russian roulette is not the same without a gun

— Да мне насрать, с кем ты ебешься, — Арсений высокомерно фыркает, сложив руки на груди. Антон затягивается электронкой, выпускает густые клубы пара, пахнущего жвачкой бабл-гам. Дамы и господа, самый молодой и один из самых влиятельных наркобаронов в городе. — Я ни с кем не ебусь, — отвечает, пожав плечами. — А мне, — Арсений с силой стискивает собственное плечо пальцами, сжимает зубы, — насрать. Вот и поговорили. Хмыкнув, Антон отходит, возвращаясь к своему месту на глубоком темно-синем диване. В толстовке, свободных джинсах, смешных носках и огромных кроссах он вообще не выглядит, как человек, которому положена вип-ложа в дорогущем московском клубе, скорее как кто-то, кого не пропустили бы даже через фейс-контроль. Но он садится, широко расставив ноги, и двое дядек в щегольских костюмах с постными лицами отъезжают ближе к краям того же дивана и будто уменьшаются в размерах. Боятся. Арсений может понять, он Антона боится тоже. Это рациональный страх перед человеком влиятельным и немного (ха-ха) безумным, но Арсения этот страх в себе все равно бесит, и он показательно отворачивается, когда Антон подзывает его жестом руки. Ничего, в углу постоит. В неровных белых дорожках на столе Арсений не заинтересован, а тянуть свою кровавую Мэри может еще минут двадцать; по работе ничего, требующего его участия, уже не произойдет: эти позеленевшие деловые дяденьки так трясутся от одного Антонова присутствия, что согласятся на любые условия сотрудничества. Нахер он тут нужен вообще? То есть, изначально понятно: с час назад Арсений выторговал у хозяина клуба обещание приоритизировать именно их продукт, умело надавив на нужные точки, которых по горло, благодаря ищейкам Руслана. Да и саму идею предложил он. Но теперь, когда дело сделано, а Антон уточняет последние детали, по факту, больше для репутации проводя время с потенциальными партнерами, почему бы Арсению, в самом деле, не поехать уже домой, набрать себе ванную, накуриться и завалиться наконец спать. Что он, собачка, что ли, породистая, чтобы хвастаться им перед всеми и держать на коротком поводке? Ладно, Арсений лукавит. Все эти перипетии высшего криминального общества, на самом деле, его стихия, и заключать очередную сделку, участвовать в важных встречах, чувствуя спиной не только силу, но и доверие Шастуна, ему крайне приятно. Приятно наконец играть за кого-то, кого уважают и побаиваются за дело, а не по старой памяти; приятен вот этот подъем все выше и выше, в котором он играет не последнюю роль. Если быть совсем честным — хотя бы с самим собой, — приятно и то, что настолько влиятельный, страшный человек так на нем, Арсении, помешался, что, да, таскает с собой везде. Ну то есть, тешит самооценку ощущение, что его наконец-то ценят. Учитывая все это, Арсений по-прежнему гордый до пизды, трясется над своей независимостью и лучше проглотит крысу живьем, чем признается Антону хоть в чем-либо вышеописанном. Много чести. С куда большим удовольствием он будет затевать бестолковые перепалки, перечить по любому поводу, испытывая терпение, и язвить, всякий раз напоминая: вот такой Арсений человек, ты таким его захотел и получил, наслаждайся, а не нравится — не его проблемы. Первое время Антон злился, и это было весело в том же смысле, в каком весело дразнить бешеную собаку, сидящую на хлипкой цепи. А потом — перестал. Нашел к Арсению идеальный подход: пожимать плечами, отмалчиваться и уходить от его провокаций, не доставляя удовольствия увидеть желаемую реакцию, — кто ему разболтал, Арсений не