***
— Бля, Ань! — Саша хлопает себя маленькой ладошкой по лбу. — И я опять проигрываю походу… Она вертится возле таймера, который установлен на телефоне, обрамленным чехлом с коричневым мишкой. Он стоял на большом стуле, Саша старается говорить хотя бы шепотом, Тамара Николаевна преподаватель не из самых лояльных, сейчас услышит, что разговаривает, опять нагоняй будет: — Ну вот. А я тебе говорила! — Аня завершает построение кувшина, смеряя карандашом ширину верхней части и нижней, и, улыбаясь, гордо откладывает карандаш в сторону. — С тебя шоколадка! — Да так уж и быть. — Саша смотрит на полученную работу недовольно: одно построение, центральная линия. Элипсы сделать не успела. — Я не могу, ну… — Сань, рисование это не спорт и не соревнования. Я вообще говорю, что это глупо, на скорость построение чертить. Ну только если тебе действительно мне так нравится шоколадки покупать. Аня поправляет белый воротник формы: она ей нравилась. Если Саша бубнила на эту «скучную школьную одёжку», то Аня восхищалась. Она находила такой стиль деликатным, синий лонгслив подчеркивал женственные, хрупкие плечи и аккуратную грудь, юбка с завышенной талией идеально сидела на плоском животе. — Ты ведь помнишь, что не прошла я первый раз в нашу художественную школу только потому, что не успела за другими ребятами? Меня после этого до сих пор… Иногда вспоминаю, очень больно становится. — Саша резко мотает головой, и из плотно закрученного, огненного цвета пучка, вылетает шпилька с серебристым наконечком. Она падает прямо в траву, только переливаясь при лучах солнца. Аня нагибается, чтобы ее поднять. Юбка чуть задирается, и Саша удивлённо рассматривает ее колени. Тоненькие, худые, все в ссадинах и каких-то царапинах, после вида которых на кончике языка назревает вопрос: — А что с твоими коленями? Аня ловко управляется с Сашиной шпилькой, закалывая ее обратно на место, в середину густой косы, длинный конец которой уходил за ухо. Она мимолётным движением задевает ушную раковину Саши своим пальцем — и у той, почему-то, от этого простого, мелкого действия шея покрывается мурашками. — На роликах катаюсь же, знаешь. За общагой наших… Кстати, можешь и мне компанию составить, а то я все одна да одна, пока ты сидишь и рисуешь у себя в комнате. У Саши сразу же загораются глаза: с Аней хотелось проводить время. — Конечно, конечно, Ань! Ты только скажи, вместе кататься будем.***
— Не знаю. Но выглядит интересно. — Алина не отрывает от них взгляда, пока они вместе постепенно выходят из этого райончика. — Пейзаж рисуют… — Я даже не заметила, просто форма привлекла. — Женя резко перехватывает Алину за талию, и из губ той совершенно случайно вырывается тихое, но какое-то по особенному нежное: — Что случилось? — Да лужа вон. Кто-то походу растворитель здесь разлил, может, из этих. — Женя улыбается, когда убирает руки с Алининой талии. Той на какой-то момент кажется, что она их даже специально держала несколько секунд, но потом сразу себя «отнекивает»: это просто ее больная фантазия. А живот, под ребрами, все горит. Из-за этих чувств Алина даже не замечает и самого «препятствия». Растворитель действительно - блестящим пятном сиял на земле. — Спасибо, Жень. — Алина впервые называет ее именно так, и в груди что-то щемящимся комком сжимается. Та только смотрит из-под своих ресниц, нежно, как-то по взрослому и более осознанно. Они останавливаются возле уже ставших родными ворот Академии, пока Алина все ещё ощущает её крепкие ладони на своей талии, только на этот раз, это чувство только в голове — Женя физически находилась просто рядом, но не близко. А хотелось, чтобы близко. Да, действительно хотелось, как бы Алина себя за это не корила, как бы не грызла её совесть за такие пошлые желания! Если бы не эта сдерживающая нить, она бы сама подошла к Жене, схватила её