Человек, который боялся жить

        После того как Кельцева ушла, на кухню к Сереже заглянула Катя. Брат стоял лицом к окну. Она молча подошла к нему и обняла его со спины. —Так из-за чего вы поругались? —Есенин протяжно вздохнул. —Да я в карты нечестно играл, вот и повздорили, — он ухмыльнулся, — не бери в голову, — Серёжа не хотел беспокоить сестру, поэтому, ничего больше не сказав насчёт Кельцевой, он пожелал Кате спокойной ночи и ушёл в свою комнату.                          Понеслась череда серых дней, не только потому, что шли дожди, а потому что теперь Кельцева не желала видеть Есенина и снова отдалялась от него, как это было несколько месяцев назад. "Это будет полезно. Может, теперь ему наконец надоест, и он забудет обо мне вообще, ну а если опять встретимся, то я буду очень осторожной,"—так ободряла себя Ирина, но каждый день какое-то неприятное чувство присутствовало с ней постоянно, оставляло на всём, чего касалась Кельцева, свой отпечаток. Ирина тосковала. Работа могла помочь ей отвлечься, однако заниматься работой ей было очень трудно, потому что постоянно её мысли были сосредоточены на чём угодно, только не на необходимых делах. "Отчего же я так мучаюсь? — размышляла она, — наверно, так нужно. Видно, всегда, когда поступаешь правильно, нужно мучиться,"— и, слепо веря в это, она продолжала терпеть усиливающуюся боль. Только стоило девушке успокоиться хоть немного, как около редакции она встречала Есенина, что сразу возвращало её к воспоминаниям, которые она старалась тщательно забыть. На звонки Сережи Ирина не отвечала, встречи с ним всячески избегала, отчего Есенин сам жил, мучаясь и страдая. Иногда они сталкивались, обменивались парой реплик, и расходились, точнее уходила Кельцева от разговора с Серёжей и не пыталась слушать, что он ей хотел сказать. Есенин страдал. Холодность Ирины была самой тяжелой пыткой для него. В конце концов Сережа уже не мог мириться с равнодушием со стороны девушки и сомневался, что когда-либо добьётся вновь её расположения к себе. Что он только ни пробовал сделать, чтобы заслужить прощения и доверия Ирины, Кельцева только отдалялась ещё больше и больше, заставляя его чувствовать безнадёжность и разочарование. "А может это всё знак, чтобы я забыл её? — иногда думал Сережа, — может, действительно будет лучше, если мы больше никогда не увидимся?" Но несмотря на эти мысли он продолжал желать примирения с Кельцевой. Он понимал, что не мог забыть Ирину, многочисленные попытки уже показали невозможность этого. Есенин искал утешения, и однажды, встретившись с давним другом, оказался в питейном заведении, которое последний раз посещал накануне встречи с Кельцевой. С этого дня Есенин вновь стал завсегдатаем баров. Он снова ввязывался с кем-либо в драки, о чём потом узнавала вся страна в газетах, он снова просыпался в неизвестных ему квартирах, но он получал возможность забываться, хоть на какое-то маленькое мгновение, однако и в пьяном угаре его боль ни на сколько не прекращалась, а только пульсировала ещё сильнее и мучительнее. Таким образом прошло около двух недель. У Сережи сложилась своеобразная рутина. Если утром при звонке Кельцевой она ответит, то он будет счастлив и больше не притронется к спиртному, но так как Кельцева ему еще ни разу не ответила он не прекращал свои походы в бар. Он опускался всё ниже и ниже, уже не было того одухотворённого состояния, которое присутствовало, когда Ирина ещё виделась с ним. Ему было невыносимо тяжело, ему была нужна Кельцева, но Ирина отчаянно пыталась доказать им обоим, что это не так. Наступил новый день. Сережа думал не звонить Ирине, а просто пойти выпить, тем более его уже заждались, однако он решил попытать удачу в очередной раз. Гудки шли очень долго, и Сережа уже намеревался положить трубку, но вдруг послышался голос Ирины. Всё также холодный и равнодушный. —Я даже не ожидал, — Есенин сразу потерялся. —Ты что-то хотел? —Действительно! — грубо кинул он. В последнее время он начал быстро раздражаться из-за любого неосторожно сказанного слова, слишком плохой погоды, слишком хорошей, из-за некрасивого выражение лица какого-нибудь человека, впрочем из-за всего, — я звоню тебе неизвестно сколько дней, только теперь ты соизволила ответить, и всё что ты говоришь, так это "ты что-то хотел ", как будто сама не догадываешься, что я хотел,— он запнулся и ждал, что скажет Ирина. —Ну так что? — невозмутимо проговорила она. —Да ничего!