в курсе, но, если встретит, глотку перегрызет. Вот и сейчас Арсений скучает, потому что… да потому что доебаться не до кого. Позеленевшие дядьки ему не сдались, хозяин клуба — мутный тип, лезть не хочется, танцующие в основном зале это вообще увольте, а Шастун — Шастун Арсения мастерски игнорирует. Мастерски — это так, что и игнором-то не назовешь, разговаривали ведь только что. Но — не фокусирует на Арсении внимание, будто плевать ему, что он здесь, и вот это. Вот это бесит. Собственно, из-за чего они на этот раз-то поцапались. Хозяин этого клуба помимо всего прочего промышляет, так скажем, поставкой услуг интимного характера и предложил в честь закрепления сделки Антону часик-другой за свой счет. Арсений на него — хозяина — чуть не зашипел злобной оборванной кошкой, сам не понял, почему такая реакция, а когда понял, завелся еще сильнее. Он Шаста — ревнует? Ну уж нетушки. А Антон оказался то ли достаточно глуп, то ли под стать Арсению достаточно ядовит, чтобы высказать это предположение вслух, чем в огонь даже не масла плеснул, а кинул охапку фейерверков. Как итог: Арсений на взводе, а Шастуну хоть бы хны — сидит, ноги раздвинул, тянет свою дуделку, пальцами с кудряшкой играется. Арсений всадил бы ему ее промеж глаз так, чтобы огонек мигал звездой во лбу, но тогда не будет ему уже ни ванной, ни сна, ни травки. Кровавая Мэри заканчивается внезапно. Оказывается, если не расслабленно ее потягивать, а делать большой глоток каждые секунд десять, параллельно прожигая взглядом Антона, который с расслабленной ухмылкой что-то рассказывает своим собеседникам, ни на какие двадцать минут не хватит — максимум пять. Блядство. Арсений вгрызается в палочку сельдерея, представляя на ее месте Антонов член, и без намека на ощущение морального удовлетворения идет к барной стойке. — Повторить? — услужливо улыбается татуированный бармен, тряхнув шейкером. Арсений пробегается по нему оценивающим взглядом. Черная футболка в облипку на раскачанном в плечах и груди теле, прокол посередине нижней губы, чернильные рукава — какая-то мешанина всего со всем, — ухоженная короткая борода и средней длины темные волосы, собранные на затылке в ослабленный пучок. Как будто нейросети скормили все стереотипы о барменах в поп-культуре, и вылез этот; ну, то есть, вообще не предел мечтаний, но на разок — сойдет. И Арсений уже было собирается медовым голосом спросить, когда у него заканчивается смена, как перед глазами вспыхивает сцена простреленной Эдовой головы. Арсений сразу, мрачнея, отводит глаза. Не просыпаются ни совесть, ни страх, ни жалость: Арсению и на бармена, и на Эда адамантово поебать, — зато еще пуще разгорается злость. Арсению не поебать на то, как плотно в психику въелась память о чьем-то над ним контроле. — Две текилы, — хмуро бросает он, вперившись взглядом в подсвечиваемую стойку. — Тяжелая ночь? — бармен понимающе хмыкает. Хотя что бы он, блять, понимал. — Жизнь, — Арсений пожимает плечами, ни капли не преувеличивая. Бармен подхватывает: — Сука сложная, но и ты сука не простая, — и, добившись внимания стуком шотов о стойку, подмигивает. — Есть с кого соль слизать? Арсений качает головой с умиленной почти усмешкой: — Все сам. — Руку помощи? И бармен лижет перепонку между своими большим и указательным пальцами, чтобы щедро сыпануть на влажную кожу соль, и призывно протягивает ладонь Арсению. Красивую, надо сказать, мужественную ладонь. Интересно, если Арсений и правда лизнет, Антон этому мужику руку отрежет? Он на секунду крепко сжимает зубы, отгоняя тупые мысли; Антону его даже не видно со своего