за крепкий подбородок, заглянула в глаза, и сказала, что хочет проводить больше времени вместе. И может быть даже не как просто соседки или подруги, и даже не может… — Загитова Алина Ильназовна, так? — на входе за стеклянным «экраном» вахтерша рассматривает Алинино лицо, сама — в очках, сгорбившаяся старушка. Она поворачивается на своем кресле, и просовывает Алине через отверстие огромную посылку, упакованную в белую, лаковую бумагу, какой обычно обворачивают содержимое на почтах. — Пойдем в общагу, там и откроем. — Алина лишь пожимает плечами. Звук стремительно лопающейся бумаги на коробке раздается по всей комнате. Алина успевает лишь прочитать на обёртке в графе «от кого» имя «Евгения Станиславовича Семененко», удивлённо поднимает одну бровь, пока Женя расспрашивает, не он ли тот самый фельдшер из их Академии. Каково же было удивление Алины, когда на картонном дне она видит упаковку новейших Faber Castel, о которых она мечтала ещё с детства, и каких купить всегда не позволял низкий бюджет семьи. Красивые, гладкие и переливающиеся на солнце всеми цветами радуги — их обрамляла плотная, дорого выглядящая упаковка болотного цвета, а рядом с ней свертком лежала какая-то записка. «Не знаю, передали ли тебе, но в списках абитуриентов тебя оставляют, с чем хочу сердечно поздравить! Хочу очень сильно поддержать, и пожелать, чтобы ты не отказывалась от своей мечты, Алин. Ибо такой путь не должен стать напрасным. Надеюсь, с подарком не прогадал — и то, что в маленьком свертке рядом передай Пете, скажи, что от Жени. Ещё раз больших успехов тебе, и только держись!» Алина протягивает руку к свертку поменьше, аккуратно упакованный в коричневую бумагу. «Нечто» завязанное черной резинкой выглядело совсем незаметным, Алина хмыкает, укладывает подарок к себе в карман брюк. — Ну нихрена себе. — Женя берет в руки упаковку карандашей. — Я не разбираюсь совсем, но это ведь типа очень крутые? — Ага. — Алина с восторгом проводит подушечками пальцев по лащенным, деревянным держателем. — Ну Женя… Они обсуждают подаренное ещё целых 5 минут, вскоре Алина отлучается: ее вызывает комендантша. Женя понимающе кивает, спрашивает на недолгое прощание только то, приготовить ли Алине что-нибудь. Алина вылетает из блока красная. И почему так приятны эти знаки внимания? Забота… Почему хочется, чтобы Женя никогда не замолкала? Ей настолько нравилось то, с каким тоном она все это произносит, чувствовать себя даже немного особенной… Алина была готова говорить, что ей не хватает чего-то всегда. Слишком холодно, голодно: если Женя будет возмещать это, то Алина непременно будет. И всё-таки все это ненормально. Алина поворачивает к столу, заставленным плотным стеклом: из него кривой физиономией Анна Михайловна разглядывает Алинино лицо. Очки упали куда-то к кончику носа, на лбу сформировалось ещё больше морщин. — Алина, это к Вам. Заслушавшись на специально выделенное «это» комендантшей, Алина не сразу заметила стоящего возле входной двери Петю, неловко переминавшегося с ноги на ногу. У него лицо было такое, будто он не спал сутками — на смуглой коже характерным лиловым оттенком преобладали синяки под глазами, губы искусанные, мятая ветровка Адидас и взъерошенные волосы. Руки сзади крепко держали бутылку пива и какого-то детского сока. Алина глянула на него вопросительно. Петя показал что-то непонятное жестами. То, что она поняла было только слово «ебанутая» и показ указательным пальцем на Анну Михайловну. Та в ответ укоризненно посмотрела на него, сказала громкое: — Сейчас вылетишь вон отсюда. Алина сразу же вмешалась: — Так, мы пойдем! Она подбежала к нему, схватилась за крепкий локоть своей маленькой ладонью, и повела Петю к выходу. — Что случилось? — Алина испуганно оглядела парня, пока тот вел ее по совсем старым, панельным переулкам. — Да ниче… Поговорить