Человек, который боялся жить

      Кельцева очень скоро оставила Есенина в компании Мариенгофа, а сама, как она выразилась, отправилась по собственному очень сложному и срочному делу. Этим очень сложным и срочным делом на самом деле был поиск подарка для Сережи. Ей никогда прежде не приходилось ходить на дни рождения людей мужского пола, к тому же поэтов, к тому же самого Есенина. Что ему подарить? — было очень трудной задачей, с которой Ирине предстояло справиться за ближайшие пару часов сегодняшнего и завтрашнего дня. Ирина долго думала и наконец пришла к вполне хорошей идее.        Утром 3 октября Кельцева поймала себя на мысли о том, что она уже несколько часов мучилась, пытаясь отыскать красивую одежду и как-нибудь уложить свои волосы. "Надо в чем-то красивом прийти, — думала она, — и может ещё накраситься? Так, почему я вообще переживаю из-за своего внешнего вида?" — задавалась она этими вопросами и удивлялась сама себе, но всё равно не переставала искать что-то нарядное и пытаться сделать причёску на голове. Разозлившись, Ирина решила, что наденет свою самую обычную одежду, но в итоге, всё-таки надела юбку, блузку и даже накрасила губы помадой, которую ей подарила Маша и которую Кельцева никогда не использовала раньше. "Больше никогда не пойду к нему на день рождения!— ворчала Ирина, застёгивая туфли, которые тоже появились у неё благодаря верной подруге.       К назначенному времени Кельцева оказалась около квартиры Есенина. Сперва она собралась с духом, после чего позвонила. Дверь открыл Мариенгоф. —Ирин, привет, — Анатолий пропустил Кельцеву внутрь и помог снять пальто. —А Сережа уже готов? — со смехом проговорила она, постучав указательным пальцем по шее. —Нет, не может выбрать, какой галстук надеть. —Ох уж эти проблемы тридцателетних!— громко проговорила Кельцева, чтобы Сережа мог её слышать. —Я всё слышу вообще-то!— донеслось из гостиной. Анатолий и Ирина звучно рассмеялись. —Можешь помочь ему с галстуком, —проговорил Мариенгоф делая акцент на последнем слове, — а я на кухню схожу. —Отвяжитесь от моего галстука!       Ирина подошла к гостиной, поправила юбку и волосы, сделала глубокий вдох и зашла. Сережа поднялся к ней навстречу. Девушка заметила про себя, что отчего-то ей было волнительно стоять наедине с Есениным. Он в свою очередь тоже выглядел немного расстерянным, хоть и улыбался свойственной ему самоуверенной улыбкой. —Выбрал галстук? — сказала Ирина в качестве приветствия. —Да что вы к моему галстуку прицепились, — с кухни послышался смех Мариенгофа. —Ладно, шутки в сторону, — Кельцева попыталась сделать серьёзное выражение лица, но не смогла, — Сереж, не смотри на меня так, ты меня смущаешь. —Я могу отвернуться. —Ладно, я говорю, шутки в сторону, — повторила Ирина и снова рассмеялась от  волнения, — Сереж, я не знаю, что вы, поэты любите, поэтому не суди строго за подарок. —Господи, Ирин, ты могла вообще ничего не дарить. —Ну, уже поздно. Не зря же я вчера бегала  по всему Ленинграду и искала это,— Кельцева протянула вперёд правую руку, в которой держала несколько веток сирени, и левую, в которой находился пакет с вином. Ирина улыбнулась, а Сережа на секунду замер, перед тем как взять подарок. Он словно застыл на месте и только смотрел на Кельцеву. —Спасибо, Ирин, мне очень приятно, — опомнившись, проговорил он и откашлялся, — спасибо, — Есенин схватил ветки сирени и чуть не выронил. Он смущенно улыбнулся и положил их поскорее на стол, а освободившуюся руку тут же спрятал в карман. Подарок девушки был хорошим и действительно понравился Сереже, но сильно насторожил его и заставил погрузиться в размышления. "Что она хотела этим сказать? — думал Есенин, не сводя пристального взгляда с Ирины, и теребя внутреннюю ткань штанов, —значит ли это что-то?" Сережа надеялся, что да. —Надо было галстук дарить, — сказал вошедший в комнату Анатолий и вывел Есенина из лёгкого оцепенения. Но к общему смеху Сережа не присоединился. В дверь позвонили, и он поторопился выйти, чтобы  открыть её. На пороге стояли Саша и Катя. —Сережа, с днем рождения! — выкрикнули обе сестры разом, после чего заключили брата в крепкие объятия. Из гостиной показалась Ирина. —Девочки! —  воскликнула она. —Ирина! — вновь последовали  радостные возгласы и объятия.       