— Долго ещё смотреть будешь?
Алина шугается, бросает испуганный взгляд в омут темно-карих, слегка озлобленных глаз, и, не говоря ни слова, разбирает вещи. В процессе того, когда домашняя одежда, тапочки, зубная щётка и супер-клей оказываются на полу, она расслабляется, и, когда-то сумка наконец-таки остаётся пустой, Алина поднимает глаза, заставляет себя приветливо улыбнуться:
— Я Алина из Назарово. Приятно познакомиться.
— Алина из Назорово, не шуметь, не мусорить, мужиков не водить, курить только в курилке возле общаги. — сухо отвечает девушка, равнодушно рассматривает Алину несколько секунд, и расслабленно кладет голову на подушку, которая была одета в старую наволочку серого цвета. Прикрывает глаза, а потом, таким же прямым голосом с никакой интонацией отвечает: — Женя.
Алина кивает, страх опять подкатывает к горлу, и она, не зная, куда деть руки от волнения, берет в них телефон, лихорадочно пролистывая обои несколько раз.
Осматривает их комнатушку: стены с неаккуратными, в некоторых местах ободранными обоями будто бы даже установлены неровно, если смотреть на них снизу-верх. На потолке в самом углу, который не был никем занят, красуется паутина, в центре стены с левой стороны висит на одном гнезде практически картонная полка лимонного цвета: на ней несколько книг «Конек Чайковской», «О вращениях и прыжках»… У Алины так и вертится столь мучительный и любопытный для нее вопрос на языке, но она молчит, не решаясь открыть рот. Ее кровать маленькая, с некрасивым, белым изголовьем, со старым одеялом, покрытым узорами цветов, рядом с ней стоит тумбочка — вся разукрашенная прежними хозяинами, и обкленная стикерами из 90-х, какие обычно попадались в жвачках. Дверь стоящего на этой же стороне шкафа открыта, и Алина видит, что в нем, с правой стороны, даже нет вешалок. На дверце висит наклейка Ёжика из «Смешариков», а с левой стороны висят вещи Жени. Несколько темных пальто, красных водолазок… И всё. Снизу пакеты и несколько пар обуви.
— Я курить. — Женя встаёт с дивана, пока Алина задумчиво рассматривает открывшуюся дырку на полу, которую столько времени прятал небольшой, меховой белоснежный коврик. — Будешь?
Женя машет перед ее лицом пачкой сигарет.
Алина, даже ни разу не бравшая сигарету за всю жизнь в рот, и считающая курение чем-то непростительным и грязным, смущённо отказывается.
Женя усмехается уголком губы, зажигает сигарету быстро, причем настолько, что Алина даже не замечает, как это произошло. И уже с заженной сигаретой, сжимая ее губами, шепчет:
— Совсем ты зелёная.
Небрежно хлопает Алину по костлявому плечу, и уходит из комнаты, закрывая ее.
Алина садится на кровать, устало опускает голову вниз. Да, денёк конечно… Она уставляется равнодушным взглядом в оконную раму. Москва даже в таком виде особенной кажется, и даже когда сейчас всё идёт совсем не так, как она хотела. Но ведь она все равно победит, так ведь? Она приехала в город, о котором мечтала. Движется в направлении, которое является ее жизнью. Она все делает правильно, абсолютно. А такие ситуации бывает у каждого, причем Алина, хоть и строила розовые, воздушные замки касаемо Москвы — все равно понимала, что о жесткое реалити придется удариться, и не раз. И вовсе не стоит из-за этого вешать нос!
Она рассматривает предполагаемые маршруты в телефоне. Скоро дело будет близиться к вечеру, слишком уж много времени заняла обстановка комнаты и само заселение — но прогуляться все равно хочется. Завтра первый урок, вводный, на курсе, в 10, можно ещё и отоспаться.
Алине очень хочется посетить улицу Арбат, и у нее это успешно получается сделать. Дорога занимает длительное время, её Академия находится намного дальше желаемого пункта посещения — Алине приходится несколько раз пересесть из одного автобуса в другой, а потом пройти целый километр пешком, так и не найдя нужный выход из перехода.
