позволить себе голодать, сколько угодно. Когда Хуа Бинань вернулся, Чу Ваньнин всё ещё пытался медитировать, стараясь успокоить ци, а лапша стояла на том же месте, где Бинань её оставил. ~~~~~ Держать Чу Ваньнина вечно в заброшенной фамильной крипте было бы неправильно и мало чем по сути отличалось бы от застенок дворца Ушань, где учитель Чу провёл последние восемь лет. Хуа Бинань не был ни психопатом, ни одержимым, как Тасянь-цзюнь. Он верил в то, что спасённая им жизнь должна быть свободна… Вот только было бы ещё лучше, если бы эта свобода не стала камнем преткновения для его планов. Чу Ваньнин был тем человеком, который знал о происходящем в первом мире, а потому представлял угрозу для мира второго. Он мог попытаться вмешаться в ход событий — и, пусть цветок ненависти и прорастал уже в сердце Мо Жаня, Ваньнин всё ещё мог попытаться убить паренька в этом мире до того, как тот станет представлять настоящую угрозу, или вмешаться как-нибудь ещё, если по старой памяти не захотел бы убивать своего любимого ученика. К тому же, Хуа Бинань до сих пор не знал, каким образом Чу Ваньнину удалось использовать технику Врат. Что, если он каким-то образом бы попытался вернуться в мир второй? А ведь это было вовсе не исключено. Хуа Бинань долгое время не мог понять, действительно ли между Тасянь-цзюнем и Чу Ваньнином что-то было: император скрывал эти отношения до последнего, стыдясь их, словно *бали его, а не он — да и “отношениями” происходящее можно было назвать с огромной натяжкой. Чего стоило бы Чу Ваньнину убить Тасянь-цзюня в момент, когда тот был беззащитен? Однако мужчина ведь так и не сделал этого. Даже сражаясь, он продолжал каким-то невероятным образом щадить Мо Жаня, и потому тот всякий раз брал верх. Понимая это, Хуа Бинань вот уже несколько дней пытался придумать, как же дать Чу Ваньнину свободу, но при этом оставить некоторый контроль себе. Совершенно точно он не рассчитывал, что Чу Ваньнин и сам будет занят вопросом своего будущего, осознав, что находится в другом мире. Очевидно, учитель ждал его. Он не притронулся к пище, однако, едва Хуа Бинань вошёл в крипту, моментально заговорил: — Вы ведь слышали о технике Возрождения? Хуа Бинань улыбнулся, прекрасно осознавая, что по тону его ответа Чу Ваньнин не поймёт его настроения, а вуаль надёжно скроет его эмоции: — Разумеется — это одна из утерянных запрещённых техник. — Если вы действительно досматривали меня все эти три года, вы должны знать о Возрождении куда больше, чем это, — Чу Ваньнин вздохнул. — Вы говорите, вы простой лекарь из Гуюэ. Я не знаю ни одного лекаря, который смог бы в течение трёх лет ухаживать за живым трупом и ничего не заподозрить. — Тут вы правы, — Хуа Бинань склонил голову. — Этот лекарь приближён к Цзян Си, главе клана, а потому мне доступны несколько более обширные знания. Секта Гуюэ славится не только медициной, но и своей прекрасной библиотекой, а я люблю читать. — Какое удивительное совпадение, — Чу Ваньнин упёрся в Бинаня взглядом, — кто-то подбрасывает меня вам, понимая, что практические знания о Возрождении утеряны, но при этом догадываясь, что вы любите читать о запретных техниках. — Примерно так всё и было, — Хуа Бинань пожал плечами, опуская на пол принесённые одеяла и одежды. — К счастью, о том, какого характера литературу я читаю, знают немногие, иначе, боюсь, эта крипта была бы заполнена до отказа и другими желающими вернуть кого-нибудь к жизни. Чу Ваньнин не оценил юмора. Смерив Бинаня ещё одним взглядом, он продолжил задавать вопросы: — Кто этот заботливый человек, который оставил меня у вас? Я хотел бы отблагодарить его. Бинаню пришлось укусить себя за щеку, чтобы не рассмеяться. — Благодарность — замечательный порыв, вот только я действительно мало, чем смогу помочь. Я не знаю вашего благодетеля. Он оставил вас на моё