хотел. — впервые в его тоне и глазах читалась какая-то немыслимая грусть. — А эта ебанутая как разорется, кринж пузатый. Я вообще в ахуе честно говоря, пришел, никого не трогал… Алина подавила в себе смешок. — А о чем поговорить и где? — Не против посиделок на крыше? Мне чёт некомфортно… — он замялся. — Снизу… — Нет, не против. А где ты возьмёшь кры… Алину перебил вздернутый указательный палец Пети на многоэтажку рядом. Начинало потихоньку темнеть, тень уже более синего неба опускалась на дверь в подъезде. — У меня ключи есть. Петрович давал. Когда-то моим местом было… — они подошли ближе, Петя набирает домофонный код, и когда они заходят в подъезд, грязный и засоренный, но в котором ярко пахнет каким-то ягодным освежителем, Алина внезапно вспоминает: — Петь, точно! — свёрток с неизвестным за секунду «выпрыгивает» из кармана Алининых брюк, и она протягивает его Пете: — Это тебе от Жени. Он вообще, знаешь… Сегодня мне посылку прислал, с карандашами дорогущими, мне так неловко, он всего лишь фельдшер, такие деньги на меня тратятся… И там тебе это было. У Алины есть ощущение, что после прозвучавшего имени «Женя» Петя ее не слышал. Впав в какой-то транс, он дрожащими руками разворачивал свёрток. И Алина даже через глухой, темный свет в подъезде видела, как горели его щеки и сияли глаза. — Ебать… — слышит она. Ключ от крыши падает на пол с глухим треском возле маленькой дверцы, ведущей на нее. Петя рассматривает маленький, серебряный браслет, на котором гравированным золотистым цветом видна маленькая цифра «2», ворчит: — Не, ну не долбоеб ли… На меня… Зачем… Она, ничего не понимая, поднимает ключи и открывает вход на крышу сама. Проходит чуть дальше и расслабленно улыбается: ветер бьёт прямо в лицо, смывая остатки и так уже смазанного макияжа: за огромным панельным столбом, который был расположен горизонтально, открывался вид на другую сторону Москвы, но она не была какой-то уродливой или некрасивой. По своему замечательная, она бросалась в глаза зелёными кронами деревьев, укрывающими крыши многоэтажных домов, чуть кривыми дорогами и многочисленным количеством деревянных скамеек. Дальние ларьки, автобусные остановки и даже попавшийся в поле зрения музей — все такое обычное, заурядное, и даже в этом всем Алина умудрялась видеть красоту. Алина усаживается прямо на холодный бетон. — Так о чем ты хотел со мной поговорить? Петя все ещё вертит в руках браслет, бросает ещё одно короткое «ебанатище», и всё-таки надевает его. Садится с Алиной рядом, открывает бутылку пива и хлебает прямо из горла, а ей, в свою очередь, протягивает упаковку апельсинового сока: — Ты ж не пьешь… Сок тебе купил. — Алина мямлит простое «спасибо», пока Петя, на удивление, стеснительно прячет руки в карманы черных брюк с тремя вертикальными белыми полосками: — Бля, ебаный в рот нахуй, пиздец, я даже не знаю, с чего начать… Но мне просто жизненно необходимо с этим с кем-то поделиться. А ты тут чуть ли не единственный человек, которому я доверяю. — Говори, Петь. Его ресниц из под мутно-зеленых глаз грубой лаской касается ветер. — Ты никогда не думала, или не ощущала… Что ты какая-то не такая? Он давится пивом, кашляет. — Какая не такая? — недоумевает Алина. — Ну блять, ну Алинка… Ну короче ёпта. Вот есть Адам и Ева, и они потрахались, и у них письки разные, и вот даже сейчас, в 21-м веке это и считается нормой и только так и надо. А вот если мне, в моем случае, не нравятся Евы, а тебе, допустим, не нравятся Адамы… И у Алины впервые появляется яркое ощущение того, что ее наконец-таки услышали. — Петь, Петя! — у нее даже голос звонче становится. Апельсиновый сок смешной каплей стекает по ее острому подбородку. — Я так понимаю, я так… — Так ты чё тоже из этих? — в его глазах появляется надежда. — Я не знаю, в том то и дело… — Алина подсаживается ближе, грустно