места, а если бы и было, почему вообще Арсению должно быть не все равно? Ни почему, вот именно. Так что он наклоняется и плашмя проходится языком по чужой коже, а после хлопает два шота сразу по очереди и наконец вгрызается в дольку лайма, опять же, зажатую в чужих пальцах. Сразу становится горячо и немного оглушенно, как после выстрела, и бармен смотрит с искрой в глазах — то, что надо. — Лучше? — бармен усмехается, большим пальцем вытирая Арсению каплю сока, бегущую по подбородку. Арсений, облизнув губы, проходится кончиком по пластине его ногтя. — Ночь или жизнь? — спрашивает чуть охрипше. — Хоть что-нибудь. На бейджике у бармена написано: «Юрий», — руки у него сильные, целоваться с кольцом в губе наверняка неудобно, хотя кто его знает, выглядит все равно кайфово, а футболка облепляет его так, что хочется облизать всего. Но хочется — не Арсению. Арсений как будто чувствует между лопаток чужой напряженный взгляд, резко оборачивается, но за спиной никого не обнаруживает и выдыхает, матернувшись про себя. — Да как-то хер знает, если честно, — он с невеселой улыбкой отвечает чуть недоумевающему Юрию. Отталкивается от стойки и идет назад. Бесит. Алкоголя в крови все еще недостаточно, чтобы притупить грызущие поджелудочную эмоции, зато достаточно, чтобы пойти испортить кому-нибудь день, и у Арсения целью выставлена одна конкретная наглая морда. Но когда он возвращается в ложу, Антона там не обнаруживается. — А где? — Арсений спрашивает чуть потерянно у того дядьки, который мятым платком вытирает нос; второй, развалившийся на диване рядом, совсем в неадеквате. — Так это, — мужичок отзывается, чуть запинаясь, — ушел. Ну, — поясняет на Арсову недоуменно изогнутую бровь, — принимать подарки. И улыбается сально, показав ряд мелких неровных зубов. Арсений закипает, догоняя, что тот имеет в виду, но уточняет на всякий случай, едва ли не шипя: — Куда, блять, ушел? Дядька откидывается на спинку глубокого дивана, у него сами собой закрываются глаза, и он только машет в сторону прикрытого тяжелой шторой прохода. Арсений знает, что проход этот ведет в коридор с комнатами для более уединенного времяпрепровождения; видел, как оттуда пару раз выходили, чуть пошатываясь, мужики и девушки в откровенных нарядах. И в нем уже вспыхивает настоящая ярость. Оставив дяденек, от которых толка все равно ноль, Арсений решительно направляется к шторе, чуть не срывает ее, минуя, и оказывается почти в полной темноте, только путь и двери обозначены синей подсветкой. Понятия он не имеет, что будет делать, но и так взбешенный Арсений, помноженный на текилу, это что-то сразу после женщины, которую отвергли — той самой, которой нет фурии в аду страшней. А может и хуже. Он дергается в пару дверей — заперто, а понять, доносятся ли изнутри признаки активной жизнедеятельности, невозможно из-за басов, долбящих по ушам. Снесет ли Арсений дверь, если придется? Пожалуй. Но не приходится: третья поддается ему и так. В круговой комнатке внутри свет красный, приглушенный, а из мебели: диван вдоль стены и сцена диаметром в метр с шестом. На диване сидит, все такой же расслабленный, Антон, собственной, блять, персоной. А на коленях у него от резкого Арсова появления испуганно замирает девушка в кружевном белье. Она бегает глазами, не понимает, что делать, ладонями прижимает к груди уже расстегнутый сзади бюстгальтер; а Шастун и бровью не ведет: затягивается электронкой, голову откинув назад, на Арсения смотрит незаинтересованно. Вот же мразь. — Что-то хотел? — спрашивает откровенно скучающим тоном. И усмехается: — Ты немного