Секрет Григория Волжского

(Гриша) Гриша курит. Раньше не было его привычкой, но с этим делом слишком часто притворялся, что курит у подъезда — чтобы бросить сразу по приезде. На улице темно уже. Граждане по домам сидят. Ни шороха, ни движения: безмолвные тени вглядывайся всё равно чем-то привлекают. Хм. Вильгельму показать, что ли? У него точно найдутся умные мысли о жизни на этот счёт. Гриша по-прежнему его почти не понимал в такие моменты, но всё больше именно потому, что толком слышать не мог. У Вильгельма приятный голос. Особенно когда он увлечён чем-то, тогда Гриша им заслушивается… Твангсте знает. Сложно было не заметить, да и в голове у Гриши бывал не раз — да и потом ведь Волжский сам признался. Получил в ответ хитрую ухмылку и нежный поцелуй, кажется, Вильгельму эти вечера вместе были важны именно в том, за что их так ценил сам Гриша. Они проводили время вместе, сидели за одним словом — большего и не хотелось. Ночи же… ночи у них тоже только для них двоих. Иногда не только ночи, но спокойнее всё же дома. Окурок догорает в пепельнице, Гриша разворачивается спиной ко двору и уже шагает к двери. Он курил на балкончике подъезда прямо в домашних тапочках, а в квартире его ждёт Вильгельм. Вильгельм. Гриша замирает в полушаге. Улыбается уголками губ. Вильгельм всё же был полтергейстом. Со всеми вытекающими, его можно было касаться, когда он позволял, его можно было вполне удобно раздеть, но опять же у самого Вильгельма уходило на то слишком много сил, чтобы баловаться. Целовать Вильгельма — холодно. Не целовать… ещё холоднее. Сколько они вместе? Они ведь… вместе? В голове не укладывается — а вот, если кто узнает, Грише отчего-то совсем всё равно. В себе он разобрался — он любит Вильгельма. Точка. Вильгельм его, кажется, тоже — вот это «кажется» пора оттуда убирать. Точно. Сегодня, сейчас вернётся и спросит, хватит откладывать! Что. Острая боль пронзает заднюю сторону шеи. Гриша понять не успевает, тянется, там… что-то? Сознание плывёт и перед глазами темнеет. — … вот мы и наконец встретились, товарищ Волжский, — раздаётся насмешливое, прежде чем Гриша падает на пол. (Вильгельм) Хм. Сколько можно курить? Вильгельм не раздражала ни привычка, он, если совершенно честно, любил этот запах сигарет на Грише. Нет, не сам по себе — а только потому что запах никотина напоминал их первую встречу. Тогда, в доме номер три, Волжский часто курил, а Вильгельм часто наблюдал его на балконе или у подъезда. Вот за эту меланхолию воспоминаний он запах сигарет и полюбил. Но сегодня что-то слишком долго. Или Вильгельму раньше казалось так быстро, потому что он всегда следом увязывался? Das hat einen Sinn. (*В том смысл был). Однако сегодня Твангсте особенно выдохся: силы не рассчитал, м-м-м, зато как они отдохнули после успешного задания! А теперь вот Вильгельм места себе не находит, пока Гриша не возвращается. Бряк! В ночной тишине даже самые глухие звуки особенно звонко раздаются. Это где-то дальше по этажу, не в квартире. — Gregor! — кричит Вильгельм и подлетает к двери. Медлит. Выйти из квартиры он может: том Канта на столе лежит, камень надёжно внутри упрятан, так и вышло, что привязан теперь Твангсте к новому дому. Ко всему дому, но он Грише обещал соседей не пугать. Хорошие пожилые люди — так отзывался Волжский, что ж, не показываться совсем, значит, Вильгельм так и поступал. Или. До сегодня. Потому что Вильгельм ждёт ещё полчаса, а потом начинает летать туда-сюда по квартире. Гриша ведь в одних трусах курить пошёл, ночь, никто не увидит, и всё прочее. Нет, допустим, мог задуматься и курить не одну сигарету — но за час, что его нет, точно бы замёрз. И вернулся. Гриша не возвращается и к полуночи. Вот тогда Вильгельм и теряет… Да всё теряет! Самообладание, терпение, спокойствие, какую-либо жалкую возможность рационально думать, паника до кончиков пальцев прошибает, Вильгельм мечется, да ничего понять не может. Невидимым? Сил не так много, один раз обещание нарушит, случилось ведь что-то! Точно произошло, Вильгельм нутром чует! — Gregor! Облетев дом до третьего этажа, Вильгельм срывается и кричит. — Gregor! Gregor! Ему никто не отвечает. Из квартир никто не показывается, на балкончиках этажей никто не курит. — Григорий! — Вильгельм головой крутит и осматривает крышу. Может, пропустил? Nein (*нет), даже если бы не заметил знакомой фигуры, что вряд ли, Гриша бы его давно за такой номер