попечение без каких-либо условий и пожеланий, — он вздохнул. — Мир не без добрых людей. — Значит, я прямо сейчас, коль уж пришёл в себя, могу попросту взять и покинуть эту крипту и орден Гуюэ? — осведомился Чу Ваньнин. — Разумеется. Чу Ваньнин подозрительно сощурился, снова пытаясь разглядеть хоть что-то за вуалью. — И вы меня не станете останавливать? — продолжил он. — Никоим образом. Чу Ваньнин вздохнул: — Мне всё равно некуда идти. Хуа Бинань закатил глаза. У его вуали определённо был ряд преимуществ, потому что за нею ни Тасянь-цзюнь, ни кто-либо ещё не мог видеть его красноречивое выражение лица вот уже много лет. — Вы всегда можете остаться в ордене Гуюэ. Как вы, должно быть, знаете, далеко не все здесь являются заклинателями. Моё духовное ядро не такое сильное, как может показаться — подчас ученики превосходят меня по духовной силе — но моя работа никак не связана со сражениями. Никто не станет прогонять вас, если вы, например, станете помощником лекаря… — Вы даже не знаете, кто я, и предлагаете стать вашим помощником? Присоединиться к ордену? — Чу Ваньнин в который раз перешёл к своей подозрительности. По сути, конечно же, он был прав, однако Хуа Бинань не собирался отступать. — Вы сами сказали, что вам некуда идти. Вы можете оставаться в крипте сколько угодно, или, к примеру, присоединиться к ордену Гуюэ, если захотите. Можете уйти, когда пожелаете — это также ваше право. Я всего лишь предлагаю разные варианты. Чу Ваньнину, похоже, более было нечего возразить. Помолчав, он мрачно заметил: — Моё имя в действительности Чу Ваньнин. Вероятно, это некое совпадение, что оно похоже на имя другого человека. "Чу" — пишется как “скошенная трава, и “Вань-нин” как “клонящийся от усталости”. Хуа Бинань закашлялся, чувствуя себя крайне неловко. Разумеется, он предполагал, что Чу Ваньнин попытается скрыть свою личность, осознав, что находится в другом мире, но понятия не имел, что тот решит сделать это таким глупым образом. “Устало склонившаяся травинка” — кому вообще такая глупость могла прийти в голову?.. Однако, глядя на Чу Ваньнина сквозь вуаль, он неожиданно чётко осознал, что человек перед ним действительно лишь внешне напоминает Юйхэна Бэйдоу мира, где он скрывался последние годы. Он с трудом мог представить, в какой ситуации Бессмертный Бэйдоу мог бы назваться таким именем — но человек перед ним выглядел… хрупким. — Что-то не так? — судя по взгляду Чу Ваньнина, он был в шаге от того, чтобы вскипеть. Бледное лицо, шея, и даже кончики ушей, выглядывавшие из-под длинных всё ещё не собранных в пучок волос, покрылись алым румянцем, усиливая ощущение драгоценного тонкого фарфора, наполненного эссенцией. Хуа Бинань остановился взглядом на высохшей крови у ворота и травмированной мочке, которая до сих пор была скрыта густыми тёмными прядями. Что произошло, и как давно? Почему ещё утром он этого не заметил? Почему, стоило ему на сутки перестать осматривать Ваньнина, как тот умудрился покалечить себя даже в относительно безопасном пространстве, где к тому не было никаких предпосылок?.. — Похоже, вы и вправду другой Чу Ваньнин, — согласился он вслух. — Как насчёт того, чтобы взять ещё одно имя для того, чтобы не возникло путаницы? — …… — предложение его было встречено гробовым молчанием, приличествующим фамильной крипте. — Что, если кто-нибудь действительно спутает вас с другим Чу Ваньнином, и случится неловкость? — продолжал Бинань, стараясь вести диалог ровно несмотря на то, что взгляд его скользил по обнажённой шее, снова скрывшейся за спутанными прядями. — Хоть наш орден и находится в верхнем мире, иногда мы сотрудничаем с другими заклинателями, и они могут подумать, что вы — это… — …Чу Сяньцзюнь, — оборвал его Чу Ваньнин. И покраснел ещё гуще, должно быть, осознав, что сказал. “Бессмертная скошенная травинка” — по