не вовремя. Арсений не отвечает. Не сходит с места, не закрывает дверь, наоборот, тянет ее на себя, открывая шире, и гаркает девушке злое: — Съебала. Та теряется вовсе, переводит на Антона недоумевающий взгляд. — Я, блять, заикаюсь?! — Арсений уже рычит. Антон устало вздыхает, будто Арсений проблемный ребенок, за которого опять приходится извиняться; лезет в карман своих идиотских джинсов, вытаскивает пару — а то и тройку — пятитысячных купюр и протягивает девушке с почти ласковым: — Иди, отсидись где-нибудь, только Максу не попадайся. — Но… — она подает голос, неуверенно глядя на банкноты в чужой руке. — Иди, — уже тверже повторяет Антон. Вновь глянув на Арсения, потом опять на Антона, та все-таки встает, забирает деньги и, стараясь держаться от Арсения на максимальном расстоянии, — умная девочка — юркает в темноту коридора. Дверь за ней захлопывается оглушительно, а сразу после щелкает и замок. Антон не показывает — ничего. Ни одной эмоции, разве что, легкое раздражение, как от зудящей над ухом мухи, и Арсений подумывает, каковы шансы заебашить прям здесь Шаста шестом. Ха. — Ну? — Антон бросает, не меняя ни лица, ни позы. Нет, Арсений сейчас заебашит его голыми руками. — Охуенно у тебя деловые вопросы решаются, — он начинает приближаться, с каждым шагом будто распаляясь сильнее. — От подарков отказываться невежливо, — Антон только лениво пожимает плечами. — Да и мне тут одна гарпия, — тянет кривую ухмылку, — все нервы уже истрепала. Захотелось отвлечься, знаешь. Передохнуть. — А тут я, — Арсению кажется, что он сейчас начнет в самом буквальном смысле плеваться ядом. Антон кивает с сухим: — А тут ты, — затягивается, выдыхая облако пара вверх. Цокает языком, когда тот рассеивается: — И если у тебя ничего важного, я бы попросил тебя позвать девушку назад. Танцует она красиво. На последней фразе Антон улыбается, так, по-скотски, а у Арсения срывает все оставшиеся предохранители. Антона хочется уебать коленом по носу, а потом размолотить череп в щепки об угол сцены. Антона хочется придушить завязками его же тупой толстовки, хочется выдрать ему его кудри и оставить месиво там, где сейчас это сволочное лицо. Танцует красиво, блять. Арсений преодолевает оставшееся расстояние рывком — на что Антон даже не дергается — впечатывает рукой его в спинку, тяжело дыша и глазами метая молнии, и резко перекидывает одну ногу через его бедро, коленями вставая на диван. Смотрит сверху, уже двумя руками упираясь в его плечи, и испытывающий взгляд в ответ не дает в голове появиться ни одной критической мысли. Мысль одна: свернуть бы ему шею прямо сейчас. — Ну и какой план? — Антон спрашивает насмешливо. Арсений что, похож на человека, у которого есть план? — Ты хотел отдых, — он отвечает язвительно. — Будет тебе отдых. Пять звезд, все включено. Антон хмыкает. — Меньше болтай тогда. Расслабляется совсем, оба локтя закидывает на спинку дивана, глядит — с вызовом. Если и оставался у Арсения в голове какой-нибудь механизм, отвечающий за логическое продумывание своих действий, прямо сейчас он разъебывает его битой. В комнатке потрясающая звукоизоляция: битов снаружи совсем не слышно, — и звучит какая-то эротическая и безвкусная пародия на джаз; красный свет сдвигает атмосферу еще дальше с отметки легкого интима до абсолютной пошлости, а Арсения по ощущениям все это вместе сдвигает по фазе. На нем нет кружевного белья, на нем — свободная рубашка черного цвета, ослабленный черный галстук и черные джинсы, облегающие, как вторая кожа; и если судить по виду, это он должен сидеть на диване, обитом