отчитал! — Григорий! На их этаж возвращается. Через чужие квартиры проходит и уже не заботится: спят, не спят. Нервы сдают, трещат, последние крупицы самообладания и разума к чертям летят. — Гриша… Судорожно. Он… никогда так не называл. Как будто…. Вильгельм замирает посреди тёмного коридора. Лампочка? Здесь ведь лампочка горела, неужели сломалось что? И дверь на балкончик чуть приоткрыта. Гриша. Гриша, Гришенька — мог ведь звать. Мог? Ja (*да). Вильгельму всегда казалось в том было что-то невероятно личное, что было между ними уже давно то самое покрывало, он и чувствовал к Волжскому куда больше, чем готов был себе признать. Л- … ха. Вильгельм на балкончик вылетает. Вон и пепельница и сигареты в ней. Курил. — Л… Lieb… (*любимый)… Гришу он л- Ха. Да любил он Гришу, что с того?! Вильгельм зол на самого себя, что в том такого сложного?! Да, он каждого из своих любовников любил: иногда дольше, иногда совсем немного, по-разному, эти чувства менялись, последний и вовсе эти чувства предал, хотя… Вильгельм сам к нему начинал охладевать, что уж там произошло, а если бы они успели расстаться — закончил бы Твангсте так же? — Egal (*Всё равно), — выдыхает и качает головой. Верно. Он даже рад, наверное, что его убили. И что могилу потревожили, и что камень этот проклятый тронули — ведь он из-за всей этой цепочки с Гришей познакомился. И те чувства, что он к Григорию испытывал — ведь потому и не называл никак. Это что-то давно намного большее, чем просто «любовь». Понимание, поддержка, забота, нежность, привязанность — всего и сразу от одного человека у Вильгельма при жизни, да и после неё, не было. До Гриши. — Гриша! — срывается. Последний судорожный. Грудь трясёт от всхлипов, Вильгельм ничего не понимает. Ни куда пропал, ушёл ли? , что вообще случилось, голова совсем не работает, он и думать больше не может. Гриша, Гриша, Гриша, Гриша- одно имя и осталось. Ему стоит взять себя в руки и подумать. Не может. Головой вертит, но ничего не видит. С Гришей точно что-то случилось. Он не знает что. Только знает, что случилось. Не может. Was? (*Что?) — взгляд Вильгельма цепляет что-то, чего там быть не должно. Иголка? Шприц? В этом доме-то? Не редкость, пожилым соседям как раз часто делали уколы, но никогда не разбрасывали их в общественных местах! И… Вильгельм мгновенно решает, что нужно делать. Или не стоит — а он всё равно сделает! — Gute Nacht! (*Доброй ночи!) — громко и очень зло завывает Вильгельм. Кого-то да разбудит! Точно! Уже по этажу летит, головой вертит… Почему ни одна дверь не открывается? Да что не так с этими пожилыми соседями Гриши, которых он так боялся любым шумом потревожить?! Плевать. Вильгельм в квартиру залетает, камень ведь в книге, а если- Бряк! А. Обложку Вильгельм подхватить может, но сил в нём так мало, что из призрачных пальцев она выскальзывает. Так. Собраться. Ему нужно- Ему нужно! Вильгельм остатки сил собирает и ныряет за книгой. С пола. До коридора. До шкафа. До двери. Толкнуть дверь. А-ха! Вот он и снаружи, мог бы и так вылететь? Да как он иначе из дома выберется? Никак. Этаж. Лампочку кто-то выкрутил. Ступень. Вторая. Scheiße! (*Дерьмо!) Книга из слабых пальцев Вильгельма выскальзывает, вниз летит, в перила врезается, за себя не боится, но если сейчас, ведь тогда, как тогда камень поднять, как перенести, как донести, а если и вовсе от камня ничего не останется, кто тогда Гришу спасёт, на себя плевать, а вот Гришу- Камень из обложки выпадает… По лестнице вниз. Края крошатся, но сам цел, а Вильгельм по себе ничего не ощущает. Только страх, за Гришу, ему поторапливаться нужно. Дальше как в тумане. Вильгельму всё равно. Совершенно. Всё равно. Egal. Egal, egal, egal- — … ч? … та… Ха! Алкоголик! Домой полз, извините, товарищ, но отправляемся в КГБ. Там коллеги Гриши, они что-нибудь придумают, они должны знать хоть что-то! Вильгельм с мыслей сбивается. Слова забывает. Русские, немецкие, французские… много он языков учил при жизни, там же латынь и древнегреческий, всё путается, а слов не остаётся. Одна-единственная мысль. Гриша. Гриша. Мужчина был сильно пьян, поэтому ворочать им несложно. Сил мало, они стремительно истекают, но Вильгельм подбирает обложку, кладёт камень внутрь и тащит это дело через весь двор. Ногами быстрее, чем самому волочь книгу. — Товарищ! — окликивают пьяницу. Verdammt (*Проклятый)! Вильгельм отпускает руки и выхватывает книгу прежде, чем