Сели за стол, открыли бутылку, подаренную Кельцевой, разлили вино(Саше сок),проговорили первый тост, чокнулись, выпили. После потекли разные истории, воспоминания, новые тосты. За развлекательную программу отвечала Ирина, постоянно встававшая, когда затихали все разговоры, и рассказывавшая какой-нибудь анекдот, как например: —Анекдот называется "Просьба", - торжественно проговорила Кельцева, встав,—вычитан моим отцом в 1910 году( может, позже) в юмористическом  журнале "Копейка" и передан мне в качестве наследства. Итак, к монаху пришел в гости знакомый. Подали самовар и потаенную бутылку рому. Отшельник в чайный стакан гостя льет ром тонкой струёй, а в свой - обильно, приговаривая "ух" - как будто бы рука его дрогнула. На четвертом стакане гость не выдержал и сказал хозяину: "Отец Паисий, ромцу ухни-ка и мне." Анекдот закончен, можем, как говорится, вздрогнуть.       Есенин даже не слышал, что говорила Кельцева. Он был сосредоточен на собственных мыслях и не участвовал в общем веселье. "Может, никакого намёка нет, и я сам всё придумал? Вот, она сидит и, кажется, нисколько не смущена. Но всё-таки, что эта злосчастная сирень значит? —он снова начинал прокручивать одни и те же догадки в сознании, —вчера она читает мне фрагмент из "Обломова", сегодня дарит сирень. Или она хочет этим сказать, что догадалась о моих чувствах, или же это просто подарок без какого-либо смысла, а я сошёл сума. Господи, так, действительно рехнуться можно".       День медленно склонился к ночи. Саша изъявила желание спать и ее уложили в гостевой комнате. Остальные открыли ещё бутылку вина, выпили и стали играть в карты. Ирина с Катей боролись против Сережи и Анатолия. "Мне нужно остаться с ней наедине", — думал Есенин.  И словно услышав его мысли, через некоторое время  игру сперва покинул Мариенгоф, а после и Катя. "Сейчас я и узнаю, что она чувствует ко мне". —Ирин, как-то мы с тобой скучно играем, — проговорил Есенин, — давай на желание? —А, давай,— без долгих размышлений согласилась Кельцева. Разгоряченная вином она решалась на всё, не предвидя опасностей, которые могли вытекать из этих решений.       Первые несколько раз выигрывала Ирина. Кельцева заставляла Есенина рассказывать матерные стихи, потом звонить кому-то из её знакомых, с которыми она училась в институте, и признаваться в любви, не забывая сказать, кто звонит. Словом, Ирине было весело, она много смеялась. Однако вскоре удача перестала улыбаться Кельцевой и хмурилась всё больше и больше, пока в один момент Ирина не вскочила, приложив руки к голове, так как поняла, что проиграла. —Не может быть такого! —Как видишь, может! — усмехнулся поэт. —Ты жульничал! — она схватила несколько карт и небрежно бросила их на пол. —Неправда! Ирина, сядь, настал мой черёд смеяться,—Кельцева нехотя села и стала анализировать игру, пытаясь выяснить, где Есенин смог её надурить. Между тем, Сережа уже придумал желание и улыбался до ушей, хотя внутри чувствовал какой-то волнительный трепет. —Говори,— вяло пробубнила Кельцева и вся вспыхнула, когда услышала, что сказал Есенин. —Поцелуй меня. —В щеку? — слегка дрогнувшим голосом спросила она. —В губы, — Кельцева покраснела ещё сильнее. —У тебя, конечно, день рождения, только ты не наглей,—Ирина скрестила руки и отвернулась,—не буду. —Я твои желания выполнял. —Я тебя не просила целовать меня. —Если хотела, могла бы попросить, —Есенин опять усмехнулся. Кельцева ничего не отвечала, и Сережа тоже замолчал. Сердце Ирины бешено стучало, что отчетливо было слышно им обоим. Она могла встать и уйти, она должна была встать и уйти, но не делала это. Не прошло и минуты, а Кельцевой показалось, что уже промелькнула вечность. Есенин упорно хранил молчание, и она не проронила ни звука. Сережа барабанил пальцами по коленке и прожигал девушку взглядом. Ирина неуверенно повернулась, чтобы посмотреть на Есенина, и тот, обхватив ладонями лицо Кельцевой, примкнул своими губами к её. Первая мысль Ирины была отстраниться, накричать на Есенина и уйти поскорее домой, но несмотря на эту первую мысль, первым её действием был ответ на поцелуй. "Что ты творишь!"