искусственным бархатом, пока кто-то раздевается у него на коленях. А Антон вообще должен курить свою дуделку на лавке, запивая Монстром без сахара, но не суди книгу по обложке, ага. — Галстук оставь, — почти мягко, но не просит, а именно приказывает Антон, когда Арсений тянется было к узлу пальцами. — Мне нравится. Как поводок. Еще табличку прихуярить к груди: «осторожно, злая собака», — и вообще по канону будет. Арсений проглатывает свое возмущение. Взгляд Антона сковывает его не физически, но ментально — точно к человеческой воле пристегивают ниточки и принимаются управлять малейшим движением. Арсений закрывает глаза, пропитывается музыкой. Плавно принимается расстегивать на себе рубашку. Пуговица за пуговицей в такт тягучей мелодии, зачатки стыда он душит в себе самостоятельно, покачивая бедрами, не касаясь Антона, но будто чувствуя его давящую ауру. Дойдя почти до низа рубашки, спускает ее с одного плеча, открывает глаза в потолок сплошной темно-красной пластиной, пальцами прослеживает собственные ключицы, ведет вниз по груди, вздрагивает, дотронувшись до пупка. Не может себе позволить опустить голову, увидеть, как Антон сейчас на него смотрит, потому что знает, что это с ним сделает: как гипноз, заставит окончательно передать в чужие руки оставшийся мнимый контроль. Поэтому продолжает изучать мутнеющий потолок. Когда с пуговицами покончено, Арсений выскальзывает из рубашки, бросив ее куда-то вниз. Кожу чуть холодит, но это потому что внутри ему горяченно. Чуть подрагивающими пальцами он расстегивает ремень — звон бляшки накладывается на музыку. Как сексуально вылезать из обтягивающих джинсов, Арсений пока не придумал, поэтому отвлекается: наклоняется вперед, дугой изогнув поясницу, одной рукой уперевшись в спинку у головы Шастуна, второй — стаскивает поочередно кеды. Глаза: плотно зажмуривает, — и приоткрывает рот, дыша поверхностно, будто рядом с Антоном даже воздух отравлен. — Арс, — тот зовет бархатисто. Арсений чувствует, как Антон наматывает его галстук вокруг своей руки. — Посмотри на меня. Антон тянет поводок на себя, почти утыкаясь в чужие губы. Арсений не хочет на него смотреть; но голос им управляет, как кукольным. Арсений открывает глаза. Увидев это, Антон крепче сжимает галстук в руке, не давая и шанса отстраниться, глубоко затягивается и выдыхает пар Арсению в лицо; вокруг них образуется такое плотное облако, что хочется замахать руками, но Арсений не в силах двинуться. Губы Антона в миллиметрах от его губ, его крепкая хватка, его и в самом деле гипнотизирующие глаза, — все это прошивает тело возбуждением, как электрический заряд. Арсений ждет, что Антон подастся навстречу или подтянет ближе его самого, но, стоит пару рассеяться, как тот разжимает пальцы. — Не отводи взгляд, — говорит. И дышать становится будто бы еще тяжелее. Но Арсений больше не отводит. Не отводит, когда вжикает ширинкой и когда принимается медленно стаскивать джинсы, покачивая бедрами в ритм; и когда, каким-то чудом не ебнувшись, вылазит сперва из одной, а потом из другой штанины. Арсений смотрит на Антона, оставшись перед ним почти полностью обнаженным, смотрит — и задыхается. Чужой взгляд: тяжелый, властный, ловящий каждое движение, жадно скользящий по телу. Довольный — потому что все идет по его, Антона, прихоти. Потому что он с самого начала все знал. При этом Антон Арсения не касается, и от желания его почувствовать кожа уже зудит. — Так и будешь просто смотреть? — соблазнительного тона у Арсения не получается, только какая-то вымученная претензия, в которой он пытается спрятать