пьет апельсиновый сок и вытирает подушечкой большого пальца подбородок: — Мама с детства говорила, что самое главное в жизни это мужчина. И из-за того, что мне уже 18 лет и у меня парня даже никогда близко не было, она очень беспокоится и каждый день мне написывает по этому поводу. А у меня мысль по поводу себя в отношениях с мужчиной одна: я должна его найти, просто чтобы не быть странной в глазах окружающих. Но мне они не нравятся. Понимаешь, вот вообще никак… Меня не привлекает мужское тело, даже с самого детства, когда одноклассники носили в школу эти журналы, с пошлыми картинками, я смотрела… Она краснеет. — …Только на женщин. Один раз я попыталась как-то поговорить с мамой про это, когда она в очередной раз завела эту тему, но в ответ получила только «это потому что у тебя отца не было, ничего, пройдет, это возрастное». И так я думаю до сих пор, представляешь? Я понимаю, что мне бы хотелось… Женщину поцеловать там, не знаю. Или чтоб меня. Или в отношения с ней вступить. Но я не могу это сделать, меня в голове мучает мысль, что это просто детская дурость и это ненормально, и потому что мужчины рядом не было никогда. И это все от безнадёжности. Я не знаю, мне так тяжело… — Алин, а сколько я наслышался! Я был лютейшим гомофобом, учился в ебанутом классе, где пиздить геев было модным. И один раз избил мальчика открытого гея, чтобы меня похвалили… Хотя сам, признаться, мечтал о нашем старосте. Тот уебан ещё был, не понимаю, что в нем нашел тогда… Но на меня хотя бы родители не давят, бате похуй абсолютно, даже не говорил с ним на эту тему. Ну и по сравнению с его инвалидной коляской мои проблемы действительно так, мелочь, хуета. И девочки мне нравились, но после того случая крашанутости в старосту я понял, что это так, ерунда была, скорее… Не было такой бури эмоций, чтоб прям ебашило. — Я иногда хочу найти себе парня, просто чтоб галочку поставить. Типа вот все, взаимно понравилась, поцеловалась, мама будет довольна и теперь я абсолютно нормальная. — Ты итак абсолютно нормальная. — Петя смотрит на Алину, рукой поглаживая горлышко зелёной бутылки. — Нет, Петь… Это все влечение, влечение из-за того, что у меня никогда не было мужского плеча рядом, я пытаюсь отыграться хоть здесь. — Алин, это мнение, навязанное нашим консервативным ебанутым обществом в СНГ и твоей мамой. Если бы ты была гетеросексуальна, не дошло бы того, что ты хочешь женщин. Даже если бы у тебя никого и в 30 никогда не было, понимаешь? Алина грустно опускает голову, замечая, что, ого, оказывается Петя и такими словами умеет разговаривать: — Я устала жить… С этими демонами в голове. Я понимаю головой, что ты прав абсолютно, но это до звонка или сообщения моей мамы, в котором она непременно спросит, появился ли у меня наконец-таки парень, и упрекнет в том, что его до сих пор нету. — А кто тебе нравится хоть?.. — Петя склоняет голову вниз. — Ты ж знаешь, я — могила. После того что ты обо мне узнала, и ты тоже ей побудь, пожалуйста. Алина мямлит, отводит взгляд, а потом всё-таки сдается под прямым взглядом Пети, и выдает тихое: — Женя. И тут он восклицает: — Мне тоже! Алина косо смотрит на него. — Да бля, фельдшер наш… — и покрывается таким густым румянцем. — Нифига! — Алина прикрывает рот ладонью. — А когда успел? — Хороший он… Очень. Только умоляю, не говори ему. Мне кажется он гетеро. У него девушка была, Настя какая-то, чуть до помолвки не дошло, ему явно не до долбоеба-малолетки. — Так может он бисексуален. — неловко предполагает Алина. — Да все равно шансов нет… Он умный, интеллигентный и взрослый человек. Ему с такими, как я, стыдно по улице гулять даже. — Ну Петь, подарок же прислал, это хоть какое-то внимание. — Алина подбородком указывает на браслет на Петиной руке. — Да он воспитанный просто… Не думаю. Разговоры о любви, ориентации