— вдруг пронеслось в мыслях Кельцевой и заставило её опомниться. Она вскочила, словно ошпаренная кипятком, и выбежала в коридор, не зная, что говорить и что делать.  За ней выбежал расстерянный Сережа. —Ирин...я...прости!— повторял он много раз, пока девушка обувалась и пыталась попасть рукой в рукав пальто. —С днем рождения, Сереж, — кинула она на прощание, после чего ушла.       Ирина чувствовала готовность что-нибудь разорвать или разбить, но удавалось только пинать камни, попадающиеся на дороге. "Почему это случилось именно со мной? Что я сделала не так?"— Кельцева была в замешательстве и гневе. Самое страшное для человека, который всю жизнь свою пытался держать в строгих и определённых рамках, —потерять контроль над этой жизнью. То есть позволить себе чувствовать то, что зарекнулся не испытывать никогда.       Кельцева корила себя за то, что невольно разрешила себе забыться, за то, что разрешила Есенину перейти черту, которую мысленно провела между ними. Ирина с ужасом понимала, что предала себя, да ещё и запутала Сережу. Ей было противно. Ничего не хотелось, кроме как уснуть и притвориться, что вообще всё, случившееся за последние пять месяцев,— сплошной кошмар и только.       Кельцева  рукой коснулась своих губ и сглотнула. Она до сих пор ощущала чужие губы на своих, что доказывало достоверность произошедшего, и раздражалась ещё больше от этого. "Как я позволила этому случиться! — думала она про себя и готова была кричать от злости.       Стал накрапывать дождь, который в последствии перерос в ливень. Ирина быстро добежала до дома. Когда она зашла в квартиру, то услышала звонивший телефон. Она не стала снимать трубку. Звон долго не прекращался, а когда это случалось, то скоро возобновлялся. "Ну, что ты как маленькая? Ответь и поговори спокойно... ещё неизвестно, кто звонит, может это не Он".  Но Кельцева так и не снимала трубку и продолжала ходить взад и вперёд по комнате, испепеляя взглядом телефон. —Ладно,—она вздохнула и наконец приложила трубку к уху.  Это был Сережа: извинился опять, спросил, как девушка дошла до дома. —Всё нормально, я уже забыла,— а у самой щеки пылали,— дошла тоже нормально,— диалог закончился.       Она легла в постель с тяжестью в голове и в области груди. "Нужно только уснуть, а завтра всё будет на своих местах"— уверяла Кельцева себя. Накрывшись одеялом почти с головой, она плотно закрыла глаза, намереваясь провалиться в царство Морфея. Однако за всю ночь Ирина так и не смогла этого сделать. Как она ни толкала себя в бездну сна, её сознание оставалось наверху и ни в коем случае не хотело отключаться. Кельцева и раньше сталкивалась с бессоницей, но никогда ещё не было для неё так тягостно и мучительно не спать. Поцелуй Есенина никак не уходил из её головы, то и дело всплывая в памяти. Кельцева ворочилась из стороны в сторону, била себя подушкой, считала до бесконечности, но ничего не помогало ей избавиться от ненужных мыслей и наконец уснуть. Лишь утром она немного задремала, когда уже было пора вставать.       Ирина пробудилась, но ничего не вернулось на свои места. В голове крутились всё те же мысли, в сердце ныла всё та же боль. Однако, несмотря на это, нужно было собираться на работу.          