мольбу. — Так и буду просто смотреть, — кивает Антон. — Пока сам не попросишь. Улетучиваются последние сомнения, кто тут на самом деле правит балом. — Знаешь, что меня заебало, Арс? — Антон спрашивает, от чужого лица взглядом идет ниже. — Не скандалы твои и заскоки, нет, это даже весело. Я знал, на что шел. Но, — он хмыкает, — ты заебал меня тем, как охуенно спихиваешь ответственность. Тебя заставили, ты не хотел, ты вообще святоша, от тебя ничего не зависит, а я тут самый плохой. Но ты сам пришел, и вот это, — Антон с усмешкой своей электронкой указывает на Арсов заметный стояк, вновь поднимая на него глаза, — доказательство, что ты тащишься. Ты никакая не жертва обстоятельств. Ты провокатор. И я ни пальцем тебя не коснусь, пока ты не признаешь, что хочешь этого. Очередная затяжка; а Арсений по ощущениям расщепляется на молекулы от возмущения и стыда. Его не просто поймали с поличным, он попался на провокацию, которую сам же до этого проворачивал, и ему нечего предоставить в свое оправдание. Мог ли Арсений оставить Антона наедине с той танцовщицей? Мог конечно. Мог ли вообще забить, куда там Антон ушел? Да, мог. Мог ли продолжить флиртовать с барменом, не возвращаясь в ложу в его поисках? Мог, блять. Мог, но не сделал. Вместо этого он здесь, танцуя — громко сказано, но — Антону стриптиз, сам возбудился фактически не из-за чего. Арсений судорожно выдыхает сквозь сжатые зубы. Мразь-мразь-мразь. Он опускает ладони на чужие плечи, давит, чувствуя мышцы сквозь ткань толстовки; и его бесит, что Антон прав в каждом слове, бесит, что тело подрагивает от возбуждения, бесит, что хочется, чтоб до него дотронулись, так, что гордость отходит на второй план, покорно склоняя голову. Антон Арсения бесит. Арсений Антона хочет. Он ведет с нажимом ладони вниз, добираясь до пояса чужих джинсов, и большими пальцами давит на пах, злорадно замечая: со стояком тут не он один. Но Антон никак внешне не реагирует, только ноги разводит шире, позволяет делать, что вздумается, но упорно не принимает никакого участия. Тварь. Козел. Уебище. Ебаное мудило, как тебя земля носит, сраный выблядок, придушить бы подушкой во сне, да они вместе не спят — не в этом смысле. Антон затягивает узел галстука ближе к Арсовому горлу, но — все еще — не трогает. Лишь перекрывает дыхание. — Ну? — смотрит, чуть наклонив голову, выжидающе и знает же, блять, что уже победил. Арсений предпринимает последнюю попытку вывести на реакцию, сжимая чужой член сквозь штаны, — не работает. А вдохи становятся совсем сиплыми и болезненными. — Просто попроси, Арс, — голос Антона горячим густым ядом идет по венам. — Я все сделаю. Да чтоб тебя черти драли. — Сделай… — горло пережимает до боли, и Арсений хрипит, — сделай хоть… что-нибудь. Антон цокает. — А волшебное слово? — Пожалуйста, блять! — у Арсения вырывается такое одновременно злое и молящее, что хочется зарыдать. Давление удавки на шею пропадает. — На первый раз сойдет, — вздыхает с одобрительной улыбкой Антон. — Потом еще отрепетируем. Он чуть съезжает вниз и, подхватив Арсения под бедра, тянет на себя, лицом утыкаясь в его стояк — Арсений скулит от того, как долгожданное прикосновение отзывается во всем теле. Оперевшись на спинку позади Антона, вздрагивает, льнет навстречу, и чужой язык проходится по внутренней стороне бедра, а руки сжимают задницу, разводя ягодицы в стороны. Вырывается сорванный крик, когда Антон следом впивается в Арсову ногу зубами — впивается именно, сильно, до боли, будто и правда сейчас откусит кусок, но только оставляет внушительный след и целует его невесомо по