И на все, на каждый сантиметр, миллиметр большого города, она реагирует, как ребенок — словно ей снова 7 лет, и они с бабушкой поехали в столицу, сначала в ГУМ, а потом, уже, как традиция — зайти в Макдональдс за Хэппи-Милом. Бабушка Алины это отдельная история, ещё как Алине было только 5 лет, поддержавшая ее талант и интерес к миру моды и одежды — она держала с ней связь по телефону каждый день, успокаивая своим спокойным голосом: «ничего, поступишь, все будет хорошо».
Улица Арбат вечером выглядит восхитительно. У Алины — огни вечернего города в глазах, также в них отражаются колонны высоченных, могущественных домов с необычной архитектурой, стоящих в ряд, который удлиняется с каждым шагом. Она фотографирует абсолютно все: успевает завести отдельную папку в телефоне, для воспоминаний, так сказать. Садится на ажурную лавочку, любуясь дальним видом и поедая самый вкусный блин с ветчиной, который она только пробовала в своей жизни, наблюдает за людьми. Вон прохожие фотографируются возле высоких фонарей, освещающие дорогу приятным, золотистым светом. А вон маленький мальчик дёргает свою маму за руку, упрашивая купить ему сахарную вату в ларьке, находящегося мимо ресторана «Прага», и люди, нескончаемый поток людей, туристы, школьники, приехавшие на экскурсии… И Алина уже тоже среди них. Этот факт неимоверно согревал душу и дарил желание делать все, чтобы «среди них» не оказалось каким-то обычным временным промежутком, а было наполнено своей неповторимой, красочной историей с хорошим концом.
Хорошее настроение у Алины под конец портится только после осознания того, что по пути обратно она села не в тот автобус. Ее выбрасывает в какой-то мрачный, спальный район, весь окружённый бесконечными панелями и темнотой. В нем словно существует только один единственный фонарь, который и то, с трудом освещает одинокую тропинку.
Алина поспешно включает Яндекс-навигатор, до чёртиков боящаяся темноты, она начинает подрагивать. Показывает, что дойти до ближайшей остановки, с которой уже можно пересесть на другой автобус и спокойно доехать до общежития — можно, если ему следовать…
Сердце сжимается в один большой комок страха и тревоги, пока Алина бродит по темным, безлюдным улицам. Она оглядывается на каждый шорох, вся эта атмосфера пустоты, тлена и мрачности ей не близка настолько, что идти она готова хоть с закрытыми глазами, лишь бы этого не видеть. Ее пугает все: полуживые подъезды, которые освещает неприятный, жёлтый свет, ободранные на каждом углу объявления на стендах, давным-давно не работающие ларьки, а если и попадаются на пути такие, которые в столь поздний час все ещё что-то продают, то в очереди обязательно стоят алкаши, а рядом с витриной валяется бомж. Это будто бы вовсе не та Москва, к которой она привыкла, в которую так сильно влюбилась, это место, из которого хочется бежать.
Заглядывая в длинный переулок, она видит издалека что-то, напоминающее автобусную остановку — к ней ещё подойти надо, но Алина соберёт волю в кулак и справится.
Как вдруг ее резко окликает чей-то неприятный, злой голос:
— Красавица, чего забыла здесь?
И сердце окончательно падает в пятки. Алине приходит в голову одно: бежать. Она отрывается от земли так быстро, что не понимает, в каком направлении двигается. Чувствует лишь то, как ветер бьёт её по щекам и бесконечную тревогу.
Не проходит и двадцати секунд, как она с гулким эхом врезается в какого-то пузатого мужика, и медленно съезжает на коленях вниз, на ледяной асфальт, видя перед собой только заплывшие, черные, как у крысы глаза.
— А у нас таких-то ещё не было!
