Операция имени меня

      Я выбираюсь по трапу на заснеженную обледенелую палубу. Освещение внутри корабля не назовёшь ярким, но по сравнению с ним охватившая меня тьма кажется беспросветной, а от жуткого холода перехватывает дыхание. Я замираю, пытаясь привыкнуть к ледяному мраку, проникающему, казалось, в самую глубь души и тела. Правда - я физически ощущаю, как мрак разливается внутри меня, застывает остроконечными ледяными глыбами и пытаюсь как-то свыкнуться с этими не самыми комфортными ощущениями. Но я напрочь забываю о них, как только глаза мои привыкают к темноте полярной ночи и начинают кое-что различать в ней.       Небо. Сегодня оно, на удивление, не скрыто тучами. Луны нет. Но количество звёзд, усеявших эту обледенелую черноту, воистину, поражает. Я никогда не видела на небе столько звёзд. И это при том, что обожаю любоваться ночным небом где-нибудь на юге или в степи. Однако, зрелище, открывшееся мне сейчас, не идёт с ним ни в какое сравнение. Чернильный мрак над головой вовсе не похож на мягкий бархат над морской или степной гладью. Да и звёзды здесь — не россыпи драгоценных камней, а колкие искры, ярчайшие ледышки, висящие так близко, что кажется, протяни руку — и достанешь любую. А если попытаешься оторвать её от чёрного промёрзшего купола, все они осыплются вниз и пронзят тебя лучиками-осколками льда, вопьются в тело, пробьют насквозь сердце…       Я отхожу, наконец, от люка, из которого только что вылезла и пытаюсь взобраться на квартердек, чтобы окинуть взором всю широту горизонта и как можно полнее насладиться новым, ошеломившим меня зрелищем. Корма у «Террора» вздыбилась, поэтому путь наверх превращается для меня в штурм Эвереста. Мои ноги, а точнее, длинные ноги Фицджеймса, к которым я кое-как приспособилась для хождения внутри корабля, скользят и мешают мне осуществить задуманное. Но я упорно двигаюсь к своей цели — и мои попытки, наконец, венчаются успехом. Я поднимаю голову — и понимаю, что затраченные усилия того стоили. От красоты и пугающего величия звёздной бездны захватывает дух и тоскливо сосёт под ложечкой.       Но это ещё не конец представления. Кажется, Арктика решила вознаградить меня за настойчивость и все неудобства предпринятого мною восхождения. В небе над горизонтом внезапно вспыхивает ярко-зелёный свет и начинает переливаться удивительными волнами, играя восхитительными красками и переходами. Северное сияние! Я была уверена, что никогда не увижу его вживую. Но, как говорится, «не зарекайся». Зрелище настолько завораживающее, что я не вижу ничего, кроме этого потрясающего фейерверка. И не слышу шагов у себя за спиной. Однако, в какой-то момент что-то всё же заставляет меня резко обернуться — и это точно не зрение и не слух. Возможно, срабатывает инстинкт самосохранения? Я не знаю. Но, обернувшись, я внезапно вижу рядом с собой фигуру человека в полушубке. Его лицо наполовину скрыто шарфом, но по каким-то неуловимым признакам я безошибочно узнаю его.       — Мистер Хикки? Сейчас ваша вахта?       — Да, коммандер Фицджеймс, — отвечает он, и в его голосе мне удаётся различить нотки досады. Он явно не хотел быть замеченным. Значит, подкрадывался ко мне сзади. Собирался убить? От него всего можно ждать. А я тут совсем одна. Один. Хотя…       — Кто дежурит с вами, мистер Хикки? — Надеюсь, мой голос звучит твёрдо и уверенно.       По правому борту к нам приближается фигура второго вахтенного.       — Сержант Тозер, сэр, — рапортует он.       Меня окатывает горячей волной страха, после чего тело покрывается липким потом. Вот это я попала! Интересно, кто распределяет вахты на этом судне? Голову бы ему оторвать за такие инициативы! Если выживу — обязательно так и сделаю.       