Девушка пыталась взбодриться с помощью холодной воды, когда раздался очередной телефонный звонок. Как бы Ирина ни убеждала себя в том, что ей было совершенно не интересно, кто звонил, она метнулась к телефонному аппарату. Кельцева сняла трубку, ничего не сказала, но и ждала недолго, Есенин сразу заговорил. —Ирин, здравствуй. Я еще раз хотел извиниться за вчерашнее, видно, мне нельзя много пить, — он с трудом попытался издать смешок,—постарайся забыть, если сможешь. —Ага, —Кельцева хотела сказать это равнодушно, но получилось взволнованно. —Ты не в обиде? —Нет, ты что. Ладно, пока, —не дождавшись ответа Сережи, Ирина положила трубку. "Ничего не было. Забыть, забыть, забыть", —твердила она себе, приложив пальцы рук к вискам. Снова раздался звонок. Кельцева вздохнула с недовольством, но всё равно ответила. —Что? —крикнула она, но тут же мысленно укорила себя. —Я не успел сказать, что сестры скоро уезжают в Москву и хотели бы с тобой увидеться ещё. —Хорошо,— стараясь звучать более сдержанно, проговорила Ирина,— может, зайду после работы. Убедившись, что Сережа больше ничего не хочет добавить, Кельцева бросила трубку и сделала это слишком сильно, так, что предмет упал вниз и стукнулся об стену. Ирина была уверена: "Сегодняшний день будет явно не из лёгких."       На работе девушка обычно сохраняла полное спокойствие, но в этот раз она находилась в нервическом состоянии. Ирина часто не слышала, когда к ней обращались, а если улавливала суть обращения,то отвечала грубо и нехотя. Но она делала это ненамеренно: сосредоточившись на своих переживаниях, она совсем не отдавала себе отчёта в том, как говорила с окружающими её людьми.       Маша, заглядывавшая постоянно в кабинет к девочкам, не могла не заметить раздраженности Ирины. Она поинтересовалась у Зины насчёт Кельцевой, но та только пожала плечами, и поэтому секретарша подошла к самой Ирине. Девушка, уткнувшись носом в какие-то бумаги, в которых она что-то зачеркивала, сминала их и кидала в мусорку, постоянно промахиваясь. —Ирин, всё хорошо? — осторожно проговорила Маша и коснулась плеча Кельцевой. —Да, — прошипела та и дёрнулась от подруги в другую сторону, всем своим видом показывая, что не хочет ни с кем говорить, — мне нужно закончить статью, не мешай,— больше её никто не трогал. "Зачем он так поступил? Уж не увидел ли он какого знака с моей стороны? — тем временем вместо того,чтобы работать, Кельцева продолжала отчаянно искать ответы на томившие ее вопросы, — а если всё-таки я виновата? Но я не хотела, чтобы это произошло, я ведь старалась быть холодной. Как всё могло пойти не так? Что же теперь делать? " В конце концов Ирина пришла к решению о том, что в любом случае ей необходимо объясниться с Есениным.       Закончился рабочий день. Кельцева заставила себя пойти к Сереже. Дверь открыл он. Они столкнулись взглядами и сухо поприветствовали друг друга. Губы Кельцевой был сжаты в тонкую линию, и кое-как изобразили улыбку, когда навстречу Ирине подошли Катя и Саша. —Ирин, не раздевайся,  мы сейчас отправимся гулять и ты устроишь нам экскурсию, — Кельцева обрадовалась этому предложению, поскольку сидеть в доме Есенина ей было бы более невыносимо. —Хорошо.       Сережа отказался сопровождать девушек во время их прогулки, объяснив это тем, что ему нужно встретиться с другими людьми. Для Ирины, несмотря на то, что девочки расстроились, это известие было огромным облегчением. При Есенине она бы дальше вела себя скованно, а так ей вздохнулось легче. —Не переживайте, думаю, завтра он будет свободен, и проведёт весь день с вами, — попыталась подбодрить сестёр Кельцева. —А ты? — спросила Саша. Ирина вздохнула: она надеялась, что пыток больше не будет. —И я тоже, только опять после работы. "Ну что ж, завтра будет только завтра, а сейчас надо наслаждаться сегодняшним хрупким спокойствием, пока есть возможность,"— мысленно настраивала себя Ирина и решила, что разговор тоже отложит на завтра.       Вечером ей пришлось выдержать мучительные два часа в компании с Сережей, который был сам раздражен,  и пытался это скрыть, как и она, что плохо получалось. Во время ужина они сидели друг напротив друга и невольно то и дело пересекались взглядами. Есенину, с одной стороны, было стыдно, а с другой, он удивлялся. Это был всего лишь поцелуй, сколько женщин он так перецеловал. Но, впервые, именно перед Кельцевой, он испытывал расскаяние за этот уже казавшийся ему очень глупым поступок. "Что делает со мной она, "— думал Есенин, вздыхая. "Что делает со мной он, "— сетовала Ирина.  