— он сдержался, чтоб не выругаться. —Тогда...—вмиг ему будто что-то ударило в голову. Кельцева ответила ему, тем самым дала шанс на то, чтобы вымолить извинение, а он кричит на неё и готов ей позволить положить трубку. —Постой! Я вновь хотел извиниться. —Да я не обижаюсь, — они оба опять замолчали. —Тогда почему избегаешь меня? —Кельцева ничего не ответила. Сережа вздохнул. —Слушай, — наконец проговорила она, —я хочу послезавтра поехать в своё родное село. Поедешь со мной?—Есенин опешил. "Что она сказала? Она зовёт меня с собой в деревню?"— в шоке размышлял Сережа. —А почему ты меня просишь? —смущённо проговорил он. Повисла долгая пауза. Кельцева сама не знала, почему.  "Ты наступаешь на те же грабли,"—твердил её рассудок, но она не слушала его. —Как это ни странно, но ты единственный близкий для меня человек,— Сережа удивлённо вскинул брови, —поэтому, несмотря на то, что между нами произошло, я бы всё равно хотела, чтоб ты поехал со мной. Ты согласен?— Есенин никак не мог ожидать этого, но в любом случае он был согласен. На всё, что просила его Кельцева, она всегда и  без лишь раздумий соглашался. Тем более он не мог упустить внезапно предоставившейся ему возможности встретиться с Кельцевой и ещё раз попробовать поговорить с ней. —Конечно, —совсем другим тоном проговорил он. Сережа стоял, приложив трубку к уху, хоть там уже шли одни гудки, и глупо улыбался. Он не верил в то, что их разговор произошел на самом деле, но всё-таки был безмерно счастлив. "Я единственный для нее близкий человек, " — повторял он себе слова Кельцевой и чувствовал, как у него теплело на душе. В этот день и последующий он больше никуда не пошёл. Забываться в пьяном угаре сразу же пропало желание. Хотелось скорее увидеть Ирину.   Когда Кельцева и Есенин встретились на вокзале, Сережа подметил, что девушка была всё также сдержанна. Её лицо выражало сплошное равнодушие, глаза казались ледяными, руки постоянно были скрещены. От неё так и веяло холодом. Есенин понимал, что придётся смириться с этой переменой в поведении девушки. Всё же и он был виноват в том, что Кельцева снова воздвигнула стену между ними. —Здравствуй, — проговорила она. Он постарался приветливо улыбнуться. Кельцева пригляделась к Сереже, —а откуда синяк? —Да так, — разговор дальше не сложился и они в полной тишине направились на посадку. Сережа считал бессмысленным расспрашивать Ирину о чём-либо, она явно ещё не была готова, чтобы общаться с ним, однако иногда он начинал диалог. —А как называется твоё село?— например, спрашивал Есенин. —Не помню, — односложно отвечала Кельцева и отворачивалась к стене, либо просто закрывала глаза. —Чем занималась эти дни? — менял он тему. — Работала, — звучал всё тот же безучастный и ленивый ответ Ирины.   Ей было непривычно видеть родное село, в котором она была последний раз лет 11 назад. С тех пор, однако, мало что изменилось, только многие дома обветшали и опустели. Всё выглядело бедно и вселяло какую-то необъяснимую печаль. Кладбище начиналось в самом конце села. У него не было никаких заборов или огорождений. Многие могилы были безымянные. "Как я отца-то найду?"— негодовала Ирина. Она не была уверена, что его крест сохранился, точнее, она даже и не знала, точно ли был там крест. Долго блуждая по всему кладбищу, Ирина и Сережа наконец нашли могилу Андрея Кельцева. Она распологалась в отдалении от всех, запущенная и заросшая сорняком, как множество других перед ней. В голове Ирины возникли поистине радостные воспоминания из детства. Ей вспомнилось, как они с отцом впервые рыбачили, как всем селом праздновали Ивана Купалу, после чего этот праздник стал её любимым. В её памяти всплыли даже те события, которые она когда-то напрочь забыла. Перед  глазами Кельцевой пронеслась вся её счастливая жизнь, беззаботная пора детства, которая в один совершенно неподходящий миг перестала существовать. Сердце Ирины больно сжималось от осознания того, что в это прошлое никогда не будет возможности вернуться. Не в силах стоять, Ирина опустилась на землю рядом с могилой и приложила руку к деревянному кресту, на котором мелом были написаны инициалы её отца и годы его жизни. Она горько усмехнулась, заметив, что дата рождения была неправильной. Сережа присел рядом и мельком взглянул на девушку. Её лицо было напряжено, глаза будто бы ничего выражали, она как будто не дышала. Есенин вдруг вздрогнул, когда неожиданно рука Ирины вцепилась в его. В первую секунду он удивлённо