сменяются совместной игрой в дурака онлайн и решением судоку. Вечер наступил окончательно. Алина с Петей идут по усыпанной листвой алее, наслаждаясь безмолвием и лёгким дуновением ветра, который касается их лохматых макушек. Характерную вечернюю тишину прерывает из ниоткуда услышанный противный, мужской голос, когда Алина почти прощается с Петей возле автобусной остановки: — Чё телочка красавица, этот чмоня — твой хахаль? Короче, давай так, я тебя подожду, ты платьюшко с декольте надень, под личико симпотное, и поедем ко мне… С заплывшими глазами, сморщенное лицо ярко виднеется через натянутый на лоб капюшон. И здесь, неожиданно и, казалось, совершенно к месту появившееся чувство в груди Алины заставляет ее руки стать ледяными, а к горлу прикатить такой комок отвращения и боли, что прямо здесь она чуть не падает на асфальт. Мужчина хватает Алину за плечо, выдыхает ей в лицо перегаром, за что сразу же получает мощную оплеуху от Пети: — Пошёл нахуй отсюда, пидорас ебаный! Сам чмоня, даже не чмоня, а чмо долбоебское! Сейчас твои кишки тебе на голову надену, мразота блять! — Ебать… Да я это, шутканул… — тот пятится назад. — Пошел нахуй сказал, иначе сейчас твоё пьяное ебало разукрашу своей бутылкой! — Петя плюет ему в лицо, и мужчина убегает, крича только: «ебнутый сука!» напоследок. — Это пиздец… — неожиданно ругается Алина, и Петя разворачивается в ее сторону так резко, что у него шею сводит, та испуганно прикрывает рот ладонями. Уши красные, приступ отпускает, но ненадолго, все равно остаётся чувство оголтелой, приглушенной ненависти: — Ой… Боже… — Хуя, такими темпами может и моим собутыльником станешь. — Петя усмехается. — Ко мне здесь постоянно лезут какие-то пьяные мужики, достало уже это. — Алина испуганно оглядывается. — У меня такое отвращение к ним… — Давай я тебя лучше до самой общаги проведу. — Петя улыбается Алине. — Нет, ты чего? Сам же говорил, тебе потом домой ехать три часа, а ты несовершеннолетний и сейчас очень поздно вдобавок, а у тебя отец больной и вообще… — Алина. — он прямо останавливает ее поток тревожных мыслей. — Я хочу ещё про Женю поговорить, да и тебе спокойней будет. Представь блять, тебя, не дай Бог, какой-то уебан затащит в кусты и на органы поделит, и с кем мне пиздеть потом? — Ну, ты прав. — сдается Алина. — И спасибо, хотя я физическую силу не приветствую… — Иногда она необходима. Алина слышит про каре-зеленые глаза Жени, его родинки за ухом и мурлыкающий голос всю дорогу до общежития. Она даже запомнила, какую еду он любит и какой его любимый фильм: и сейчас казалось, что она знает о нем все. И, признаться, Алина даже любовалась таким Петей. Который только недавно со всей дури ударил какого-то пьяницу на улице и обматерил его десятиэтажным матом, а сейчас без тени агрессии и цензурными словами увлеченно рассказывает ей о том, что Женя любит лайкать тюленей в инстаграме, Петя это проследил через свой фейк-аккаунт. И что ещё у него собака какая-то была, и что он аниме любит… Но приступ агрессии и ощущение чего-то вязкого и противного все равно не приходит. Не может скрыть его ни диалоги с Петей, ни его смех, вообще ничего… И Алина понимает, что дело тут явно даже не в этом мужчине. А в том, что сейчас в ее голове повторяется связным потоком таких ранящих, ограничивающих слов. — Ну чё, пока, что-ли. — Петя останавливается возле входа в общежитие, рассматривает свой браслет, и кидает Алине на прощание свою лёгкую, фирменную улыбку с чуть приподнятым левым кончиком губы. Алина открывает дверь настежь, когда заходит в комнату. Та с грохотом закрывается, её встречает сидящая на диване Женя, которая сосредоточенно занимается чем-то странным. Алина видит только отблеск каких-то маленьких розово-фиолетовых камушков, напоминающих крохотные аметисты, которые Женя ловко цепляет на какой-то тонкий