Комната (The room)

Родители Хенджина были тем самым показателем идеальных здоровых отношений. Не без ссор, конечно, но с частными разговорами и быстрым примирением. Несмотря на свою сложную работу, отец умел распределять время так, чтобы его хватало и на молодую жену, и на их маленького сына. Сама женщина работала музыкальным руководителем в детском саду и потому достаточно быстро вышла из декрета, а маленький Джинни оказался в младшей группе. Иногда он ревновал маму к другим детям, но женщина быстро и легко показала ему, что не о чем беспокоиться. Для неё он самое дорогое в мире сокровище. Так на голове маленького Хенджина появилась первая блестящая заколка, снятая с волос матери. Маленькая изумрудная бабочка. Возрождение и смерть в одном флаконе. Хенджин часто оставался с мамой в садике дольше обычного, если были собрания или совещания, а папа был занят. Будучи уже шестилетним, он смело изучал пустые комнаты, наполненные игрушками и развивалками для детей. Для него весь этот неизведанный мир казался волшебным. Он ловил солнечных зайчиков, рисовал помадой сердечки на зеркалах и стеклах, носил отцовские темные очки, пока никто не видел. Мама, замечая эти маленькие шалости, смеялась так тихо и тепло. Она не ругалась, только рассказывала о том, почему не стоит делать определенные вещи, а Хенджин впитывал все эти советы, словно губка. Маленький Джинни в первом классе дружил с соседской девочкой, которая оказалась с ним в одном классе. Они лепили вместе пластилиновые замки, прятались в шкафу от злых монстров и плели друг другу косички. Правда, у Хенджина волосы были не очень длинными, но подружка даже так умело плела колоски из его спутавшихся от песка волос. В третьем классе подруга пропала вместе с частью Хенджина, сложив его в коробочку с их общими воспоминаниями. Джинни долго плакал, спрятав лицо на коленях матери, которая выглядела чуточку бледнее, чем раньше. Жаль, что тогда он ещё не понимал причины первых изменений, иначе бы не пропускал совместные ужины, задерживаясь с ребятами после школы. Хенджин обожал собирать упавшие цветы и делать из них гербарий, пока мама пересаживала живые растения и рассказывала об их значении. Джинни любил слушать её лекции о волшебстве мира, в котором пока ещё мало разбирался. Он прикрывал глаза, когда мама садилась за фортепиано, и тихонько подпевал, вторя её нежному голосу. Папа всё чаще стал задерживаться на работе, а между бровей залегла глубокая складка. Мама становилась всё прозрачнее, постепенно сливаясь с мягким освещением их мнимой домашней оранжереи. Она всё реже играла на своем любимом инструменте, предпочитая лежать на софе с книжкой в руках. Хенджин теперь слышал не звучание клавиш, а голос, рассказывающий о небесных замках и роботах. Они гуляли с мамой в парке, медленно следуя по тропинкам, скрытым в тени деревьев, пока другие люди выбирали асфальт. Им удалось найти красивую цветочную поляну и совсем маленький ручеёк, который её пересекал. Вместе с новой подружкой Хенджина они построили птичий домик и наполнили его семенами. Спустя пару дней уже вчетвером — у Джинни появился ещё один друг — они разрисовывали новый домик для белочек и, спрятав там орешки, довольно отправились лакомиться мороженым. К удивлению Хенджина, никто из его друзей не дразнил его за то, что в их приключениях участвует мама. Наоборот, они тоже полюбили волшебницу и даже приносили ей подношения в виде разноцветных стеклышек и найденных у себя разнообразных заколок и брошек. Они стали негласными учениками великой волшебницы и вместе с ней творили чудеса, вплетая их в реальный мир, который начал постепенно трещать по швам. Однажды, когда Хенджину исполнилось тринадцать, отец вернулся из больницы без мамы. С его лица совсем исчезли краски, и он никак не мог объяснить своему сыну, почему именно оставил свою жену одну