посмотрел на Кельцеву, но тут же крепко сжал её ладонь. Есенин оглядывал другие могилы. Сколько здесь покоилось людей, уже никому не нужных и неизвестных! "Неужели нас всех ждёт такая участь? — спрашивал он себя,— нас также забудут, бросят и вечность эти сорняки будут охранять наш покой?" —Теперь можем идти, — проговорила Ирина. Когда они поравнялись с невысоким, чуть наклонившимся домишкой, Кельцева остановилась. —Можешь тут постоять, мне надо кое-что сделать? —Есенин кивнул головой. Ирина пошла вперёд и остановилась перед калиткой дома. На крыльце сидела женщина лет сорока. Ирина пригляделась и узнала в ней свою мать. Странное удушающее чувство охватило её с ног до головы. Сердце девушки заколотилось с огромной силой, а щеки и шея горели. Она долго стояла, молча наблюдая за матерью. "Постучаться или нет?— думала Кельцева, — интересно, узнает ли она меня?". Ирина вздохнула, сжала руки и неуверенно постучалась в калитку. Женщина обратила на неё внимание и подошла, чтобы впустить внутрь. На лице матери Кельцевой выражалось какое-то тупое равнодушие к тому, кто стоял перед ней. На лице же Ирины выражалось то равнодушие, которое было только маской для вскипающих в душе девушки злости и тревоги. Никто из них не заговаривал. Кельцева отметила, что стоило сначала придумать, что сказать, перед тем, как стучаться. Девушка провела ладонью по боковой стороне шеи и сглотнула. —Здравствуйте, — проговорила она чересчур быстро,— не знаю, помните ли вы или нет но...— Ирина запнулась. Её глаза заметались по всему двору и это только ещё больше волновало девушку, так как каждая деталь, пойманная её взглядом, отдавалась болью в сердце, потому что каждая деталь ей было знакома. Кельцева наклонила голову и проговорила, —я ваша дочь. Тупое равнодушие вмиг пропало с лица матери Ирины. Она, недоверчиво оглядев девушку, всё-таки узнала её, всплеснула руками и тут же расплакалась. Она хотела заключить дочку в объятия, но та продолжала твердо стоять на месте и не давала прикоснуться к себе. Её лицо оставалось каменным, однако руки немного тряслись. —Мам, я тебя не задержу, я, признаться, не верила, что мы когда-либо встретимся, я даже не знаю, что сказать...Ну что ты плачешь? Успокойся, — Кельцевой не приходилось когда-либо успокаивать плачущего человека, тем более когда им была её собственная мать. Она пыталась оставаться невозмутимой, но чувствовала, как начинал дребезжать ее голос, — знаешь, мам, я лучше домой пойду, и еще...—Ирина, несмотря на возмущения матери, пошарила в кармане и достала некоторую сумму денег, —вот возьми, считай это платой за воспитание, —она усмехнулась, но ей не понравилось то, что она сказала. В ней говорила обида, влияние которой она не могла подавить. Ирина силой запихнула деньги в руки матери и направилась к выходу. —Доченька, стой, куда же ты? Подожди,пожалуйста, прости меня,— голосила мама девушки. Ирине было непривычно слышать, как говорит ее мама, она уже давно забыла ее голос, но услышав его вновь, она вернулась в прошлое, не в то, когда они еще были счастливой и полной семьей, а именно в то, когда Кельцева осталась совсем одна. Она отчётливо увидела перед собой, до сих пор жившую в ее памяти картину того дня, когда мать отвела ее в детский дом. Тогда она, также как ее мама сейчас, умоляла женщину не оставлять ее, но она ушла, никогда больше не вернувшись. Так должна ли была Ирина поступить иначе? Сердце девушки неприятно щемило, Кельцева с трудом стояла на ногах,— останься ещё, дорогая, мы столько лет не виделись, — Ирина не останавливалась, —доченька подожди. Где ты хоть живёшь теперь? —В Лениграде, на жизнь не жалуюсь. А теперь прощай. Ирина убедилась окончательно, что никогда не сможет простить свою мать. Кельцева последний раз столкнулась взглядом с совершенно незнакомой ей женщиной и захлопнула калитку. Не дожидаясь Есенина, Ирина спешила скорее уйти от своего старого дома. Сережа поторопился за ней, и долго ещё шёл позади, пока она наконец не остановилась за пределами села. —Это моя мама была, — проговорила Кельцева, села на траву и обхватила колени руками. Сережа опустился рядом, — мне наверно не стоило с ней заговаривать,— поэт молчал, не находясь, что сказать, Ирина тоже ничего не говорила. Сережа переживал насчёт состояния Кельцевой. Она сидела перед ним и пыталась казаться спокойной, но он понимал, что никакого спокойствия в ее душе не было, и также понимал, что он не знал, как помочь