Птичка

Задумчиво, но имея определенную цель в голове выходит из полиции направляясь к машине. Нет, не к служебной, ведь он точно знает, что в ней установлен GPS — трекер, и он точно определит точное местоположение, а ему этого не надо. Никто не должен знать, куда он направляется. Садится в самый неприметный автомобиль взятый на прокат, через третьих лиц, проще говоря — через левую сим-карту. Достаёт из пакета, что лежит на соседнем сиденье, кепку и очки, надевает на себя. Заводит мотор, выруливает со стоянки и едет в тот самый дом, что стоит на холме. Он должен кое-что сделать. Должен съездить на могилку к тому невинному созданию, что испытал всю жестокость этого мира, за свою короткую жизнь. Откуда он знает, что Пран похоронил пса? Считайте это интуицией или шестым чувством. Но, он просто знает, что этот человек, никогда не сможет забыть о той собаке. Не успевает доехать до конечного пункта, как видит очень знакомый — незнакомый микроавтобус, что сворачивает на грунтовую дорогу. Он сам не знает, но следит за этим парнем три дня, пока не решается к последнему шагу. Шагу, что навсегда изменит настоящее и скорее всего, будущее. Он прекрасно видит то, что происходит в мастерской этого парня. Видит то, что никто и никогда не должен знать. Видит простого мальчишку с покалеченной душой, точно такого же, которого видит каждое утро в отражении в зеркале. Завороженно следит за точными и изящными движениями кистей рук, за тем, как точно тот всё делает, словно… Он действительно творец. Создатель прекрасного искусства, что простым смертным или, как говорил один его знакомый — мешки с мясом, не понять. Но он в этот самый момент прекрасно понимает, нет, он понял гораздо раньше, но сейчас, в эту самую минуту, он убеждается в этом окончательно — это самое настоящее искусство. Хмыкает. Проводит пальцами по своим волосам. Он свихнулся. Он видит то, что не видит Пран. Он видит изъян. Он скажет ему… Обязательно… Отходит немного в лес, прячась за дерево. Но сухая ветка выдает его присутствие, и ему ничего не остается, как выйти из своего укрытия в бледный свет ночного светила. Поднимает руки вверх, говоря, что он не представляет угрозы и нет никакого оружия. — Пран. — Привет, Пат. Он скорее ощущает, как выдыхает от напряжения Пран, чем видит это. — Я проезжал мимо и захотел поздороваться, — несёт ахинею пытаясь снизить всё ещё высокий градус напряжения. Пат издает короткий смешок и поворачивается, чтобы… — Покажешь? — Что? — резкий поворот головы, мгновенно темнеющие глаза и сжатые губы. — Твоё творение. После этих, казалось бы, простых слов, но для них значащих гораздо больше, чем для других смертных, Пран принимает волевое решение и открывает двери в свою обитель. Туда, куда не ступала нога ещё ни одного живого человека. Человека, а не птички, ведь у них никогда это не получится. Просто потому, что он заносит их на руках. — Прошу в мою мастерскую. Руками ничего не трогать и не доставать телефон, — пропускает первым своего ночного гостя, а сам заходит следом, закрывая дверь. Внимательно осматривает пространство. Подмечает мелкие детали. Его так учили. Замечать всё и даже больше. Но… Сейчас он не хочет всё это анализировать, поэтому поворачивается всем корпусом к другому человеку и просто смотрит. «Захотел отключить анализ? Размечтался, он у тебя уже в подкорке, и ты ничего с этим не сделаешь». — Всё рассмотрел? Всё запомнил? — словно дикий зверь, которого загнали в ловушку, ощетинивается парень. Он просто кивает, а потом понимает, его словно обухом по голове шарахнули, что это место, словно логово. Здесь не должно быть посторонних. Вообще. Никогда. Его впустили в святая святых. Ему доверились. У него нет права подвести эту веру. — Пран? — М? — Почему здесь так всё пропитано болью и отчаянием? Но не их, а твоим? — смотрит пристально на парня перед собой, который будто уменьшается на глазах, а взгляд становится таким пустым… Он думал, что ему не ответят, но… Лучше бы не задавал этого вопроса… Никогда… — С возрастом начинаешь понимать очень многое, в частности — непростительную ошибочность многих «мудростей», которыми пичкают, если ты на краю. Идиот, кто придумал, что время лечит. Время убивает — медленно, но неумолимо, и если уж случилось обзавестись десятком-другим кровоточащих ран, то время лишь обращает их в рубцы, зудящие и нарывные, гноящиеся изнутри. А боль не проходит, просто к ней привыкаешь. Вот и я привык… Он закусывает губу и отводит взгляд… Он снова убеждается в том, что они похожи… Он такой же поломанный изнутри и кое-как собравший свою душу. Если она вообще существует… Делает глубокий вдох и такой же выдох… Решает для себя одну простую истину… — Пран. Пойдем погуляем? — переводит взгляд обратно, твердо и открыто смотря во всё еще такие красивые глаза цвета молочного шоколада, в которых сейчас расцветает удивление и наконец прячется та пустота… Но… Надолго-ли? Никто не знает. — Ты? — он не знает, что сказать, поэтому просто кивает и рывком открывает дверь навстречу лунному свету и свежему воздуху. — Хорошо, пошли погуляем, — и первым выходит из мастерской открывая самую не защищённую часть тела — спину. Он понимает, ему верят, когда видит спину уходящего вперед парня. Они идут по тропинке, что уводит их дальше в лес. Молчат. И это какая-то уютная тишина, что никто не решается её нарушить. — Пран? Он не может молчать, когда рядом с ним идет воплощение искусства. У каждого оно своё. А он нашёл своё. — Пат? — переводит взгляд в сторону, где как он знает и чувствует, находятся чужие глаза. Глаза привыкают к темноте за 20-30 минут, но это у обычных людей, но они не совсем такие, так что, в темноте они видят более-менее лучше, чем остальные. — Ты так и не скажешь своего настоящего имени? В ответ слышится смешок. — Как ты своего? Оба вздыхают. Верят. Верят друг другу, как никому и никогда до этого. Стоят в темноте и смотрят друг другу в глаза. Выдыхают. Пути назад уже нет. Произносят в унисон. — Нанон. — Ом. И слышатся одновременные смешки, а потом тихий смех, в котором гораздо больше затаëнной боли, чем веселья. Они понимают, что оба попали… Один — агент поведенческого анализа, а другой — маньяк-психопат. Но… Они просто люди, даже не так, они — дети, покалеченные в прошлом, которое никогда не покидает их мысли, головы, тела… Протягивает руку и пожимает другую. Вот и по-настоящему познакомились теперь не только души, но и тела…