среди белых стен. Младший Хван уже не был ребёнком и догадаться о том, что мама заболела, смог практически сразу. Теперь вместо прогулок по зелёным рощам Хенджин предпочитал тонуть в белизне, оставаясь подле матери до самого вечера, хотя та всеми силами старалась уговорить сына уделить внимание себе и друзьям. Он был против. Мама вернулась домой, казалось бы, такой же, как раньше, с лёгким румянцем на щеках, но с сильно поредевшими волосами. Хенджин в поддержку мамы самостоятельно обкарнал свои волосы. После чего женщине пришлось взять в руки ножницы и, тихонько журя сына, поправлять его прическу. Друзья Хенджина растворились вместе с надеждой на светлое будущее, которое всё чаще пряталось среди белоснежных стен. Оно терялось в этих коридорах отчаяния и тоски, которые Хваны носили в своих бездонных карманах. Пальцы матери стали совсем тонкими, и теперь именно Хенджин играл для неё сонеты, которым она тихонько подпевала, составляя песни из несуществующих слов. Они придумали вместе свой птичий язык и говорили на нём, запутывая свои воспоминания. Хенджин всё чаще смотрел на маму, пока она утопала в белизне, забирая с собой весь свет из жизни сына. Отец не мог оттащить Джина от кровати матери и постепенно смирился с его нахождением в больнице, перестав напоминать о контрольных и экзаменах. Мужчина и сам скрывался в лучах яркого искусственного света. В его глазах читались отчаяние и беспомощность. От доброй медсестры Хенджин узнал, что господин Хван винит себя за невозможность помочь своей любимой. Врачам было запрещено лечить своих родственников, был слишком велик риск допустить ошибку под влиянием эмоций. Отец прятался от собственных мыслей и взглядов сына в кабинете, старательно заполняя бланки жизней, которые неожиданно застыли во времени. Иногда Хенджин помогал ему с этим, одновременно слушая лекции, которые в будущем облегчат ему обучение. Маму совсем перестали отпускать домой, а Хенджин стал неимоверно раздражаться из-за своих эмоций. Неконтролируемый гнев мешался с болью и желанием сбежать. Он просто не мог поверить, что великая волшебница не может исцелить себя. Разве это не должно входить в её обязанности? Отец безуспешно пытался уговорить всё менее стабильного в своих эмоциях сына сходить в психотерапевту в их больнице. Хенджин от этих разговоров убегал, словно от лесного пожара, поглотившего их поляну вместе с птичьим домиком. Все цветы из оранжереи превратились в гербарий, поселившийся на всех участках стен в комнате Хенджина. Мама назвала теперь его волшебником, передавая свои знания о мире своим чуть хриплым голосом. Она теперь быстро уставала, а в горле постоянно была сухость, из-за чего Хенджину приходилось часто пополнять ее стакан с водой. — Джинни, — такое милое прозвище и такой скрежещущий голос, совсем не похожий на тот, что некогда звучал переливисто и мелодично. Он раздражал Хенджина. — Тебе нужно отдохнуть, иди, позови отца и сходите пообедать. — Мне не нужна еда, — упрямился он, хотя с удовольствием бы покинул палату, где вместо его матери лежала совсем незнакомая ему женщина. Резко госпоже Хван стало лучше. Лечение начало помогать, а сердце Хенджина вновь забилось, хотя странная, такая невыносимая злость прожигала изнутри. Он не мог понять, на что именно она была направлена, пока не посмотрел в зеркало и не увидел в нём совсем незнакомого человека. Это было страшно. Настолько, что на его отчаянный вой ответили соседские собаки и отец, который пытался успокоить сына. Мужчине было невыносимо видеть, как он теряет сразу же двух дорогих ему людей. Хенджин перестал навещать маму, а когда она появилась вновь дома, старательно прятался среди книг, находя среди них своё спасение. Окружающее его пространство стало давить сильнее, чем запах лекарств, перемешанных с ароматом новых цветов, которые мама вновь стала