их настигает милиционер. Хотя. Сложно. Ему будет невозможно больно удержать, зато быстро. Гриша. Ради Гриши. Вильгельм зубы сжимает и все крупицы силы, что в нём остались и не остались, собирает. Разворачивается и книгой в стража порядка бросает. — Эй! Кто там ещё?! — негодует тот. И замирает. Рот в ужасе открывает — Вильгельма видит, а тот уже в сознание ныряет, ну же! Komm! (*Пошли!) Главное, нужную картинку подобрать, главное, верно всё собрать — двигать всем человеком не получается, но можно же подбросить ему некие кадры, некие ситуации, где бы он держал некий предмет и шёл. Точно. Прямо. — Товарищ? — удивлённо, но как же пьяно спрашивает им вслед первая жертва. Плевать. Вильгельм милицейского дальше уводит, потом? В машину? Как ей вообще управлять? Nein (*Нет,) по улице, здесь далеко, но дорогу Вильгельм отлично знал. Столько раз из окна автобуса видел, столько раз и рядом с автобусом летал, пока Гриша туда-сюда, домой и на работу ездил, если они не на задании. В ночи вид совершенно другой, и в то же время абсолютно тот же. Рассвет брезжит. Силуэт до боли знакомого здания на горизонте маячит, манит, впрочем, Вильгельму сейчас, и правда… больно. Занятно, он ведь давно умер, как мог чувствовать? Всё же он скорее жив, чем мёртв — смешно. Твангсте потом, вместе с Гришей, посмеётся, что лет двадцать над тем ломал голову, а вопрос решался так просто! Жив. Он жив, потому что хочет здесь быть, хочет остаться, хочет всё узнать, все книги перечитать, столько мест посмотреть, где никогда не бывал — и вдруг… Без Гриши оно смысл теряло. Нет, по-прежнему хочется, и остаться, и посмотреть — всё хочется. Но эти желания остаются в голове лишь блёклыми картинками. Вильгельма же последние силы покидают, его из сознания милиционера выталкивает. Тот книгу роняет, камень выпадает и в кусты укатывается. Перед глазами темнеет, кажется, кричат… … Сколько сейчас? Вильгельм спешно моргает и жмурится от солнца. Полдень? Полдень — подтверждают большие часы на соседнем здании… Scheiße (*Дерьмо!) Вильгельм резко садится, так, где он? В кустах. Кричали, видимо, что-то про привидение, да женщина убежала давно. Люди мимо проходят, но не замечают. Камень? Твангсте головой вертит: а-ха! Вот и камень рядом в тех же кустах валяется, а где они? Lieber Himmel! (*Боже!) — так это ведь и есть здание управления, какая удача! Правда, внутрь камень донести не смог, но близко же! Его внутрь пустит, если камень будет на газоне перед валяться? — Практика — отличный способ познания, — замечает Вильгельм самому себе и бросается сквозь стену. Удача! Он внутри! Так. Вильгельм головой вертит и ближе к потолку зависает. Сейчас лучше лишний раз силы не тратить, поэтому невидимым не становится. Мало ли, кто на потолок смотрит? Именно в этом здании обычно смотрят за углы, иногда под ноги, а на потолки и всякие тени у ламп не отвлекаются. Где же был кабинет той дамы? Алина Алексеевна, Алина Алексеевна… какая у неё фамилия? Вильгельм мимо череды дверей скользит. Свияжская! Вот же она, точно! Среди друзей Гриши дама показалась Вильгельму самой сообразительной, поэтому в первую очередь — к ней. Sch- Внутрь сквозь стену ныряет — в последний момент невидимым делается. Там вся копания друзей Гриши. За столом сама хозяйка кабинета — Алина Алексеевна. Напротив: Рахим Иванович и Кира Семёновна. — … дверь не заперта, на него совсем не похоже. — Грабители? — Не смеши, что бы Гриша и с ними не расправился? Так. Значит, они уже знают, что Гриша пропал, а значит, не зря Вильгельм паникует, у него ведь ни единой зацепки, ни единого доказательства, только это навязчивое чувство, что с Волжским что-то случилось! — Забыл закрыть? — Гриша? — И то верно. Входную дверь? Ох, это же Вильгельм её открыл и бросил, неужели сейчас собьёт и по ложному следу пустит?! — Куда он вообще мог посреди ночи уйти? Да ещё и на работу на следующий день не явиться. — Может, и вечером ушёл. Мы только знаем, что из управления он вчера уехал. — Да. И не знаем, был ли вообще вчера дома. — Стоит у соседей спросить- — Куда?! Посреди рабочего дня, хочешь, чтобы и нас тоже- — Но нужно что-то выяснить! Они спорят, а Вильгельм-то точно знает, что Гриша вчера дома был! И вечером, и в одиннадцать, а полдвенадцатого вышел покурить и… исчез. В воздухе растворился. Какой у него план? Да никакого, Вильгельм думать логически сейчас не может. Одно чётко понимает: если сейчас