Тозер подходит к Хикки и становится рядом. В их позах я не вижу ничего для себя утешительного. Кажется, меня реально собираются шлёпнуть. Вот же чёрт! Какой нелепый и бессмысленный конец. Я не хочу для Фицджеймса такой смерти! Вообще никакой не хочу! А такой — особенно.       Как назло, в карманах у меня нет никакого оружия. Да и смогла бы я его применить? Остаётся надеяться на силу кулаков моего Джеймса. Отбиваться буду неумело, но сильно. Хотя… Если у них у обоих ножи — физическая сила мне вряд ли поможет. Не станут же они из ружья в меня палить. Объясняй потом всем, почему так получилось, что они вздумали продырявить коммандера. С другой стороны, на мне столько всего надето, что нож вряд ли причинит непоправимый вред. Разве что поцарапает.       Эти мысли проносятся у меня в голове за одну секунду. Я открываю рот, чтобы сказать нечто вроде: «Сержант Тозер, доложите обстановку!». И внезапно понимаю, что в облике моего потенциального противника что-то неуловимо меняется. Даже в царящем вокруг полумраке заметно, как оба напрягаются. Кажется, я даже вижу, как вытягиваются их лица, несмотря на скрывающие их шарфы и капюшоны. Может быть, это — такой хитрый способ отвлечь моё внимание? Заставить меня обернуться и подставить им спину?       Внезапно я ощущаю позади себя адский холод. То есть, вокруг и так не жарко, но этот мороз не идёт ни в какое сравнение с тем, который я сейчас чувствую за своей спиной. Кажется, я начинаю понимать, что означает выражение «могильный холод». Оно означает не только физические ощущения. Нет. Душа леденеет от необъяснимого потустороннего страха. Я понимаю, кто стоит у меня за спиной. Вот это ты попала, Алиса Селезнёва! Что называется, между молотом и наковальней.       Словно в замедленной съёмке я вижу, как Тозер снимает с плеча ружьё. Он делает это так долго, что я успеваю предостерегающе вздёрнуть вверх руку и тихо процедить сквозь зубы:       — Не стрелять. Этим его не убьёшь. Только разозлится. А если убьёте меня — вас повесят. Кому надо, знают о вас всё.       Тозер замирает с ружьём в руках и поворачивает голову к Хикки. Но тот неотрывно смотрит куда-то мне за спину, не обращая внимания на своего подельника.       Теперь, наряду с леденящим душу ужасом и жутким холодом я ощущаю смрад. Животинке не мешало бы почистить зубки, со злостью думаю я. И эта злость вытесняет из меня страх. Я медленно оборачиваюсь. Зверь стоит на льду на четырёх лапах в паре метров от меня и внимательно смотрит мне в глаза. Кажется, его взгляд буравит мне мозг, как сверлом. Ещё один легилимент выискался, чёрт бы его подрал! Я снова пытаюсь «закрыть мозг», но воздействие на него слишком сильное, чтобы я могла ему противостоять. Внезапно я понимаю, что всё вокруг куда-то исчезло — нет ни звёздного неба со всполохами северного сияния, ни окружающих корабль торосов и сераков, ни самого корабля, за исключением, собственно, квартердека, на котором я стою, ни Хикки с Тозером… Есть только я и этот монстр, сотканный их тумана, льда, ужаса и плоти. Хм-м… Так он ещё и умеет такие штуки с пространством и временем проделывать? Какая забавная зверюшка!       Видимо, прочитав мои мысли, «зверюшка» лёгким неуловимым движением совершает прыжок и оказывается на квартердеке в непосредственной близости от меня. Что называется — лицом к лицу. Ну, или морда к морде. При этом смрад, идущий от него, куда-то исчезает. Во всяком случае, я больше его не чувствую. В момент его внезапного появления рядом в моей несерьёзной башке возникает яркое воспоминание: сериал «Сваты», четвёртый сезон. Валюха и Ольга Николаевна встречают на улице большую собаку, преградившую им путь. Ольга Николаевна тихо произносит:       — Спокойно. Главное — не выделять адреналин.       