рассаживать дома, стараясь вернуть потерявшуюся атмосферу уюта. Но белизна пока не готова была отпустить её окончательно, пока Хенджина поглощала чернота. Хенджин слушал отца, который что-то объяснял маме, пока сам парень смотрел в окно, за которым виднелась небольшая аллея, ведущая к главному входу больницы. Он наизусть выучил каждое растение в нем, слишком уж частым посетителем был в этом месте. Маме резко стало хуже, как и Хенджину, который не мог понять, почему вся его некогда волшебная жизнь стала рассыпаться на мелкие осколки. Он пытался собрать их, но только сильнее ранился, разрисовывая собственные руки красными чернилами. Отец дал ему пощечину, когда Хенджин повысил голос и обвинил его в бездействии. Парень знал, что не имеет права обвинять мужчину, но собственное бессилие, переросшее в такую сильную ненависть к запаху хлорки, никак не отпускало. Даже вновь ставший мелодичным голос матери не мог вдохнуть в него жизнь и спокойствие. Хенджин устал. У него не было сил бороться с собой, с эмоциями и надеждой, которую то давали, то отбирали. Ему казалось, что он стоит на льду в кедах. Неправильный шаг, и он полетит вперёд, разбивая колени и нос о холодную землю. Собственное отражение казалось таким отвратительным, как и мысли, желающие, чтобы всё это уже прекратилось. Но мама лежала в больнице, а он не мог начать вновь жить, возвращаясь к ней и наблюдая за тем, как жидкость в капельнице медленно струится по трубочке. Хенджин запутался. Он чувствовал вину за собственные мысли, которые были просто отвратительными. Парень понял, что именно он является той самой тьмой, которая повисла над их семьёй и отравляет её. Маме становится лучше, когда его нет рядом. Хенджин достал ключи от крыши, взявшись помогать классу с оформлением стенда для фестиваля. Какие-то вещи хранились в небольшом закутке на вершине здания. Хенджин вырезал себе брешь в защитной сетке, взяв из дома кусачки. Внизу было пусто, все активно занимались оформлением кабинетов, пока парень наблюдал за тем, как ворон садится на сетку в самом углу. Один шаг, и всё закончилось. Померкло, в последний раз заливая всё белизной больничной палаты. Боли не было, как и мыслей, только чьи-то крики и раздражающие звуки сирен. Чей-то голос настойчиво жужжал над ухом, словно надоедливая муха. Хенджин хотел отогнать её, но рука оказалась совершенно без костей. Ноги облепили чем-то тяжёлым, не давая парню даже шанса пошевелиться. Главное, что всё закончилось. Не было больше гнева, мыслей и боли, только белизна вокруг и мелодичный родной голос. Хенджин улыбнулся. Теперь всё осталось позади, больше не было никакой тьмы и жутких отголосков разума — он окончательно свободен. Вновь голос, нет, два голоса. Один до боли знакомый, другой грубый, отрезающий от Хенджина паутинку, к которой прилипли его крылышки. Отравленная змея, извиваясь, проникла в него через нос и рот, она разрывала грудную клетку, которая отказывалась подниматься. Давление изнутри было таким невыносимо сильным, возвращающим на место боль, от которой парень старался сбежать. Он пытался докричаться, слёзно молил, чтобы его отпустили. Никто не ответил на его зов, вновь и вновь делая больно, заставляя корчиться в агонии. Всё меньше смысла было в мыслях, которые путались, заплетаясь в длинные красные нити, тянущиеся от рук куда-то в стороны. Кто-то не хотел его отпускать, вдыхал насильно жизнь в его душу, отдавая взамен свою. Хенджин не желал такого обмена. Отказывался принимать жертву, но у него не спрашивали. Когда на чужом мониторе сердечного ритма некогда кривая полоска превратилась в линию, на другом она стала всё сильнее изгибаться, доставая своими острыми пиками почти до краев монитора. Хенджин принёс смерть на своих черных, словно мазут, крыльях, роняя с них перья по всему этажу. Он хотел спасти, а по итогу спасли именно его.