прямо на их глазах проявится — кто-нибудь точно закричит. Прибегут другие, а Вильгельму этого точно не нужно. Поэтому… Поэтому… хм. Взгляд на карандаш на столе падает. Рядом и лист бумаги находится. Сколько у него сил? Совсем чуть-чуть, но Гриша. С ним что-то случилось. Гриша. Вильгельм кулаки сжимает и собирает всё, что в нём ещё осталось. Ныряет вниз и цепляет ближайшую руку к карандашу руку, даже чью именно не смотрит, какая разница, так быстрее, чем самому карандашом ворочать, да и не закричат, пока не успеет дописать. — Рахим, ты что творишь?! — кричит Алина Алексеевна и вскакивает на ноги. — Это не я! — возмущается в ответ он и перехватить собственную руку второй пытается. Да Вильгельм быстрее. — Не что? — читает сбоку Кира Семёновна. — Погоди ты! — отгоняет она уже Алину Алексеевну и ударяет Рахима Ивановича по руке. — Ай! Вот теперь Вильгельм его другой рукой быстренько дописывает, очень криво, но прочитать можно. — Не кричать? — поворачивает голову Свияжская. Вильгельм следом и проявляется и над столом между ними тремя зависает. — А… — Кира Семёновна замолкает сама, но рот не закрывает. Тарханов закричать хотел — но спешно затыкает себе рот ставшей обратно его рукой. Бряк! — катится по столу карандаш и падает на пол. — Вильгельм Твангсте, приятно познакомиться, — спешно выпаливает призрак как будто бы и на одном дыхании, разве что дыхания у него как раз и не было. — Привидение из дела «дома номер три», из Калининграда, Гриша меня с собой привёз, давайте сейчас не обо мне, Гриша пропал! На него три пары глаз уставилось. — Ну же! Schneller, schneller (*быстрее, быстрее) — размахивает полупрозрачными руками Вильгельм. — Быть он вчера дома, я видеть, мы в семь вернулись, да, я живу у в Гриша квартире, в одиннадцать тридцать он вышел покурить на этаж, а после не вернуться, в доме я ничего не нашёл, и вот… И вот. Он говорит так быстро, что сомневается, понимают ли они. Ещё и кажется совсем переволновался, что окончания местами путает и слова, почему они на него таращатся, но ничего не делают?! — Ох, — Кира Семёновна сама садится. К-р-р! — скрипит по полу ножками стул, это Алина Алексеевна его для коллеги отодвинула и Тарханова толкает. Тот болванчиком садится. Следом и Свияжская в своё кресло опускается. И все три пары глаз по-прежнему таращатся на Вильгельма! — На мне kein интересный! — в конец срывается тот и руками размахивает. — Гриша. Пропал. Искать, искать! Срабатывает. — Так, какое дело у него последним было? — … как мы его показания запишем? — Пиши, сосед его видел, — бурчит Свияжская. Оживились. Наперебой обсуждают, документы какие-то ворочают, на Вильгельма под потолком поглядывают, но не отвлекаются. Ему через пару часов успокоиться приходится и не мельтешить. — Отвлекаешь! — прикрикивает на него Алина Алексеевна. И это тоже срабатывает. Раз они что-то могут сделать, но Вильгельм ни за что не должен их отвлекать. Сам искать он не может: камень у здания валяется, а значит, далеко он не улетит. Поэтому Вильгельму что остаётся, так это в углу комнаты схорониться. Всё равно он не понимает, что конкретно ищут они во всех бумажках… Так проходят долгие три дня. Вильгельм уже только на одно надеется. — Вот же, смотрите! — По описанию как будто бы- — Да-да! Что они в отчёте из больницы нашли? А. Вильгельм, кажется, уже знает, что. Потому что за эти долгие дни он всякую надежду потерял Гришу живым увидеть. Осталась одна только: что Волжский с ним остался. — Нам на место нужно! — кричит Вильгельм. — Что? — Зачем? — Не в морг? — Где его нашли! — не унимается призрак. — Быстрее, да быстрее же! — Он до двери долетает, но за ним никто не идёт. — Пожалуйста… — тихий вздох. Последнюю надежду у него забирают. — Погоди, ты сам не можешь туда, это, слетать? — первым находится Тарханов. — Я не могу выйти из здания, — вздыхает Вильгельм. — Плюс, минус пара этажей… — Тогда как от квартиры Гриши- — Я покажу. Вильгельм ближе к потолку держится и молится, чтобы хоть один из троих следом вышел. Трое следуют, всё же отличные у Гриши друзья… были. Пока камень по кустам ищут — ловят не один странный взгляд, но прохожие ничего не спрашивают. Вильгельм по дороге рассказывает, и про дом в Калининграде, и про то, как с Гришей познакомился, про себя — ничего, смысла нет, а вот про себя после смерти — почти что всё. Кроме их с Гришей отношений. Мол, с собой взял, у нас уговор был: книги