Комната (The room)

Хенджин раскатывает небольшие кругляшки теста и передаёт их дальше. Его мачеха накладывает туда разные начинки и умело лепит из них пельмешки. Отец послушно моет посуду, подпевая какой-то песенке, включенной с подборки на Ютубе. Иногда они перебрасываются незатейливыми фразами, обсуждают возможную совместную поездку к морю. Хенджин и с ними, и одновременно где-то далеко. Его мысли летают над столом, подобно оброненным птицами перьям. Они кружат, медленно опускаясь на деревянную поверхность, где парень их и подбирает. — Пап, — Хенджин говорит, не переставая раскатывать круглые кусочки теста. Мужчина в ответ мычит, показывая, что он слушает. — Почему мама от нас ушла? Мир замирает, только музыка продолжает весело играть, связывая их тонкой нитью с разорванной нечаянно оброненной фразой реальностью. Отец откладывает тарелку и разворачивается к столу, вытирая руки о полотенце. И Соль испуганно смотрит сначала на мужа, а потом на пасынка. — Хенни, когда в последний раз ты ходил к Чимину? — голос отца звучит немного приглушённо, ограниченный куполом реальности, где перья, летающие над столом, — настоящие. Парень не понимает, к чему этот вопрос. Резко становится невыносимо холодно, а света — мало. Хенджин невольно проверяет многочисленные браслеты и серьги. Взгляды взрослых нервируют, проявляются тики, о которых Хван забыл на какое-то время. Всё становится чёрно-белым, ненастоящим, отдаёт запахом запылившейся на чердаке плёнки. Хенджин бредёт по тропинке, совершенно не помня, как вышел из дома. Вокруг нет зелени или бабочек, только жухлая трава и деревья, готовящиеся к спячке. Хенджин бы тоже не против залечь в нору и проспать там все свои проблемы. Из окна комнаты льётся свет и радостные крики Джисона. Хенджин резко останавливается прямо перед самым входом. Ему нельзя внутрь. Там добрые люди и светлый мир, который не подходит чёрному ворону, несущему на своих крыльях смерть. Да, точно, вот откуда эта постоянная боль в руках и голове. Ноша слишком велика для одного человека, а разделить её не с кем. Не поймут. Хенджин перебирает в руках цветные камешки, вспоминая каждую историю, которую записал в эти маленькие хранилища знаний. Хван садится на корточки и выкладывает свои сокровища в ровный ряд. Они все связаны между собой теплым летом и запахом моря, откуда и были вынесены на берег. Хенджин же пахнет формальдегидом и давно закрытой комнатой, где никто не живёт. Сколько бы он ни развешивал сушеные травы, это уже не поможет. Ему не место в этом мире, пронизанном яркими цветами радуги. Хван осторожно снимает с себя все украшения, замечая тень рядом, которая разрастается всё сильнее с каждым снятым талисманом. Света вокруг всё меньше. В голове Хенджина глупая мысль: «вот ты и победил, рад?». Больше нет блеска, защищающего Хенджина от самого страшного кошмара. От неё. Женщина смотрит устало, протягивает руку и зовёт ласково давно забытым голосом. Парень роняет слёзы и повинуется, встаёт и разворачивается, собираясь покинуть навсегда это светлое место. Хенджин наталкивается на что-то, вернее, на кого-то. Свет от фонарика рассеивает собравшуюся вокруг парня тьму и обрывает голос, заменяя его другим. — Даже не поздороваешься? Феликс принёс мольберт, а Чан раздобыл где-то огромную коробку с красками, — в кошачьем взгляде грусть. — Я скучал. И Хенджин ломается. Весь. Сразу же. Рассыпается на тысячу осколков, прямо как тогда. Кости ломит, голова трещит, ноги не двигаются, но спасительная тьма отступила, давая дорогу новому свету. Минхо ловит его, падающего на колени под тяжестью мыслей о прошлом, которого нет в памяти. Ли роняет фонарик, где-то на фоне слышатся чужие голоса и звук открывающейся двери. Новая порция света и шума, заглушающего его отчаянный крик. Чьи-то руки прижимают к себе, ближе, к самому сердцу, которое колотится так быстро, что, кажется, сейчас разорвёт в клочья чужую грудь. Хенджин руками толкает его обратно, уговаривает не делать больно своему хозяину. Минхо сверху говорит что-то, старается докричаться сквозь весь этот шум. Хвана поднимают и быстро куда-то несут. Свет слепит, не давая рассмотреть ничего вокруг. Голова болит, ноги кажутся чужими, грудь отказывается подниматься, из-за чего не получается протолкнуть в неё воздух. Сверху, сбоку, спереди голоса. Где-то рядом — знакомый и умоляющий, другой — резкий, даже грубый, а потом трубка в нос, готовая растерзать грудь изнутри. Тьма всё никак не приходит. Незнакомое лицо, которое никак не удается рассмотреть, ещё один голос. Уколы и ужасный писк приборов не дают окончательно раствориться в этой всепоглощающей боли. Тьма. Минхо раскачивает его в своих руках, путается пальцами в волосах. Феликс плачет рядом и пытается вернуть заколки на место, но чужие пальцы мешают ему. Чонин гремит браслетами и серьгами, мучается с застёжками. На помощь приходит Джисон. Он открывает замочки, а Чонин возвращает украшения на положенное им место. Сынмин бегает вокруг, стараясь пролезть ближе, чтобы вручить чашку с чаем. Чанбин и Чан старательно делают вид, что помогают. И Хенджин смеётся, давясь своими собственными всхлипами, которые разделяет с Феликсом. Тот, уже запутав в волосах резинки и заколки, просто сидит и громко рыдает. — Мы не могли найти тебя так долго, — голос Минхо звучит надломлено, словно парень вот-вот тоже заплачет. — Простите, я потерялся, — еле слышно, крик и слёзы забрали всю силу его голоса. — Ты должен был спросить дорогу! — Чонин смотрит укоризненно и отпивает чай, который Сынмин старался всё это время передать Хенджину. — Перемена мест! Чур, я сижу на столе! — Джисон вскакивает со своего места. — Никакого «сижу на столе»! — Чан пытается поймать младшего, чтобы не дать ему запрыгнуть на стол. Феликс протискивается между Минхо и Хваном, стараясь при этом не разрушить их объятия. Получается только просунуть голову, над которой слышатся смешки и ничего не значащие фразы. Где-то на периферии довольно кричит Джисон, видимо, таки заняв свой трон. Чонин бьёт кого-то книгой, пока Сынмин пытается понять, куда делась чашка с чаем. — Не уходи, — голос Минхо прямо в ухо. — Прошу. — Я не могу обещать, — в горле всё ещё осколки стекла, а в голове неразбериха. — Тогда пообещаю я, — Ли не намерен сдаваться. — Я найду тебя, даже если мне потребуется положить на это всю свою жизнь. И Хенджину становится тепло и спокойно. Выбравшийся из их объятий, весь заплаканный и опухший Феликс рисует на вытащенном из-под груды какого-то барахла листке. Хван видит появляющуюся из-под карандаша карту, на которой Ли гордо ставит крестик, обозначая им их комнату. Дракона отвлекают, заманивая на стол, где уже уместились Джисон с Чонином, доблестно сражающиеся с порождениями тьмы, лезущими из-под земли. Хенджин двигается, стараясь удобнее устроиться в объятиях, полностью падая спиной на чужую грудь. Минхо прижимает к себе и кладет подбородок на светлую макушку, но тут же кривится от боли и выпутывает одну из заколок. Та находит новое место уже в его волосах. Бабочки из ночника окутывают их своим магическим светом, и всё вокруг становится таким не важным. Минхо укутывает Хенджина в самый теплый плед и собирается найти себе место для ночлега. Хван обхватывает его запястье и тянет обратно. Им не нужны слова. Бабочка сама летит к своему цветку, аккуратно опускаясь на него, и оставляет совсем невесомый поцелуй. Хенджин вновь слушает стук чужого сердца под своим ухом. Считает вслух до десяти, и так по кругу. Сынмин в углу рассказывает байку, которая струилась по его новой школе. История странная и даже болезненная, отдаётся лёгкой дрожью в сердце. Ведь каждый из них стоял на краю крыши в своей жизни, но никто так и не сделал шаг. Найти в себе силы и удержаться за перила тяжело. Твой разум — враг твой. Почти у всех к концу истории глаза на мокром месте, кроме Хенджина, который уже сегодня своё выплакал, оставив за порогом. — В какой школе ты учился? — Хван чувствует собственное сердце, впервые за долгое время оно отзывается на чужие слова. — Старшая школа района ***, — Сынмин смотрит в сторону парочки, которая куталась в один плед. Кажется, что глаза всех обитателей чуть светятся, когда они переглядываются, но это всего лишь несколько ночников отражают в их зрачках свой призрачный свет. — Интересно, — у Феликса голос дрожит, — кем был тот парень и что у него случилось. Со всех сторон слышится согласное мычание. — Это был я, — Хенджин сидит, отодвинувшись от Минхо, в чьих глазах застывает ужас. Молчание слишком давящее, всё вокруг резко становится ненастоящим. Стены дома расплываются вместе с их обитателями, пока Хенджин смотрит в окно, за которым застыло вечное лето две тысячи тринадцатого года. Года, в котором он умер.