— Каких таких? — неприятный, раннее слышавшийся голос доносится вновь. Мужик поменьше, с которым Алина столкнулась впервые, подходит к ней вплотную, и смеётся прямо ей в лицо, обнажая жёлтые, нечищенные зубы:
— А, эта! Да, ты прав, больно уж строптивая… Хорошая будет девочка, киска. Сейчас она такая вся непокорная, вон, пыталась убежать, но ничего, сейчас к нам на коленки — и бац!
Мужчина потолще неприятно чавкает.
Алина пытается ретироваться, начинает кричать, за что ее больно хватают за запястья.
— Тебе ж сказали — не рыпайся. Красивая, жаль, что тупая, ну и ладно, щёлкам сильно умными быть не надо…
***
Женя давно потеряла интерес к курению на балконе общежития: во-первых, Анна Михайловна ругать будет, а слышать поучения про то, что «с такими лёгкими тебе больше никакой спорт не светит», сотый раз по дню надоедает. Как будто дело только в прокуренных лёгких! А во-вторых, такой способ сбросить напряжение именно в этом месте вызывает мысли только об обыденном и повседневном, что сразу навевает точку.
Женя ёжится, массируя тазобедренную кость. Демиксид не помогает совершенно, а если и помогает, то устраняет боль на час максимум — после него ещё потом такие ощущения неприятные, как будто в тебя всыпали упаковку успокоительных. И тот факт, что все ещё болит, добивает. Женя и не пробует сложные прыжки, как минимум Этери Георгиевна не разрешит, максимум там — двойные, на тройные заходить она больше не может, как бы не хотела… О том, что между ней и этим клятым, третьим оборотом стоит практически бетонная стена напоминает едва ли не все ее тело: боль в тазобедренном, подвернутая лодыжка, тейп на всю тыльную сторону шеи.
Женя выходит из общежития, расписываясь. Пора уже идти в свое привычное, любимое место: небольшой спальный райончик под улицей Арбат, до него ехать долго, но зато и виды там спокойные, уютные, свои.
Когда автобус «выбрасывает» девушку в столь знакомый район, она сразу же затягивается. Бродит по своим любимым кварталам, которые, наверное, москвичи, живущие в центре, назвали бы помойкой: длинные дороги растилались вдоль панелек, мрачно освещающиеся слабым, оранжевым цветом.
Она каждый раз выходила с катка «Мальборо» именно этим путем. Может, поэтому он, несмотря на свою внешнюю непрезентабельность, вызывал у нее такие приятные чувства. Ощущения мечты, своей собственной силы и желания продолжать.
***
— Жень, ну никак. — Этери Георгиевна склоняет голову набок, и сама Женя чувствует, как тяжело она произносит эти слова. Это можно и не чувствовать, это можно видеть: как тонкие пальцы женщины судорожно перебирают листы из больницы, выглядящие, как приговорные. Как ее всегда спокойный, отстранённый голос сейчас звучит с надрывом: — У тебя травма бедра, и твоя лодыжка… С того момента, с Чемпионата России, когда на сломанном коньке ты всё-таки упала с флипа и подвернула ногу, и выяснилось, что это вовсе не было растяжение, а перелом, позже перешедший в стрессовый. Ты себя пожалей, а?
— Нет! — Женя сжимает кулаки до такой боли, что ногти впиваются в ладони до крови. — Нет!
— Жень, ты не ребенок. Я тебя очень люблю, ты это знаешь. Но пойми… Путь дальше — это шанс остаться в инвалидной коляске, большой спорт жесток и несправедлив. У тебя за плечами уже есть своя огромная история, золото Чемпионата Европы, Мира… К этому идут всю жизнь.
— А моя жизнь — это фигурное катание! — восклицает она в ответ, едва не переворачивая стол тренера, вскакивая. — И если понадобится… Лечение, реабилитация хоть, я все пройду, все, просто чтоб выйти на арену ещё раз, а не в какое-нибудь шоу или что-то типа того!
— Тебе нужно остыть.