иронии, имени, более соответствующего его воскрешению, было, пожалуй, не отыскать. Хуа Бинань улыбнулся сквозь вуаль: — Мне нравится. Чу Ваньнин поднял на него удивлённый взгляд, и, казалось, даже забыл, о чём они говорили всего пару минут назад. Кажется, в глубине его глаз отразилось смятение — словно бы он и вправду почувствовал, с какими мыслями на него смотрят вот уже несколько минут. Так газель, бывает, начинает всполошенно вертеть лёгкой головой в поисках опасности, улавливая присутствие дикой кошки. Разумеется, он отлично понимал, что Чу Ваньнин, скорее всего, хотел использовать возможность примкнуть к Гуюэ, надеясь разузнать больше о своём воскрешении. Ничего иного и не ожидалось. Он и не предполагал, что человек, проведший восемь лет в качестве пленника Тасянь-цзюня, станет доверчиво и безропотно принимать помощь постороннего. С другой стороны, предельная осторожность была порождена предположением, что Хуа Бинань мог оказаться действительно не замешан в воскрешении. Чу Ваньнин попросту не мог знать ничего наверняка, а потому вёл себя так, словно Бинань был одновременно ему и другом, и врагом. Бинань улыбнулся шире, подходя к мужчине ближе. Он знал, как это можно было использовать. Помедлив, он спросил: — У вас возникали проблемы с ци в моё отсутствие? Чу Ваньнин совсем не ожидал этого вопроса, а потому на мгновение растерялся. Он не мог солгать, что всё в порядке, потому что уже дал молчаливое согласие на то, чтобы остаться в Гуюэ. Ложь бы вскрылась быстрее, чем догорит палочка благовоний на алтаре. Он продолжал смотреть на Бинаня совершенно сбитым с толку взглядом, тонкие бледно-розовые губы приоткрылись — и замерли, потому что мужчина, кажется, всё ещё сомневался в ответе. Хуа Бинань бесстрастно продолжил: — Мне важно понимать, могу ли я для вас что-либо сделать. Вероятно, я мог бы помочь. Всё это время именно я заботился о вас. Он знал, что Чу Ваньнину всё это и так известно, но решил повториться, поскольку в момент пробуждения Ваньнин паниковал — теперь же мужчина казался куда более спокойным. — Что для этого понадобится? — глаза феникса сощурились, но Хуа Бинань не был обманут, потому что даже в относительном полумраке крипты отсветы факелов и жаровни выхватывали успевший рассеяться, но теперь снова вернувшийся румянец. Суровые черты лица смягчала внезапная робость. — Ничего особенного. На самом деле, мы можем это сделать уже вечером, когда вы обустроитесь на новом месте и будете готовиться ко сну, или отправитесь в купальню. Боюсь, в крипте действительно достаточно холодно, и вам будет не слишком комфортно… Однако Хуа Бинань не успел договорить, потому что пальцы Чу Ваньнина потянулись к поясу одежд. — Мне предполагается раздеться? Я сделаю это, — бледная шелковая лента заскользила к каменным плитам пола. Руки мужчины почти не дрожали, лишь на пару секунд останавливаясь над каждой завязкой, удерживавшей ворот нижнего ханьфу вместе. Бинань не мог и не желал этого более видеть — происходящее слишком уж напоминало ему бесчисленные сцены во дворце Ушань, когда Чу Ваньнин был вынужден обнажаться по приказу Тасянь-цзюня за закрытыми дверями. — Стой, — попытался он остановить его, в ужасе осознавая, что голос подводит. Но Ваньнин словно вовсе ничего не слышал. Белизна тонкого нижнего ханьфу оттеняла алые полосы навсегда оставленных шрамов на нежном теле. Мужчина неловко стаскивал с себя одежды, обнажая перед взором Бинаня грудь. Хуа Бинань не придумал ничего лучше, чем перехватить руки Ваньнина, пытаясь его остановить. Вжимая их в каменный алтарь, он буквально навалился на мужчину всем весом — иного ему не оставалось, потому что Чу Ваньнин тут же попытался вырваться, и оказался поразительно силён. Жилы напряглись, вздуваясь на казавшихся прежде хрупкими предплечьях. — Вам не нужно этого делать, — Хуа Бинань