На что Валюха отвечает:       — Уже.       — Что — уже?       — Уже выделила.       Вот и я — уже выделила. Наверняка он это почувствовал. Это конец? Почему-то я уверена, что нет. Во всяком случае, дикого, животного, непреодолимого страха смерти, как его описывают в книгах, я не ощущаю. Тем более, что сверление моего мозга прекращается. Какое-то время мы с Туунбаком молча разглядываем друг друга. Я не выдерживаю первой.       — Зачем ты пришёл? — Спрашиваю негромко. — Что тебе надо? Чего ты хочешь? Убить меня?       Туунбак при этом усаживается на задницу и вглядывается в меня… с интересом? Такое ощущение, что медведь из мультика пришёл ко мне в гости, уселся на лавочку и ждёт, когда я угощу его чаем. Даже лапки передние поставил перед собой, как кот. А ещё мне почему-то кажется, что он усмехается, хотя это уж совершенно дикое предположение.       — Убить тебя я не могу, — отвечает он, и я понимаю, что он не произносит это вслух. Его голос звучит у меня в голове, и голос этот такой знакомый, угрожающе-бархатный, вкрадчиво-замедленный и завораживающий… Чёрт! Я знаю, чей это голос! В моей версии происходящего Туунбак разговаривает голосом Алана Рикмана! Охренеть…       А голос, тем временем, продолжает звучать в моей голове:       — Убить тебя я не могу. Потому что ты — нездешняя. Ты не отсюда. И у меня не получится, независимо от того, хочу я этого или нет.       Так. Стоп. «Нездешняя»? Он говорит обо мне в женском роде?       — Откуда ты знаешь, что я?..       Я осекаюсь.       — Женщина? — Усмехается он. — Не забывай, я — не просто медведь-переросток. Я — дух, причём, злобный и страшный. Демон Арктики, можно сказать.       — Говорят, ты питаешься страхом? — Интересуюсь я. Вот почему из всех вопросов, которые можно ему задать, я выбрала именно этот?       — Правильно говорят, — соглашается он.       — Тогда ты, наверное, вечно голоден? — Внезапно осеняет меня. — Людей тут мало. А эта экспедиция, — я неопределённо киваю назад, — для тебя — целый пир?       — Угадала.       — И если я попрошу тебя оставить нас в покое, ты не согласишься? Кто же откажется от такого угощения?       — Умна не по годам, — иронично констатирует Туунбак, складывая передние лапы на пузе и опираясь спиной о борт, отчего тот издаёт жалобный скрип. — Правильно понимаешь.       — Но, может, ты хотя бы убьёшь не всех? Позволишь хоть кому-то выбраться отсюда?       Зверь разглядывает меня с нескрываемым ироничным интересом. Он даже подаётся вперёд, приблизив морду к моему лицу так близко, что я могу разглядеть шерстинки на его носу. Морда у него кажется плюшевой. Внезапно у меня возникает странное, необъяснимое желание прикоснуться к нему. Я снимаю рукавицы, тем более, что холода не чувствую уже давно — видимо, чудище умеет создавать вокруг себя тёплую атмосферу, не зря же в книге Силна представала перед ним голой — и уверенно касаюсь рукой его переносицы. Провожу по ней осторожно от чёрного носа вверх, между глаз к неширокому лбу, между ушами и нежно почёсываю за ушком. Внезапно вспоминаю оставшуюся дома кошку Серафиму, которая от таких манипуляций обычно «заводится с пол-оборота» и начинает урчать от удовольствия, как трактор. Как я по ней соскучилась! И совершенно неожиданно осознаю, что эффект от моих действий практически тот же. Туунбак жмурится, вытягивает шею и кладёт свою небольшую, но достаточно тяжёлую голову мне на плечо. Я продолжаю гладить его морду и почёсывать за ушами. Когда я чешу его вытянутую шею, зверь издаёт горловой звук, напоминающий громкое мурлыканье и внезапно разваливается передо мной кверху пузом, всем своим видом побуждая не ограничиваться одним только этим участком тела.       