на не пугать соседей. — Отличная была сделка… — грустно вздыхает Вильгельм. Окраина города. Свалка или заброшенная стройка, сваи, блоки, плиты, хлам всякий. Вильгельм особенно не разглядывает. Если бы у него сердце ещё билось — тогда бы обязательно замерло. А так? Да что так-то? — Гриша! — кричит Вильгельм и мечется туда-сюда. — Гриша! Гриша! Две пары глаз задумчиво смотрит. — … тело нашли, но ведь- — Т-с! А третья вдруг головой трясёт. — Гриша! — кричит и Алина. Твангсте она сразу понравилась. Его на одну благодарную улыбку и хватает, потом с места срывается и кричит. — Гриша! Гриша! Как вдруг. — Долго вы, — бурчит такой знакомый голос, и из-под расколотого блока высовывается знакомая крупная фигура. — А-а-пф, — там кому-то рот затыкают. Вильгельм не смотрит, не оглядывается — он широко улыбается и на шею Волжскому бросается. Прозрачный. Призрачный. Такой же, как он сам, надо же, как реально он сейчас ощущается, да какая разница, если Гриша здесь, с ним, какая разница, да никакой уже — Вильгельм дрожит и крепче пальцами цепляется, как будто боится, что тот исчезнет. Поцеловал… бы. Перед коллегами не смеет, он ведь… он ведь всего лишь грязная тайна. Секрет. Как всегда, для своих любовников он лишь секрет, и они его в ответ даже любили, но секрет… Эпоха, обстоятельства, общественные нормы, и здесь то же самое. Поэтому Вильгельм смеет лишь любимого обнимать. Крепко-крепко, он и так счастлив, ведь Гриша осторожно обнимает его в ответ. Какой прозрачный… Предмет. Точно! Предмет, которым его убили, найти нужно, тогда можно будет Гришу с собой забрать, подальше от этого места- — Подожди-подожди, сейчас, — бормочет Вильгельм. Отстраниться себя заставить ещё может — а вот пальцы разжать — нет. За одежду цепляется. — … кто ж его так? — доносятся голоса. — … помнишь то дело? Подельника так и не взяли. Не о том сейчас они, не о том! — Так вы?.. — вдруг спрашивает Кира Семёновна и шагает ближе. Она с интересом обоих разглядывает. — Я его лучший друг, — проглатывая все свои чувства, отвечает Вильгельм. Не выдерживает, снова крепко обнимает, жмурится и щекой жмётся к груди любимого. — Нет. Вильгельм распахивает глаза. Мог бы, в глазах бы слёзы застыли, а слов не находится. Холодное. Нет. Гриша ведь его в ответ обнимает, да какой в… том… смысл. Даже не друг. Он для его Гриши никогда ничем так и не… был. — Можете осуждать меня сколько угодно, но до конца выслушайте, — почему-то говорит Волжский. Эхом в голове, Вильгельм не слушает, но слышит. — Это Вильгельм- — Из Калининграда, то самое дело номер три, это мы уже знаем, — отмахивается, кажется, Тарханов. Твангсте глаза не открывает, всё так же лицом в грудь Волжского утыкается, крепко обнимает, но больше ничего не чувствует. — Тогда всё предельно коротко, — Гриша. И он, пожалуй, говорит последнее, что Вильгельм ожидал услышать. — Это Вильгельм, и я его люблю. … что? Он сейчас… но — aber! П-перед, там же его коллеги, да больше, они ведь его друзья, он друзьям сейчас?! Freunde (*друзья) не поймут, Г-григорий, вы-ты… Вильгельм лбом в призрачную грудь утыкается. Люблю — он ещё кое-как осознать может. Радуется, кричать от радости готов, расцеловать, никогда не отпускать и всё прочее… Но вот. Перед всеми. Вот такого ему раньше не говорили. При всех. При всех, перед кем было стыдно рассказать, он для своих любовников всегда оставался секретом- — Эм. — … ты сейчас серьёзно? Гриша тяжело вздыхает и Вильгельма по спине поглаживает. Крепче к себе прижимает, чувствует, точно чувствует, как тот мелко дрожит. — Виль, ты чего? — насторожился. Ох. Он ведь Гришу перепугает своей реакцией. — Ты… Виль, я от тебя ничего не прошу, мне главное, что ты рядом. Виля, — он шепчет и осторожно светлые волосы перебирает. Ощущения как при жизни. Как будто всё снова настоящее, а не эти полу-чувства после смерти… ярким пятнами. Или Вильгельма после признания так развезло? — N-nein (*нет), нет-нет, — бормочет Вильгельм и судорожно сглатывает. Он что, плачет? Ха… бред какой. Ха. Он же призрак. — Я… не ожидал. Вот. Кое-как и получается выговорить. — Я его люблю, — повторяет Гриша для своих друзей. Очень громко. Здесь Вильгельм любой контроль и теряет. — Ich liebe dich, (*я люблю тебя), люблю тебя, Гриш, я люблю тебя, люблюлюблюлюблю, — кажется, он шепчет так быстро, что и слов не разобрать. Ещё и носом шмыгает. Ещё и голос дрожит. — Люблю тебя, люблюлюблюлюблю. А Гриша