держатель, и «присобачивает» их к конькам. — Я ненавижу мужиков! У Алины голос стремительно грубеет, и она даже в какой-то момент начинает себя побаиваться: понимает, что такое с ней редко бывает, а точнее даже никогда. Всегда обычно сохраняющая самообладание даже в самых стрессовых ситуации, нынешняя Алина сейчас выглядела совсем иной. Глаза горят, руки готовы рвать и метать. Женя отрывается от кропотливой работы, откладывает конек в сторону и огромными, оленьими глазами смотрит на соседку. — Что случилось? И тут Алину начинает нести. — Надоело! Всё надоело! Достали эти установки с детства, от матери которые! Я испытываю отвращение, отвращение к тому, что мама называет настоящим женским счастьем. За что, по ее мнению, я должна бороться в Москве, а не за свою карьеру! Что без разницы какой мужчина рядом, главное, чтобы в принципе мужчина! Чтобы просто он был! Мне так мерзко, я, я не могу… — Подожди, выдохни. — Женя подходит ближе, садится к Алине на кровать, и глазами, такими спокойными и вдумчивыми, изучает Алинино лицо. — До тебя кто-то домогался? — Да нет, какой-то придурок пристал… А это во мне разбудило. Давнее. Что так душит. — Мою мать практически не волновала моя личная жизнь, ибо она понимала, что с моей карьерой ее устроить слишком сложно, так что обходилось без этого. Но у тебя… Я сочувствую, правда. Это наверное как жить, как будто ты в рамке, которая тебя душит. — И тебе это ещё вдобавок не нравится! Она насильно знакомила меня, знакомила с мальчиками с 15-ти лет, ибо волновалась, что я ими не интересуюсь… Говорила, что даже если мужчина пристает — это знак внимания, и даже вот к таким вот пьяным обрыганам, как сегодняшнему, нужно относится хорошо, ведь это мужчина, и к страшной он не пристанет, и этим ещё надо гордиться! А я не могу, я не могу любить насильно, мне… Мне… Ни один не нравился, парень. Никогда. Я теперь их насильно должна любить что-ли? Алина рассказывала абсолютно все, задыхаясь время от времени. Взгляд Жени смягчался с каждым сказанным ею словом, и улыбка появлялась на лице — лёгкая, как будто бы старалась успокоить. — Не надо никого насильно любить, запомни. — говорит Женя. — Просто… Слушай свое сердце, вот и всё. — Я не могу… Мне страшно. Мне кажется, что это болезнь. Что мне просто чего-то не хватило и вот… Так я должна быть, как все, так легче, так мама не будет ругаться, так от меня не отвернутся… — Слушай, это твой выбор. Но ты понимаешь, что если ты действительно ничего к парням не чувствуешь, и будешь пытаться эти чувства себе привить, ты станешь просто несчастной? Ты будешь убегать так долго, что потом забудешь, от чего. А на финишной полосе останется только пустота. Ибо возможности упущены, а достигнутое окажется нужным не тебе, а обществу и твоим родным. — Женя говорит уверенно, как будто читает. И даже не волнуется при этом, что Алину удивляет: — А почему ты об этом так… Говоришь… Ну, несокрушимо? — Потому что я сама через это проходила, Алин. — Женя грустно улыбается, а у Алины внутри что-то надламывается, когда она впервые, в прямом, жгучем взгляде видит заметные угольки сожаления о былом. — Я думала, что я больная, и заставляла себя насильно встречаться с парнем, чтобы вылечиться. Какое-то время. Потом не смогла. Было плохо от каждого его прикосновения, я приходила к себе домой… И, это ужасно, я себя ненавидела тогда. Что позволяю прикасаться, но себе говорила, что это лишь этап прохождения «лечения». — Жень… — Алина смелеет, переступает через себя, касается фарфоровой ладони своей. — Мне так… жаль… — А тебе кто хоть нравится, раз тема такая? — тут же отвечает она, и у Алины обрывается что-то последнее. Последняя соломинка, за которую она держалась, чтобы окончательно ей не сорвало крышу. Она ещё раз окидывает взглядом Женю. Чуть взлохмаченную перед сном, невозможно