Секрет Григория Волжского

Вильгельма он… Блять! Гриша садится в кровати и один раз вдыхает ртом. Спокойно. Косится в сторону: призраку спать не нужно, но он иногда любит полежать. Думает, кажется, о чём-то своём, о вечном, философия и прочее, о чём Гриша охотно слушает, да ни черта не понимает! Ахем. Так вот. Вильгельм на второй половине кровати как бы лежит, глаза закрыл. Не спит, но, видимо, так задумался, что и не услышал, что Гриша проснулся. Сколько там? «4:45» — показывает будильник на прикроватной тумбочке. Мда. Гриша осторожно с кровати встаёт и крадётся — дожил! — по своей квартире в ванную крадётся. Хотя. Вот именно — дожил. Потому что собирается делать там что-то куда более… Вот ведь. Себе поверить не может, а сам уже до ванной добрался. Дверь прикрыл, но не закрыл: щеколда есть, необходимости в ней никакой. Нет, Вильгельм в ванную, к слову, никогда не заглядывал, ему там делать нечего. Но щеколды на дверях теряют всякий смысл, когда тот, от кого закрываются, ходит сквозь стены. Волжский в зеркало себя разглядывает. Волосы ерошит, в них пальцами зарывается, но настрой никуда не уходит. Пару раз холодной водой из-под крана в лицо плескает. Тоже ничего. Не как в прошлые разы. Куда сильнее, потому что Гриша, кажется, решил смириться. Вильгельма он любит. Только не думал, что влюбиться в убитого два столетия назад немца — будет меньшей из его проблем. Но какое же… как он… как только докатился. Знает как именно. Ему Вильгельм опять снился, он, точь-в-точь как тогда в поезде, напротив него завис и к лицу потянулся. Призрачные пальцы плеч коснулись, сжали… Гриша вздыхает и на пол садится. Что ж. Докатился, так до конца в собственных глазах падать. Он резинку трусов отводит и пальцами ниже скользит, кожу задевает, низ живота сильнее скручивает. Гриша губу закусывает и ни вздоха не допускает. Тихо. Очень тихо, потому что если Вильгельм вдруг хоть что-то услышит. Вильгельм. Вильгельм, его Гриша как раз до мельчащей чёрточки представить может, спасибо профессия и натренированная на лица память. Кто бы мог представить, что Гриша её будет вот так использовать. Да какая разница? Кажется, вот она линия невозврата, и Волжский чертыхается и через неё шагает. Трусы ниже спускает, майку задирает и в ладонь себя берёт. Чуть сжимает, до основания ведёт, губу сильнее прикусывает, и медленно, очень медленно проводит пальцами до головки. Ещё раз. И ещё, уже быстрее, старается себя сдерживать, но терпения не хватает, хочется сразу и быстрее- Глаза закрывает, ванная всё равно расплывается, зачем он вообще свет включил? Какая разница. Себя Гриша ласкает всё уверенней, но желанной разрядки быстро оно не приносит. — Виль… Представляет, что почувствовал, если бы в тот раз Вильгельм чуть-чуть ниже опустился. Или в тот другой, когда он в Гришу случайно врезался и губами по щеке мазнул, или в другой — Грише оставалось немного вперёд податься и он бы поцеловал Вильгельма, наклонившись через стол. Тогда поцелуи были бы совершенно невинными. Сейчас же Гриша представляет их в других красках. Как он Вильгельма за плечи к себе притягивает, тот видимым полностью становится, почти как живой, разве что немного прохладнее того. Гриша целует мягко, осторожно касаясь его губ, спрашивая разрешения, но дождаться его сил не хватит. Он за плечи привлекает Вильгельма ближе, затаскивает себе на колени, под бёдра подхватывает и помогает удобнее устроиться. Как именно удобнее? Вильгельму, наверное, виднее будет, Гриша таким с другим мужчиной не занимался- Как же он- Да какая разница. Хочет он Вильгельма. Низко пал, не низко ли, да плевать, Гриша только жмурится сильнее и чаще дышит, себя рукой ласкает. Напряжение внизу живота только растёт, скручивает, ну же, да что такое! Воображения не хватает, а вот память Волжского никогда не подводила. Она и красочно рисует ему Вильгельма, что так пленительно