у него лучший. Он понимает. Понимает и тихонько посмеивается, в макушку целует, Вильгельма сейчас от его плеча просто не оторвать, значит, остаётся в ответ так же крепко обнять. — Горько! Что? Вильгельм чуть голову приподнимает и на Гришу смотрит. — Ч-чего это они? Волжский в ответ хитро ухмыляется. Что? Г-гриша-то? Его Гриша, теперь точно его – но узнать не может Гришу Вильгельм! Никогда на нём даже близкое выражение лица не видел, так скорее усмехался сам Вильгельм… А. — У тебя сейчас есть два варианта, — шепчет тем временем Волжский, — ты успокаиваешься и целуешь меня, или ты не успокаиваешься и я целую тебя. Хм. Два? Они ведь по сути одинаковые. А. О. Гриша тихонько посмеивается и ждёт его реакции. Вильгельм целует его первым. Пока соображает ещё плохо, столько всего произошло, что эмоции переполняют, в голове не умещаются. Он ладонями лицо Гриши обхватывает и к себе притягивает- А! Они едва губами касаются — кожа к коже — обжигает как… wie (*как)… Как при жизни! Точно ведь! Вильгельм пальцы сжимает и в плечи Гриши вцепляется. Тот рассеяно на него тоже смотрит. Раз. Два. Пальцы мышцы сжимают и отпускают, ощущения ведь абсолютно те же, как если бы ещё живой Вильгельм в каком-нибудь 1805-м случайно Гришу встретил… Aber (*Но)… Неужели? В таких любимых глазах напротив сейчас те же мысли мелькают. Форма у Гриши призрачной стала, контуры тела размылись — глаза так и остались рубиновыми, разве что на тон чуть светлее, прозрачнее… В них Вильгельм отражение собственных рассуждений видит. Они об одном и том же думают. Вильгельм одну бровь поднимает. Гриша чуть кивает. Они друга друга без слов понимают. Раз оба сейчас умерли, оба призраки, тьфу ты, полтергейсты, от Гриши нахватался, который с самого начала заладил призрак да призрак — хотя — на счёт Гриши стоило проверить, но в любом случае, они оба мертвы, а значит, они сейчас в одной плоскости. Потому прикосновения ощущаются без привычного «наполовину». Нет, Вильгельму и раньше нравилось. Даже «наполовину» Гриша дарил ему больше заботы и нежности, чем все прошлые любовные интересы, а сейчас… сейчас, когда все ощущения полными стали… как пожар. Ожог. Губы горят, но хочется в это пламя с головой броситься. — …эй, чего так вяленько? — Тарханов? Точно, Вильгельм оборачивается: за ними друзья Гриши внимательно наблюдают и явно чего-то ждут. Точно. Поцеловать? Это такая традиция? В Калининградском доме он такого не видел- О. У Гриши, оказывается, ладони не только большие, но и очень тёплые. Твангсте раньше того не чувствовал, а сейчас Волжский его к себе привлекает и снова целует. Осторожно, нежно, трепетно так… Вильгельм отвечает и все чувства вкладывает. Liebe (*Любовь). Какая у них всё… головокружительная любовь… — Три! Четыре! Пять! КГБ-компания там зачем-то считают. Хором. Веселятся, смеются. — Семь! Восемь! Вильгельм напористей целует. Пальцы в волосы Гриши запускает, за пряди цепляется, хочется ближе, ещё ближе. В ответ Волжский его губы сминает, скользит ладонью с подбородка на затылок, Вильгельм раззадоривается, цепляется, ноги на бёдра Гриши закидывает, ещё ближе льнёт, ещё ближе! — Двадцать? — один голос остался. Вильгельм не слушает. Так, доносится голос и чёрт с ним. Гриша осторожно его нижнюю губу облизывает. Он всегда разрешения просит — а вот Вильгельм чаще просто кусается и язык в чужой рот проталкивает, они сейчас оба привычек придерживаются. Языки вместе сплетают. Горячо, жарко, обжигающе… Вильгельм глухо стонет и в ощущениях теряется, lieber Himmel (*Боже) — ничего подобного не припомнит, да все самые страстные поцелуи при жизни меркнут… Впрочем. Они давно ведь все померкли, когда он самый первый их поцелуй у Гриши украл. — Тридцать… семь? — Вежливый, но такой невежливый кашель. — Эм, ребят? Мужики, мы за вас конечно рады, но давайте не здесь, хорошо? Гриша отстраняется, и Вильгельм тихо воет. Но его придерживают, поэтому Твангсте за одежду Волжского продолжает цепляться, разве что теперь лбом в плечо утыкается, пытается сердце хоть чуть-чуть унять, впрочем? Какой толк? Его эмоции переполняют, вот-вот на части разорвут, но Вильгельм сейчас так счастлив. Так- Так-! Да так, что слов не знает, которые могли бы хоть немного близко то описать! — Рахим, — хмуро говорит Гриша. У него голос охрип, Вильгельма дело! Он ещё довольнее теперь ухмыляется, хотя сам ведь сейчас и слова выговорить не сможет! — Заткнись, — договаривает