Разговор за столом у них не клеился, поэтому постоянно начинать диалог приходилось либо Саше, либо Кате. Под предлогом необходимости дописать сложную статью, которую Кельцева начала на работе, она наконец ушла домой.       Следующий день был не лучше. И Сережа, и Ирина оба находились в мире своих мыслей, забывая, что помимо них с ними были Катя и Саша. Сёстры замечали, что что-то произошло между ними, поэтому уже не пытались начинать совместные разговоры. Они ходили по "Эрмитажу" и пока Катя и Саша читали историю написания какой-то картины, Ирина отвела Сережу в сторону. —Мы своей холодной войной портим всё веселье девочкам, поэтому нужно прекратить это. —Чтобы прекратить это, нам для начала надо поговорить. —Сегодня вечером, но сейчас в любом случае нужно притвориться, что всё хорошо. Зачем им лишний раз переживать? —Ты права, — Есенин улыбнулся, Ирина тоже и они направились к сёстрам. Настроение Сережи действительно улучшилось. "Она хочет поговорить, значит, нацелена помириться, "— надеялся Есенин. Он старался не радоваться раньше времени, однако ожидание хорошего придавало ему спокойствие и уверенность.       Кельцева осталась у поэта до самой ночи. Саша уснула, Катя читала книгу. Ирина кивнула Сереже головой на выход из комнаты. Они прошли на кухню. Кельцева закрыла плотно дверь и повернулась к Есенину. Он стоял, облокотившись на подоконник, она стояла, прижавшись к двери и скрестив руки. Сережа испытывал трепет, одновременно приятный и волнующий. Ирина чувствовала смущение и тревогу. Кельцева некоторое время смотрела куда-то перед собой, настраиваясь на разговор. Наконец собрав всю волю в кулак, она разом выплеснула наружу всё, что скопилось у неё в душе. —Я считаю необходимым объясниться с тобой, —  начала Ирина, — я долго думала над тем, что произошло, и понимаю, что в этом есть моя вина. Я предполагаю, что поцеловал ты меня, потому что увидел какие-то знаки в моем поведении или же в подарке, который я сделала. Всё, что я могу сказать, так это, что знаков я никаких старалась не подавать, а подарок был, возможно, легкодумным с моей стороны, но я не вкладывала в него какой-то потаенный смысл. Мне всё же следовало предвидеть последствия, но я этого не сделала, — Есенин молчал, опустив голову, Ирина продолжала, — и знай же, этим подарком я хотела выразить только дружбу, которую питаю к тебе, —волнуясь, Кельцева тараторила, чтобы поскорее снять с себя весь груз переживаний и вздохнуть полной грудью. Только почему-то ей не стало легче, когда она закончила. Сережа, услышав последнии слова девушки, неестественно усмехнулся. —Ирин, между нами не может быть просто дружбы, — медленно и отчётливо проговорил он. В глазах Кельцевой словно помутнело. Она не могла и не хотела этого слышать. Она не могла и не хотела этого принимать. —С самого нашего знакомства я только на неё и рассчитывала, — отрезала Ирина, — и всё-таки, пожалуйста, признай, что тот поцелуй был всего лишь шуткой. Кельцева знала, что это неправда, ей было противно тешить себя враньем и просить Сережу смириться с ним, но по другому было никак. Та правда, которой боялась Ирина, только заставляла ее чувствовать себя хуже, выбивая землю из под ног. Та правда стягивала занавесы, которые Кельцева сама же повесила, поэтому та правда была неприемлимой и нестерпимой. А в неведении было спокойнее жить. Так думалось Ирине. Она ещё раз повторила последнюю фразу, убеждая в её правоте то ли Есенина, то ли саму себя. Сережа ничего не отвечал. — Ну что ж, это всё, что я хотела сказать,— после долгой паузы проговорила Ирина и ушла домой, не в силах больше находиться наедине с Есениным.       После разговора с ним Кельцева не чувствовала облегчения, на которое надеялась в начале разговора, однако она уверяла себя в обратном. Внутри неё всё щемило, но девушка продолжала пристально не замечать этого. Раздраженность и злость никуда не ушли, но она намеренно улыбалась. Ведь было не так важно, что она чувствовала. "Главное, я уберегаю себя и его от ошибки. Главное, я поступаю разумно и правильно", — говорила себе Ирина Кельцева и не знала, насколько сильно она ошибалась.