ухмыляется и устраивается у него на коленях. Маленькие пуговички он расстёгивает сам, Гриша тянется помочь, но тот лишь отталкивает его руку. Сам. Одну, вторую, третью… На Вильгельме привычный костюм: пиджак — уже скользит на пол, жилет — отбрасывают следом. Гриша быстрее рукой ведёт и кольцо пальцев крепче сжимает, немного по-другому пробует, на головке останавливается, да какой бы притягательной не была картинка перед его глазами- Ах. Не хватает. Мало. Как же Грише всего мало! Вильгельм от рубашки избавляется, губы облизывает, какой же бледный, на коленях у Гриши ёрзает, а тот к нему за очередным поцелуем тянется. — Вильгельм… — едва слышимо стонет Гриша. — Да? А-а! Волжский глаза распахивает, как ледяной воды на голову, потому что отлично знает, кого он перед собой увидит! Вильгельм. Вильгельм Твангсте собственной призрачной персоной висит над ним, так близко к его лицу, и улыбается. Хитро, развратно- нет, второе Грише лишь кажется, и огонь в глазах призрака он тоже придумывает, потому что перед собственными всё ещё плывет, он просто физически видеть не может. Кажется, кожей чувствует. Так же, как и чувствует, что Вильгельм ещё ближе подбирается. Прятаться бесполезно, да и глупо: его застукали в таком очевидном положении. Гриша замирает и дышит медленней, но Вильгельму в глаза смотрит. Ему делать больше ничего не остаётся — разве что надеяться, что тот хотя бы имя своё в контекст не увязал. По лицу видит — нет. Вильгельм всё понял именно так, как оно происходило. — Блять, брысь, — стонет Гриша, но уже как будто от боли. Вильгельм интонацию улавливает, но намёк не понимает. Или понимает? Он голову чуть набок наклоняет и только хитрее ухмыляется. — Ja? (*Да?) А может… — пауза, взглядом нарочито-медленно по лицу Гриши скользит, — тебе… — проявляется сам и кончиком пальца щеки Гриши касается, — помочь? — Что ты- Вильгельм хмыкает и слизывает каплю пота с виска. Или почти — жест Гриша отлично видит, по коже холодок и прикосновение чувствует, только вот сама капля никуда не девается, а по лицу скатывается и на пол срывается. Гриша… ту каплю взглядом провожает, а возбуждение стремительно возвращается и волной куда сильнее накрывает. Вильгельм невесомо его подбородка касается и подталкивает ему в глаза заглянуть, а Грише вдруг кажется, что он в этом расплавленном янтаре утонет. Тонет. Точно, тонет. Потерян, пропал! Вильгельм резко вниз подаётся- — Не смей в меня вселяться без разрешения! — шипит Гриша и руку в сторону отводит. Ту самую руку, которой себя и… Вильгельм разочарованно мурчит, а вот на место возвращается и смотрит теперь совершенно невинно. — То есть с разрешением можно? — Я тебе дам с разрешением! Смешок. Ухмылка лишь шире, глаза манят, сколько обещаний, самых развратных и пошлых, Гриша в них сейчас видит. — Что именно? — тянет Вильгельм и наклоняется ещё ниже. — Что?! Гриша не двигается. Глаза в глаза, он призрака сейчас чувствует кожей. Вильгельм его губ не касается, но какой-то жалкий сантиметр и точно коснётся. От него тянет прохладой, но она разгорячённую кожу Гриши сейчас обжигает. — Или может быть, — тянет Вильгельм и касается кончиком указательного пальца его лица. Подбородок очерчивает, а большой палец опускает на губу Гриши, когда ближе подбирается, — ты имел в виду, что ты мне просто дашь? Возмутительно. А Гриша даже взгляда отвести не может! — Ты как себе это представляешь?! — упрямо шипит он, за последние осколки рассудка цепляется, но и они разлетаются в дребезги. — У тебя тела нет- — Очень красочно я себе это представляю, — перебивает Вильгельм и облизывает губы. — А вот тебе не хватает воображения или опыта. И- Он за спину Гриши залетает? Зачем? А… Прохладные ладони на плечи упускаются. Вильгельм чуть сжимает, массирует, но дальше ведёт и совершенно откровенно его лапает! Ниже, ещё ниже, через ткань, пускай, сам Вильгельм, вроде