контуру. — Ты такая скотина, Арсений, — жарко шепчет, едва касаясь губами члена через трусы. — Бессовестная, мразотная язва. Обожаю тебя. Арсений едва не ложится на него, пытаясь податься вперед. У Антона, к счастью, на сегодня норма по пыткам исполнена, и он наконец стягивает с Арсения белье до середины бедра, тут же крепко фиксирует на месте и член заглатывает до середины, не размениваясь на дразнящие ласки. Застонав в голос, Арсений дергается, но двигаться не дают, еще и предупреждающе бьют ладонью с кучей колец по заднице, и остается только, на высокой ноте протянув ненавистное имя, отдаться полностью. Если в Шастуне и есть что-то хорошее, то это рот. Но только когда он молчит. Когда пиздит — нет, спасибо, зато когда облизывает, втягивает щеки, насаживается и отстраняется, почти выпуская, когда пускает слюну по стволу, когда кончиком языка давит в чувствительную щелку, когда низким стоном окутывает головку вибрацией, тогда Арсению нравится. Пиздец как нравится. Настолько, что он уже спустя несколько минут едва стоит, почти полностью перенеся вес на руки, и дышит рвано и глубоко, теряя контроль над голосом. И мычит совсем уж бессильно, почувствовав, как Антон пальцами одной руки принимается массировать чувствительное место между мошонкой и анусом. Ладно, пальцы в Антоне тоже хороши, и, возможно, Арсений сейчас бы хотел их внутрь, но смазку он захватить, когда шел на разборки, как-то не догадался. Довольствуется тем, что есть. Не замечает сам, как одну руку запускает Антону в волосы, сжимая что есть силы его чертовы кудри, сгибаясь над ним, и стонет, не размыкая губ. Член погружается Антону в расслабленное горло один раз, другой; тот ускоряет движения, позволяет пару раз толкнуться навстречу, хотя получается у Арсения слабо. Судорожное «Шаст-Шаст-Шаст» совсем сливается в сплошное шипение, и волосы Арсений чужие уже не сжимает, а гладит почти, приводя в окончательный беспорядок. Электронка валяется рядом, совсем забытая. Во рту у Антона горячо и влажно, его руки держат на месте, мнут до синяков, ногти царапают кожу. Арсений едва не валится в бок, ноги трясутся от напряжения, сердце сдает. Когда он уже на подходе, Антон одной рукой вновь цепляет его галстук, отводит за спину и тянет с силой, придушивая до слез из глаз и булькающих хрипов из горла. Арсений кончает, безмолвно распахнув рот. Антон выпускает член, и Арсений стекает по его груди, дрожа, садится ему на колени, мокрым лицом утыкается в шею. Антоновы руки успокаивающе гладят по голой спине, распухшие губы целуют в плечо. Не давая себе возможности передумать, Арсений чуть отстраняется, только чтобы вмазаться поцелуем со вкусом этой проклятой жвачковой жижи и собственной спермы в каком-то забывшемся желании нежности и защиты, которое Арсений анализировать не собирается. Объятья Антона — не крепкие, а бережные почти — с оковами, как бы ни хотелось, ассоциировать не получается. — Ты же понимаешь, что я бы не стал с ней трахаться в любом случае? — Антон шепчет Арсению на ухо, почесывая затылок. — У меня вон какое чудо есть. Нахер мне кто-то еще? Арсений в ответ ничего не говорит, боится, что сейчас может выдать, если попробует. Потому что это может быть и послеоргазменное наваждение, но мысль о том, что вот такой человек: властный и абсолютно безумный, — действительно ведь ни на кого, кроме него, не смотрит, Арсению — очень приятна. Антон дает ему отдышаться и прийти в себя пару минут, убаюкивая в руках, прежде чем отстраняет от себя и недвусмысленно толкает вниз с не терпящим неповиновения: — А теперь на колени, золотко.