красивую, совершенно не похожую на Алину, другую, особенную. — Ты. — шепотом говорит Алина. — Ты нравишься. Женя чуть приоткрывает рот. — Так ты поэтому иногда… Так смотришь? Алина чувствует, как чуть ослабевает хватка тех цепей, которые ее сдерживают. — Да. Поэтому. С самого первого дня. Я никогда просто не думала, что я тебе, какая-то малолетка, могу быть интересной, ты ведь такая… Женя пододвигается ближе. У Алины стремительно краснеют уши, а что-то под ребрами начинает так истошно ныть. Как будто это была её совесть. — А вот так… Вот о таком ты не думала? У Алины сердце ёкает куда-то вниз, и запах ночи, непередаваемой свободы и влаги после дождя резко куда-то исчезает. Как и их с Женей комната, малейшие детали в них, всё, всё уходит на второй план, когда Женя прикасается своим кончиком носа к Алининому. Та сидит с шумом в ушах, пока по спине бегают мурашки. Пальцы покалывает, а сама Алина еле сдерживается, чтобы не одернуть себя, не ущипнуть — это все, все сон! До каждой секунды, всё это сейчас реальностью быть не может! И когда губы Жени немного по-детски, очень нежно и бережливо касаются губ Алины, таких пухлых и мягких, которые также предательски выдают ее волнения, дрожа, та чувствует, как перестает ощущать под собой какое-то равновесие, она ещё пытается держаться на этом чертовом стуле, но Женя пододвигается ещё ближе. Близость Жени дурманит, особенно когда её крепкая ладонь ложится Алине на затылок, чуть углубляя поцелуй: уверенно, но не требовательно, боясь спугнуть. И здесь Алина «заканчивается». С грохотом табуретка падает на пол, нарушая вечернюю идиллию, а следом за ней на пол приземляется и Алина, прямо на колени. Вся лохматая, растрёпанная, с искусанными губами и красная. Шея пошла пятнами, перед глазами плывет. Она чувствует, как сильно бьётся ее её сердце, как где-то в ребре звучит эта совесть, как хочется ещё… — Загитова, ты чё? — Женя смеётся, ласково перехватывает ее ладонь и тянет хрупкое, девичье тело на себя. Усаживает к себе на колено, и поглаживает пальцем за ухом, как кота. — Ну нельзя же так… — А ты вообще соблюдай субординацию! — Алина дует губы, шутливо пихает Женю в грудь, но потом быстро расслабляет лицо, свободно смеётся ей прямо куда-то в ключицы. Женя поглаживает её плечо. — Ещё хочу. И Алина не верит, что говорит это в слух. Что это всё — вот так, наяву, не понарошку. Женя смотрит на неё оценивающе, выгибая одну бровь. Обхватывает худой подбородок большим и указательным пальцем, и оставляет на припухлых губах ещё один поцелуй, детский, не такой, как прошлый. А Алина задыхается. Даже еле сдерживает стон, вот даже от такого простого жеста… Хотя для нее он далеко не простой. Женя отрывается от ее губ, а Алину, когда все проходит, вместо эйфории накрывает волна какого-то странного чувства. Страха, неправильности, и «что скажет мама». Она корит себя за это, но все равно резко спрыгивает с Жени, и убегает в ванную. Закрывается там на ключ, хватается за волосы, и начинает мелко трястись. Она только что целовалась в губы с девушкой. И не просто «по приколу», а по настоящему, с такой страстью и желанием, и хотелось ещё… Когда все ее сверстницы ходят на свидания с парнями, когда мама говорит, что самое главное в жизни женщины — это найти мужчину, что если этого не будет, то она потом сама к этому придет. А Алина… Алина нарушила какой-то запрет. Предала семью. Она дрожащими руками, все ещё плача, открывает на телефоне тиндер. Нажимает на второго подряд попавшегося парня с именем «Дима», лайкает его. И опускает голову на локоть, до нее доносятся испуганные возгласы Жени: — Алина! Алина, если тебе не нравится, если тебе мерзко, плохо, я тебя больше пальцем не трону! Хочешь — перееду вообще, в другое общежитие! Алина, пожалуйста! Алина мелко трясется, и начинает печатать ответ Диме на его «привет)».