как, во всей своей одежде, но на плечах Гриши он уже разлёгся. Оглаживает плечи, спину, лопатки. Безумно приятно. Безумно. Гриша зубы сжимает и жмурится, а прохладное дыхание его уха касается. Ему ведь не нужно-? Додумать не успевает. — … а может быть, — шепчет Вильгельм так близко, что каждое слово запечатлеется у Гриши на коже, — тебе просто всё это время не нравились именно женщины? — С ума сошел?! Вильгельм довольно хмыкает. — Возможно. — Добавляет он стремительно, — Ты меня с ума сводишь. — Хватит! — Nein (*Нет), — отрезает и только ниже ладонями спускается. — Gre-gor. Он и раньше так звал, но сейчас… совсем по-другому. Падать ниже некуда, так он себя успокаивал? Ха. Есть куда, товарищ Волжский. Потому что Гриша глаза закрывает и руку опускает, свой член обхватывает так, при Вильгельме, который за его спиной завис и тихонько посмеивается, довольно так, низко, что от одного этого хриплого звука кружит голову, тело ноет, плоть просит- — Ты так и не спросил, за что меня убили, — шепчет Вильгельм и губами касается края уха Гриши. Нет, ощущается он не как человек — но всё равно ощущается. Гриша ловит каждое слово, каждое прикосновение он чувствует: раза в два слабее, чем коснулся бы человек, но в ядрёной смеси его собственной разгорячённой кожи и этой мертвецкой прохладой Вильгельма — острее. Каждое прикосновение — ожогом. Гриша давно горит. Давно, и как только не заметил до этой ночи? Дурак. Какой же он дурак. — Думал, тебе неприятно рассказывать, — кое-как хрипит Гриша. Слова в горле застревают, он себя быстрее ласкает, сжимает и основания задерживается, а Вильгельм как раз к его спине всем телом прижимается и трётся. — Обо мне ты подумал, — смешок, — как трогательно. Чёрт. Какой он призрак? Настоящий чёрт во плоти, а ему потом будут рассказывать, что Ада не существует! Вот же он, чёрт, оттуда явился на его голову! — И за что же? Вильгельм… тихо смеётся. — За мужеложество. Блять. Всё рушится. Гриша о Вильгельме столько думал, предполагал, знал, тот ведь охотно про себя рассказывал — а вот такую важную деталь из вида упустил. Потому что спросить и не подумал, а сейчас весь образ, идеальный образ Вильгельма в голове разлетается вдребезги, но Волжский никогда, как сейчас, не был рад ошибаться. Вильгельм языком цокает. Шеи касается, оглаживает и ниже ладонями скользит, груди касается, дальше дотянуться не может, но всласть лапает и так, Гриша тяжело дышит и движет рукой ему в такт. — Просто младший брат одного немецкого герцога, — шепчет призрак, хотя какой он там призрак! Ощущается невесомей человека, но прикосновения огнём по коже, — слишком заинтересовался моей скромной персоной. Его сын учился у меня, мы часто виделись, но когда дело едва не получило огласку… Скажу так. В мою эпоху подобные отношения порицались, но не наказывались. А вот по подворотням мне стоило ходить осторожнее. Да. Вот теперь всё складывалось. Вильгельм не знал кто именно, но подозревал. Знал за что, где… И расстроился тоже тогда, когда Гриша про камень предположил. Ха… Каждый вдох горячее. Рядом. Так близко- — Разрешишь? Гриша оборачивается, а Вильгельм как раз бровями ведёт вполне однозначно. Хм. Черёд Гриши довольно хмыкать, он же запретил без разрешения, но к чему вдруг такая послушность? Ха. — Чёрт с тобой, — хрипит Гриша и срывается на стон. Глухой, в горле застревает, но в груди вибрирует. Потому что… потому что- — Чёрт со мной, в чём-то ты действительно и безоговорочно прав, — шепчет Вильгельм и последний раз оглаживает его плечи. — Расслабься, Gregor. Не. Думай. Гриша глаза закрывает. — Sehr gut (*Замечательно), — тянет Вильгельм. А. Гриша не чувствует, как его рука движется. Он её вообще больше не чувствует, но боли нет, ничего нет, так что если бы не обращал внимание, и вовсе не заметил. А вот… Ха… Дыхание сбивается. Гриша чувствует, как вокруг его члена сжимаются