ей. Оставалось только ждать, что она скажет, и быть готовым выполнить любую её просьбу, если она последует. —Спасибо тебе еще раз, что поехал со мной. —Ты в порядке? — не выдержал Сережа  и спросил. Кельцева махнула рукой и, встав, пошла дальше. Есенин — за ней следом. Теперь Кельцева была не равнодушна, но подавлена, что пыталась скрыть, как впрочем и любую другую эмоцию. До самого Лениграда она не прирывала молчания, ни когда Сережа обращался к ней, ни когда он не делал этого. Они приехали и, кажется, им предстояло расстаться, однако Сережа предложил проводить Кельцеву до дома, потому что боялся оставить её одну. Она согласилась к его большому облегчению. —Слушай, Ирин, — девушка посмотрела на него исподлобья, — мы же не можем вечность не видиться. —Ты сомневаешься в моих способностях? — она усмехнулась. —Не сомневаюсь, но я также верю, что у тебя доброе, мягкое сердце, хоть и поступаешь ты жестоко. —Я? Жестоко? —театрально воскликнула Ирина. Сережа улыбнулся. —Да, жестоко, но ты можешь исправиться. —И как же? — он остановился, и она остановилась, — как же? — она повторила свой вопрос. —Снова начать видеться со мной, —Кельцева отвела взгляд,  размышляя над просьбой Сережи. —А если тебе опять вздумается пошутить? —Такого больше не будет, — поспешил заверить Есенин.  Кельцева не отвечала, Сережа с трепетом ждал, что скажет ему девушка. Она пошла вперёд и он тоже. "Ничего же не случится, если мы иногда будем видеться, — приводила себе доводы Ирина, — друзья так делают, в этом нет ничего плохого". —Я подумаю, —вдруг проговорила она и улыбнулась, — но не радуйся сильно, — заметив широкую улыбку на лице Есенина, добавила она, — готовься к тому, что я буду говорить тебе по одному слову и не каждый день. —Я готов к любым трудностям, — торжественно проговорил он. Сережа понимал, что ,возможно, Ирина никогда не примет его чувств, но ему было достаточно того, что у него хотя бы будет возможность видеться с ней, говорить, а потом, оставаясь наедине с собой, восхищаться ей, посвящать стихи, и всё это делать так незаметно и украдкой, чтобы не возмутить хрупкий мир, к которому они с трудом пришли. Он это всё не только понимал, но и принимал, и именно поэтому был готов к любым трудностям.   Утром следующего дня он думал над тем, чтобы встретиться с Кельцевой, но все его планы разрушил один звонок в дверь. Есенин чувствовал, что не нужно было открывать, однако ему пришлось это сделать. Пришедшим оказался Яков Блюмкин. Сережа был рад встретить старого приятеля, предложил ему зайти, поговорить, но тот велел Сергею собираться, как можно скорее. Есенин посерьезнел, а когда около дома увидел чёрную машину, насторожился.  —Куда мы?— спросил он. —Узнаешь,—ответил Блюмкин. Есенина привезли к Троцкому. Сереже сразу вспомнилась "Страна негодяев", уголовные дела, заведённые на него в Москве, травля в газетах, которой способствовал Лев Давидович. Есенин не ожидал встретиться с ним в Ленинграде, но судьба распорядилась по-другому. Он готовился к худшему исходу встречи, но мысленно надеялся на то, что, если не сказали собирать вещи, значит домой он еще вернётся. Однако встреча прошла не так уж и плохо. Троцкий предложил сотрудничать, но Сережа сразу же отказался. Ему стоило либо согласиться, либо осторожно сказать " подумаю", но Есенин не умел быть осторожным. —Намордник я не позволю надеть на себя и под дудочку петь не буду,—говорил Сережа Блюмкину на выходе. Яков слишком странно глядел на поэта, не как раньше. Есенин не обращал на это внимания, главным для него сейчас было скорее вернуться домой целым и невредимым, —до свидания, — проговорил он. —Собирайте вещи и будьте завтра готовым, —крикнул ему вдогонку Блюмкин. Сережа замер в ступоре. "Нет, нет, нет. Только не это." Он обернулся, Якова уже не было. Есенин нахмурился и поторопился скорее домой, но перед этим заглянул к Мариенгофу. —Помнишь, я говорил, что скоро умру?—только и сказал он другу, не переступая порога квартиры. —Да,—насторожился Анатолий,—а что? —Снова говорю,— Сережа усмехнулся и закурил,—хотел начать новую жизнь, а старая всё в дверь ломится, поэтому мне придется уехать,—чуть помолчав, он продолжил, — если Ирина будет расспрашивать, успокой её. —А куда ты уезжаешь? —Этого я сказать не могу. —А Ирине-то что говорить? —Есенин пожал плечами. —Не знаю. Я ничего уже не знаю. На следующий день он был опять в Москве, в тёмной комнате с тёмными людьми и темными помыслами в их головах.