едва находил слова, потому что в голове его происходило жуткое светопреставление. Казалось, воспоминания прошлого смешивались с реальностью, прорываясь сквозь тонкую канву, вбиваясь в виски образами, от которых одновременно охватывало пожаром и смятением. Разве не стал однажды он невольным свидетелем того, как Тасянь-цзюнь точно так же повалил мужчину на промёрзшую землю, и Чу Ваньнин так же дико дрожал, не в силах вырваться? В воздухе тогда стояла такая тишина, от которой закладывало уши — теперь же его оглушал звук собственного голодного сердца, колотящего, словно барабан. Хуа Бинань дышал хрипло и резко. Алые и охряные блики света трепетали перед его глазами по бледной коже, источавшей густой смутно знакомый аромат, от которого рот наполнялся слюной, а тело превращалось во взведённую до предела пружину. Он должен был остановиться. Почему он так странно отреагировал на близость мужчины? Разве его увлечение учителем не осталось в юношестве, до того, как тот бросил его умирать в снегу? Хуа Бинань всегда уважал Чу Ваньнина, несмотря ни на что. Он сочувствовал тому, во что превратил его жизнь Тасянь-цзюнь. Он не желал Чу Ваньнину зла — и из всех людей, погибших от руки императора бессмертных, пожалел лишь его, пожелав воскресить его к жизни. Так отчего же его желание спасти обратилось в уродливый амок обладания? Отчего всё, о чём он мог думать прежде, вдруг стало неважным, и он сам едва не повёл себя так же, как делал это до него Тасянь-цзюнь?.. Что стало тем спусковым механизмом: близость их тел, или то, как трепетали под его пальцами тонкие запястья?.. Хуа Бинань продолжал сжимать руки Чу Ваньнина, не давая мужчине пошевелиться. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, избегая смотреть Чу Ваньнину в лицо даже сквозь вуаль, отчётливо понимая, что жар его желания наверняка передаётся, опаляя обнажённое плечо. Его спина взмокла, а сам он чувствовал себя теперь никчемным и мерзким оттого, что так глупо утратил контроль. Он считал себя не таким, как Мо Жань — но внезапно очутился в ситуации, которая у него самого вызывала омерзение к себе. А хуже всего было то, что Чу Ваньнин не кричал и никак не пытался остановить его. Осознание последнего факта повергло Хуа Бинаня в ещё большую пучину презрения к самому себе. Он медленно выпустил руки Чу Ваньнина, отступая на шаг назад. — Думаю, сейчас не лучшее время и место. Пожалуйста, оденьтесь, — его горло саднило, словно он наглотался песка. Он уловил тот момент, когда Чу Ваньнин вышел из шокового оцепенения по громкому вздоху. Мужчина вцепился в нижнее ханьфу, осознавая, что Бинань всего лишь пытался остановить его. На тонких запястьях всё ещё проступали отпечатки, где его руки были зажаты, и Хуа Бинаню не понравилось, как его тело отреагировало на эту картину. С каких пор его возбуждали отпечатки собственных пальцев на чужой коже? Когда он начал вожделеть своего бывшего учителя?.. Он отступил ещё на шаг, едва не пятясь, и тут же почувствовал на себе вопросительный взгляд. Чу Ваньнин, снова вздохнув, тихо проговорил: — Прошу прощения. Хуа Бинань закрыл глаза, испытывая стыд. Если кому и следовало просить прощения, так это ему: это он только что упирался естеством в чужое бедро. Это ему едва не снесло крышу. Но он не мог заставить себя произнести ни слова — просто стоял посреди крипты, поражённый собственной беспомощности. — Я подумал… что… — Чу Ваньнин краснел всё гуще, едва не заикаясь. Путался в шелках, пытаясь поправить одежды. Его до сих пор едва не трясло. — Мне нужно идти, — Хуа Бинань покосился на дверь, понимая, что это слишком похоже на бегство, но не в состоянии ничего с собой сделать. — Я позабочусь о том, чтобы вы могли остаться в Гуюэ. Вечером вы сможете отдыхать в одном из гостевых павильонов. Он ушёл так быстро, словно за ним гнался сам Гоучэнь.