совершенно чужие пальцы. Отчётливо так. Как будто его медленно ласкает кто-то другой, Вильгельм, кто же ещё, но рука горячая, а что его собственная Гриша лишь разумом понимает, но ни одно ощущение того не выдаёт. Ну. Глаз не открывает, так, подглядывает, чтоб уж точно убедиться. — Gregor-Gregor, — упрекает Вильгельм над ухом и рукой больше не двигает. — Закрой глазки. — Призрачный поцелуй в шею. — Мо-ло-дец. Гриша и закрывает, что ему делать остаётся? Его ублажает как будто кто-то другой, совершенно другой человек, а ведь разум точно помнит — Вильгельм. Вильгельм сейчас его пальцами внутреннюю сторону бедра Гриши ласкает, оглаживает, чуть сжимает, но лучше бы- Ха. Шумный выдох. Нет, Гриша себя в руках держит… пока что. Вильгельм водит рукой преступно медленно. Слишком. Гриша в кольцо пальцев толкнуться пробует, но по бедру призрачной рукой получает. Не больно — а вот что вторая рука и вовсе останавливается — это больнее. Чуть-чуть… — Вильгельм, — шепчет Гриша. А тот хмыкает и ничегошеньки не делает. — Вильгельм! — уже низко рычит. — Уговорил, — хмыкает тот и снова рукой ведёт. У Гриши, по идее, вторая осталась, но её он в кулак вжимает и упирается в пол. Равновесия ради ли? Нет, чтобы себя сдерживать, в ванной такая хорошая акустика, а ему ничего больше не хочется, чем стонать в полный голос. Чертяга! Рука по-прежнему Гриши, да как он может ей ворочать так, что возбуждение поглощает, горит в груди, жест тот же самый, но когда сам себя касался… Не так. Сказать как это «не так», почему, да какая разница! Мысли сбиваются. Голову кружит, разум чертыхается и просто перестаёт работать, Гриша этим ощущениям полностью отдаётся. Дыхание Вильгельма его шею щекочет, пальцы по всему члену до головки проходятся, останавливаются, да что он вообще творит?! Но… Ха. А… — Я знаю, что именно делаю, дорогой, — шепчет этот дьявол без плоти и проходится вокруг кончиком большого пальца. — И где именно намного чувствительнее, доверься моему опыту… Слова в единое сливаются. В ушах гудит, перед глазами рябит, а Гриша упрямо жмурится и не открывает, лишь в этих ощущениях затеряться. Утонуть. Да, он тонет и пытаться спастись просто не хочет. Выбирает тонуть, выбирает Вильгельма, выбирает то, что между ними. Выбирает. — Виль… Да что ж за имя у него такое! Не хватает, судорожных вдохов просто не хватает, на все эти звуки! — Виля, — сокращает Гриша голову назад закидывает, кажется, так поцеловать сможет, но призрачных губ не чувствует. — Wie… (*Как?) — растерянно бормочет Вильгельм и останавливается. Блять! — К-как ты сказать? О. И сбивается к тому же. Ну-ну, с этим Гриша утром разберётся, а пока- — Вильгельм, не останавливайся, — хрипит Волжский и в руку толкается. — Пожалуйста. Работает. Не хотел просить, тем более о таком, но Вильгельм довольно хмыкает и продолжает истязать его плоть. Только рукой, всего лишь рукой, но крышу сносит окончательно. И. Гриша тихо стонет и изливается… в свою же ладонь. Твангсте тот самый момент выбирает, чтобы отпустить, поэтому последствия Волжский как раз, хм, ощущает. Отвращение к себе к горлу подступает, но они с Вильгельмом — и… Отпускает? И новую волну трепета и волнения Гриша даже может объяснить. Он знает, что сейчас было. Он не знает, что сейчас оно для Вильгельма значило. Потому что с Гришей тут всё просто — он в своего друга, напарника, сожителя — тупо влюбился. Вопреки всему, хоть ты тресни. Но Вильгельм? — Боюсь соврать, — шепчет, кстати, он и невесомо целует Гришу в щёку, — что тебе не понравилось, не получится. Хотя, можешь попробовать, но предупреждаю, что я тебе. Не. Поверю. Из-за его спины вылетает, очертания теряет до полу-прозрачной формы, видимо, мало сил осталось, но какой довольный у него вид. — Чёрт с тобой, — бурчит Гриша и встаёт на ноги. Мда. Нехило его шатает, колени едва держат. — Чертяга ты сам, — добавляет и открывает воду.