Гриша. Тот возмущается, да Вильгельм не слушает, его снова целуют. Нежно, невесомо, быстро — зато сразу много, Гриша от губ отвлекается, эх, но всё лицо спешно зацеловывает. Вильгельм разве что последнее услышит, пока они совсем не увлеклись. — … и что нам с вами теперь делать? *** Пулю они долго ищут. В оправдание Вильгельма — он всё ещё не головой думает. И вообще не думает, столько потрясений за одну неделю! В оправдание Гриши — он никак не помогает, потому что занят: успокаивает Вильгельма. По большой степени крепко обнимает и по спине гладит, но иногда отвлекается и целует в макушку, в уголок губ, в щёку, чем-то более серьёзным пока не увлекаются. Даже, казалось бы, такие простые жесты сейчас распаляют. От новых ощущений приятно кружится голова. — Идиоты! — вдруг кричит Алина Алексеевна. — Живо за мной! Это она их так- О. Гриша слышал выстрел, запомнил даже, и в его полупрозрачной спине виднелось вполне однозначное отверстие. Вильгельма сначала чуть передёргивало, когда смотрел, но уже привык. В конце концов, мёртвый, живой ли — Волжский с ним остался. Кстати, пока троица суетится, Свияжская их что-то отчитывает, но Вильгельм не слушает. — Почему ты остался? — едва слышимо спрашивает он. Гриша плечами пожимает. — Я подумал, что ты первый раз исчез, потому что тебе не за чем было остаться. Потом потревожили твой камень, ты проснулся, — Волжский крепче обнимает и по голове поглаживает. Точно. Вильгельм и не заметил, что мелко подрагивает. — И ты захотел остаться. — … имеет смысл, — тихонько соглашается Вильгельм. — Так вот. Меня сначала вырубили, очнулся здесь, с дулом пистолета в спину. И я сразу хотел остаться. Потому что здесь ты. С тобой я бы навсегда где угодно остался. — Целует в макушку. — Как видишь, сработало. — Сработало… Как просто. Почему тогда мир привидения ещё не заполонили? Или Вильгельм внимания не обращал? Ведь они могут невидимыми становиться, если не приглядываться, и правда, мог упустить. Но главное- — Я люблю тебя, — бормочет Вильгельм и щекой о грудь Гриши трётся. Потому что теперь может, теперь нестрашно, нет, потерять по-прежнему боится, потому и хочется успеть сказать это столько раз. — Вас это тоже касается! — кричит Алина Алексеевна. — Сейчас! — отзывается Гриша и Вильгельма за плечи с собой утаскивает. Или пробует. Бам! Они в первый же поворот не вписываются, и Гриша кувыркается сквозь камень. Твангсте тихо посмеивается. Сколько Гриша, получается, здесь духом болтался? Четвёртый день, но летать так и не научился. Видимо, ждал, что за ним вот-вот придут. — Давай, — протягивает руку. Нет, Гришу он не удержит, но направить полёт — это вполне справится. Так вот. Они додумались, оказывается, пулю искать на свалке, где нашли тело, и где они призрака Гриши встретили. Но почему-то только после часа безрезультатных поисков Свияжская, да, она точно Вильгельму больше других друзей Гриши нравится, вот она и поняла, что все дураки. И пуля, вообще-то, в теле Гриши так и осталась. Поэтому они в морг отправились. Вильгельм удивлялся сначала, как самого Волжского туда не утащило: а всё проще объяснялось. Больница, оказывается, буквально через дорогу. То есть это не Гриша на свалке остался, они потом нашли, что его намного дальше от места убили. А это его тело вместе с предметом убийства унесли в морг, душу оттащило следом — здесь, на самой окраине, они полу-прозрачного Волжского и встретили. Утащить пулю, на удивление, легко оказалось. Улика как-никак, но стоило выше обратиться, и когда документы прислали, а кого именно труп нашли… В общем, милицейские маленького участка в пригороде не захотели иметь ничего общего с этим делом. Убийцу позже задержали: Гриша особенно расследованием не интересовался. А вот Вильгельм дождаться не мог, пока преступника накажут! А пока тело опознали, Вильгельм смотреть отказался и лицом в грудь Гриши уткнулся. Тот на собственное тело из интереса посмотрел. Друзьям не по себе было, но отыграли они хорошо. До похорон. *** — Рахим! Изобрази скорбь, твой лучший друг умер, — шипит на него Алина и поправляет траурный костюм. — Я не могу его хоронить, когда он на меня так смотрит! — возмущается тот сквозь смех, но рот ладонью зажимает. Гриша, к слову, на них никак не смотрит. Его Вильгельм учит с состоянием управляться: так что они оба сейчас полу-видимые, но на кладбище не так много людей, чтобы за каждый камень заглядывали