И Женя так и не остыла. Вылетев из сборной, на всю неделю разорвав любые контакты с Этери Георгиевной, она продолжала выходить на свой тренировочный каток, пытаясь всё-таки прыгнуть тот тройной флип, который, фактически, сломал ей жизнь, разделив её на «до» и «после». Каждый раз приземляясь на пятую точку, она подъезжала к бортику, громко плача и не стесняясь этого. Любые указы Этери Георгиевны, просьбы, а порой даже мольбы остановиться она не воспринимала. Если этот прыжок и сломал ей жизнь — то она должна сломать его, переломать пополам и прогнуть под себя, заменив отрицательные ассоциации с ним на более приятные.
— Я от тебя, конечно, не отвернусь, куда я денусь. — вечером Этери Георгиевна подъезжает к ней, садится на корточки возле лежащей на льду Жени, только что вновь навернувшейся с сальхова. — Но ничего обещать не буду. Нравится тебе это, живёшь этим — хоть и боль приносит, живи.
— У меня конкретная цель — вернуться в большой спорт. — отвечает Женя, вставая.
— А ещё у тебя есть неумение здраво оценивать свои возможности. — добавляет Этери Георгиевна, на что Женя закатывает глаза.
— Но…
— Без «но», Жень. Тренируйся, ограниченно, ибо я не хочу, чтобы меня в тюрьму посадили, за неграмотное обращение с учениками, а ты и так уже по лезвию ножа ходишь. А потом — как получится. Я в тебя верю, и это не обсуждается, но ещё больше я верю в здравый смысл и в то, что нужно уметь вовремя останавливаться.
Так и начинается самая темная глаза в жизни Евгении Медведевой — которую она, фактически, тащит самостоятельно, но совершенно не желая сдаваться. С момента падения на Чемпионате России прошло уже больше года, но каждый раз она вспоминает тот момент, как страшный сон. А особенно — испуганные крики с трибун и неизвестность, что будет дальше. Одно она знает точно — продолжать пытаться вернуться она будет, чего бы ей это ни стоило. За свои мечты нужно бороться, особенно если твоя мечта — это и есть практически вся твоя жизнь.
***
Из раздумий Женю выдергивают чьи-то крики. Голос ещё будто она слышала его уже где-то, до боли звонкий и испуганный.
Она тушит сигарету об мусорный бак, и бежит туда, откуда эти звуки раздраются. Район то бандитский, неудивительно, что такие вещи творятся… Главное чтоб ей самой не перепало, а об остальном уже потом.
Когда перед ее глазами предстает картина, в которой ее нынешняя соседка по комнате находится в схватке двух алкашей, глумящейся над ней, пока она, едва ли не плача, пытается вырваться, царапая их своими наманикюренными ногтями, Женя глубоко вздыхает. Случай в этом районе, действительно, далеко не первый. А здесь ещё и «зелёная» попалась.
Алина, замечая ее, резко перестает кричать и доверчивым, практически щенячим взглядом смотрит Жене в глаза.
— Ребята, охуели уже совсем? — подаёт голос Женя, подходя к мужику потолще со спины. Она локтем обхватывает его обвисшую шею, тот, от неожиданности, замирает, схватка его толстых пальцев ослабевает и он выпускает шею Алины из своего плена. Девушка обессиленно падает на асфальт, пытаясь отдышаться. Толстый мужик получает коленом в пах от Жени, пока тощий ждёт своей участи: у него она оказалась поинтереснее.
Женя достает зажигалку из кармана черной, старой куртки, включает ее, и подносит к куртке мужчины. Ее уголок загорается оранжевым пламенем, и он начинает орать:
— Мы уходим, уходим!
От паники забывает подуть на огонь, который пошел дальше — по замку.
Когда толстый мужик убегает, держась за пах, а тощий начинает чуть ли не рыдать, Женя тушит огонь на его куртке своим дыханием.
— Пошли нахуй отсюда, уебаны. Ещё раз увижу подобное — целиком прожгу нахуй.
От мужчин не остаётся и следа, а Женя, тем временем, чуть не глотает пыль, оставшуюся после их бега.
— Зелёная, а как тебя сюда занесло вообще? — она протягивает свою бледную, тонкую руку Алине, которая благодарными, полными страха глазами, смотрит на нее.