и их увидели. — Странные ощущения, — тихо поддерживает Кира и тоже на товарища поглядывает. Гриша чуть уголками губ улыбается и Вильгельма за плечи обнимает. Тот спиной к его груди прижался и чуть откинулся. Вот Твангсте в их компании выглядит грустнее остальных: ему мероприятие само по себе не нравится. — Я не могу его хоронить и выглядеть грустно, — повторяется Рахим, — когда я его таким счастливым при жизни никогда не видел! — А вот и неправда, — бурчит Вильгельм. — Гриша глазами улыбался. Вы просто не смотрели. — Да-да. — Хмыкает Рахим. — Тебе. Это он только тебе когда-либо хоть чуть-чуть улыбался! Это он зря. Гриша прищуривается со вполне ощутимой угрозой во взгляде — Вильгельм же задумывается и теряется. — Как это… вообще никогда не улыбался? Вовремя их прерывают. — Доброе утро, — тихо замечает кто-то. Девушку Гриша не знает. — Полина Котранская, — представляет Алина. — Вам, должно быть, сейчас очень плохо, — тихо говорит девушка и виновато опускает глаза. — Я… слышала, он был вашим лучшим другом. Все трое переглядываются. Вильгельм Гришу назад оттаскивает, они за памятником побольше укрываются. Рахим тяжёлый взгляд Гриши ловит… а заходится безудержных смехом. — Заткнись! — рявкает на него Свияжская и замахивается, чтобы локтем ударить. — Это у него от нервов, от нервов, — с нарочито-умным видом поясняет Кира и кивает. Полина задумчиво смотрит, как Рахим за живот держится и на землю оседает. Она решает согласиться. Пока что. *** Что с пулей и камнем? Их надёжно упрятали в новую обложку: правда, без споров не обошлось. — Сделайте Канта, — сразу говорит Гриша. Они и спросить не успевают — Алина рот закрывает и вопроса не задаёт. Возмущается, как ни странно, Вильгельм. — Мы в ней вместе обитать будем, — заявляет он и откидывает голову назад. — Я хочу, чтобы тебе тоже нравилось! Что выглядит очень трогательно, учитывая, что полу-видимый Гриша его почти всегда теперь за плечи приобнимает. Завис за спиной Вильгельма он и сейчас, так что Твангсте по сути Волжскому свою макушку на груди устраивает. — Мне всё равно, в чём, — тихо говорит Гриша. — Поэтому, если тебе нравится, то мне тоже. Кира шмыгает носом и умиленно на них смотрит. Да, по началу странно было. Да и как-то… как-то не так, в общем. А потом, посмотришь на этих двоих, и передумываешь. Потому что, если то, что между ними, не настоящая любовь, какая-то неправильная любовь — тогда смысл в ней вовсе? Если это не она, тогда и не могло быть любви вовсе. Вильгельм упрямый, друзья Гриши это быстро поймут. Гриша тоже упрямый: они это уже знали. Так что Кира и Рахим спокойно ждут и смотрят на то, как эти двое смотрят друг на друга. Они вообще, за частую, друг друга без слов понимали. А вот Алина теряет терпение. — Так, — она встаёт и ударяет ладонью по столу. — Быстрее, иначе толковый словарь из вас сделаю! — Канта- — Давайте вашего Энгельса, — перебивает Вильгельм, резко разворачивается и Гришу обнимает. Того жест с толку сбивает, так что Волжский замолкает. — Он и философ, и социалист. — А что, — замечает Кира и пожимает, — неплохая идея. И подозрений никаких не вызовет, почему она у тебя на полке стоит. — А ещё любой вошедший может потянуться и взять пару страниц прочитать, — отрезает Алина. В кабинете которой, единоличным её же решением, было принято предметы обоих призраков и спрятать. — Не дело, — соглашается Кира. — Хм. — Алина пальцами по столу постукивает. Они ещё пару часов спорят. Как покажет та же неделя: зря спорили, потому что книгу торжественно вручат Кире. Рахим больше неё возмущался, почему привидения будут обитать в кабинете именно Свияжской, так что радость передают дальше. То есть, не ему. Наверное, из вредности. — И что они сделали? — настороженно спрашивает Кира, удерживая тяжёлый том. Алина хмуро смотрит и уходит. Отвлекали от работы, устроили полнейший беспорядок, передвинули или переложили все её вещи! От злости кипит, что слов просто не находится. В целом, двое оказались привязаны ко всему зданию КГБ. Так что могли и по этажам ходить, временно лишь ночами, пока Гриша становиться невидимым и ту форму удерживать учится. Он тоже полтергейстом оказался, поэтому Вильгельм радостно учил любовника и предметы поднимать, и двигать. Кира умилённо терпела их почти месяц. То, что все карандаши пропали, меньшим злом было. Потом книгу «подарили» последнему из круга посвященных — Рахиму. Рано он радовался…