Я с готовностью чешу его мягкое плюшевое пузико, не оставляя при этом без внимания голову и шею. Огромный зверь извивается под моими руками и урчит всё сильнее. Господи! Оказывается, все любят ласку! Интересно, его раньше кто-нибудь гладил вот так?       — Конечно, нет, — слышу я в голове голос Туунбака, который, кажется, вспомнил, что он — демон, монстр и гроза Арктики, встал на лапы и отряхнулся с несколько извиняющимся видом.       — Так это с тобой в первый раз такое? — Улыбаюсь я.       — Ну-у… да. Только не вздумай никому об этом рассказать! — Угрожающе повышает голос Туунбак.       — Как ты себе это представляешь? — Хмыкаю я, вообразив на секунду, как описываю Крозье или Блэнки наши милые почесушки. — Меня и так принимают за сумасшедшего коммандера, представляющего себя женщиной. А после такого рассказа просто запрут в каюте и не выпустят ни при каких обстоятельствах. Хорошо ещё, если не свяжут.       — Ты права, — усмехается Туунбак. — Но лучше бы тебе было не делать этого.       — Почему? — Невинно интересуюсь я. — Ты считаешь, что уронил передо мной своё достоинство? Разрушил репутацию жуткого монстра?       — И это тоже. Но, главное — я узнал, как это прекрасно. Кто же теперь будет меня так?..       — Хочешь — я буду? Только при одном условии.       — Не трогать твоих людишек? — Хмыкает Туунбак.       — Ага. Можешь их пугать, сколько хочешь. Только не убивай.       — Такого страза мне мало. Им не насытишься, — серьёзно отвечает зверь. — Самый вкусный и сытный страх — предсмертный. Когда человек понимает, что уже — всё. М-м-м…       Туунбак мечтательно закатывает глаза. Ну, вот и что с ним делать? Правда же, голодный…       — А если я тебе скажу, кого можно убить? И кого не трогать ни при каких обстоятельствах?       Да, трудно быть Богом и решать, кто будет жить, а кто нет. Есть ли у меня такое право?       — Ну, может, и договоримся, — неопределённо тянет Туунбак. — А вот что делать, когда ты отсюда исчезнешь?       — А я исчезну? — Спрашиваю с замиранием в голосе.       — Конечно. Ты же не отсюда. Поэтому не сможешь быть тут всегда.       — То есть, я вернусь домой? — Мой голос звучит почти умоляюще от звенящей в нём надежды.       — Скорее всего.       — А когда?       — Этого никто не знает. Даже я.       Я вздыхаю. Какое-то время мы молчим. Потом я предлагаю:       — А ты обучи этому свою шаманку. Девчонка же всё равно ею станет. Кстати, как это произойдёт? Ты ей язык откусишь или она сама себе должна его отрезать?       — Не имеет значения. Если сама — выбор за мной, принять её жертву или нет. Если я откушу — значит, я её выбрал.       — С её согласия? Или никто никого не спрашивает?       — Это и не нужно. Я сам вижу, если человек хочет, а главное, может быть моим шаманом.       — То есть, против воли, насильно ты никого в шаманы не берёшь?       Мне кажется, на его морде появляется некое подобие усмешки.       — Не переживай. Если твой драгоценный Крозье этого не захочет — насильно я его не заберу.       Догадливая скотинка. Небось, полностью просканировал мне мозг и теперь знает всё и обо мне, и об остальных.       — Но вы с девчонкой сделаете всё, чтобы он захотел? — интересуюсь я.       — Догадливая скотинка, — звучит у меня в голове его насмешливый голос.       Зверюга явно дразнится и получает от этого удовольствие. Но, может, это и хорошо? Если у него есть чувство юмора и способность к иронии и сарказму, значит, это — не тупой монстр, машина для убийства, и с ним можно договариваться?       — Зачем он тебе? — Я пытаюсь говорить, как можно равнодушнее, но, кажется, мне не удаётся его обмануть.       — Нравится он нам. И мне, и девчонке.       «И мне…» — думаю я.       — А ты не отсюда, поэтому тебя можно в расчёт не принимать, — отвечает Туунбак.       — А Фицджеймса?       — Его — можно, — Туунбак, сидя на задних лапах, почёсывает спину о борт. — Как конкурента, которого надо убрать.       Вот же чёрт! Меньше всего я хочу, чтобы моего коммандера «убирали».       Туунбак вытягивает ко мне шею и снова кладёт голову на плечо, словно кот, выпрашивающий ласку.       — Что, понравилось? — Я почёсываю у него за ушами, отчего зверь начинает тихонько урчать. — Обучи девчонку ласке. Она научится тебя гладить — и всем будет хорошо. Вам вдвоём — уж точно.       — Думаешь, её можно этому научить? — Вздыхает Туунбак у меня на плече. — Ни один из моих шаманов до этого не додумывался. Тупые они какие-то. Обо всём им говорить надо. Сами не могут догадаться…       — А тебе просить стыдно? Несолидно получается? Имидж страдает? Такой грозный монстр, и вдруг — не тебе: «Почеши-ка мне за ушком», — улыбаюсь я, поглаживая его под шеей.       Туунбак молчит, видимо, не желая отвлекаться от получаемого удовольствия.       — А ты её не проси об этом, а прикажи, — говорю я, продолжая гладить и почёсывать его, как кота. — Подойди и рявкни: «Чеши мне здесь! А теперь здесь. И вот тут», — я сопровождаю свои слова действиями. — «Не так чеши! Нежнее. Мягче». Глядишь, и научится.       — Я подумаю над твоим предложением, — довольно урчит Туунбак. — А пока ты чеши меня. Тебя учить не надо.       Я послушно продолжаю ласкать зверя. Времени у меня много. Значительно больше, чем дома, когда кошка обижается на меня за то, что я глажу её гораздо меньше, чем ей того хочется. Здесь время, кажется, остановилось. Монстрила умеет проделывать с ним такие штуки. «Создавать пространственно-временной континуум» — кажется, так это называется? Но я могу и ошибаться, потому что физика — это не моё от слова «совсем». И я глажу и почёсываю зверюшку к вящему удовольствию нас обоих.       — А много у тебя шаманов было? — Спрашиваю я.       — Много… — Вздыхает Туунбак.       — Давно на свете живёшь?       — Всегда, — просто отвечает он. И, поскольку это сакральное для каждого снейпомана слово произносится голосом Рикмана, по спине у меня бегут мурашки, а сердце сжимается от странного чувства, которому я не нахожу названия.       — Они могут руководить тобой и подчинять своей воле? — Мне очень интересен механизм его взаимодействия с шаманами.       — Нет. Они могут просить меня что-то сделать или, наоборот, не делать.       — Решение за тобой?       — Да. Но они могут склонить меня к тому или иному решению определёнными действиями. Поэтому я не стану обучать девчонку этим ласкам. Чтобы не давать ей в руки больше возможностей уговорить меня.       — А ты не боишься признаться мне, что у меня есть такая возможность? — Удивляюсь я.       — Нет, — просто отвечает зверь. — Ты — не моя шаманка и никогда ею не станешь.       — Резонно. И это значит, что никто никогда не будет чесать тебе за ушком? — Мне становится его жаль.       — Я потерплю, — вздыхает Туунбак у меня на плече. — Жил же я без этого…       — Так ты не знал, до чего это классно, — говорю я. — А теперь узнал.       — Ничего… — Как-то уж совсем просто и вовсе не грозно произносит зверь.       — Послушай. Я, конечно, не твой шаман, — говорю я, ни на секунду не прекращая ласкать его голову и шею. — И не могу приказывать тебе. Но сможешь ли ты выполнить мою просьбу?       — И ты туда же! — Вздыхает Туунбак. — Все вы, людишки, одинаковы. Никто ничего не делает бескорыстно.       — Просто, ты сильный, почти всемогущественный, — говорю я. — А мы — слабые и беспомощные. Потому и просим, что зависим от тебя и нуждаемся в твоей помощи и расположении.       — Ну, ладно. Что за просьба?       Кажется, Туунбак совсем разомлел от моих ласк. Могу ли я этим воспользоваться?       — Не убивать всех подряд. Если тебе без этого нельзя — можешь убивать только тех, кого я скажу? И не трогать тех, о ком я попрошу?       — То есть, ты всё-таки решила, что имеешь право решать, кто будет жить, а кто — нет? — Хмыкает он.       — Прости. Я знаю, что это — твоё право в этой истории. Но я очень хочу их спасти. Как можно больше. И я ведь не требую. Я — прошу.       — Ещё не хватало, чтоб ты требовала! — Усмехается Туунбак. — Ну, и кто же у нас кандидат в смертники? Небось, эти двое за твоей спиной, которые собрались тебя шлёпнуть?       — Эти — да. Первые в списке.       — Я запомню их. Кто ещё?       — Если я назову фамилии, тебе это ни о чём не скажет?       — Нет. Если мысленно представишь их — я запомню.       Я пытаюсь мысленно представить мятежников из сериала. Гибсон, Армитедж, Мэнсон… Не знаю, насколько хорошо у меня получается.       — Давай я лучше представлю, кого не трогать, — говорю я.       — Валяй, — в голосе зверя слышится насмешка. Может, тут есть какой-то подвох и мне не стоит этого делать?       Но я мысленно перебираю всех, кого мне хочется спасти в первую очередь. Разумеется, это Крозье, Гудсир, Блэнки, лейтенанты, медики, мистер Диггл…       — Не слишком ли много? — Слышу я ещё более насмешливый голос Туунбака.       — Прости, — отвечаю я.       Мои руки опускаются. У меня больше нет настроения гладить зверя. Да и у него, кажется изменился настрой.       — Я бы на твоём месте попросил добыть для всех тюленьего мяса, — серьёзно говорит Туунбак.       — И это тоже, — спохватываюсь я, понимая, что он прав.       — Не слишком ли много просьб? — Голос Туунбака звучит грозно.       Я молчу, понимая, что заигралась. Всё-таки, передо мной не домашний кот, а грозный демон здешних ледяных просторов. Хозяин местного ада, так сказать.       — Вот, так-то лучше, — слышу я голос Туунбака. — Думаю, мы ещё встретимся.       Зверь поднимается на все четыре лапы, легко, по-кошачьи, соскакивает с квартердека и медленно растворяется в воздухе, превращаясь в облако морозного тумана. Я рывком оглядываюсь назад. Хикки с Тозером стоят неподвижно, будто каменные изваяния и не сводят глаз с тающего во тьме облака. Не дожидаясь, пока они придут в себя, я мчусь к люку, ведущему вниз, в относительно тёплое нутро корабля, туда, где есть люди, где всё уже довольно привычно, а, главное — безопасно. Захлопнув за собой люк, ведущий на палубу, я почти кубарем скатываюсь по трапу, цепляясь за перила, чтобы не грохнуться и не сломать себе шею. Производимый мною грохот привлекает прежде всего, Нептуна, который с лаем выскакивает откуда-то из полутьмы и мчится ко мне. Я перевожу дух и глажу пса, стараясь унять бешено колотящееся сердце. Нептун мгновение принюхивается и, внезапно громко взвыв, бросается прочь. Видимо, мои руки пахнут зверем, догадываюсь я и уже более спокойно возвращаюсь к себе в каюту. Мне надо многое обдумать и проанализировать. Не совершила ли я сейчас ошибки?       Раздевшись, я решаю прежде всего повидаться с Литтлом и узнать, кто составляет графики вахт. Вопрос этот очень важен — и не только для меня. Стаскивая с себя кучу одежды, я думаю о том, что сказал Туунбак по поводу способа инициации его шаманов. Оказывается, в этой реальности можно стать им и по-книжному, и по-сериальному. Пока я не знаю, что даёт мне такая информация и как её использовать, но запомнить её необходимо. Мне кажется, что она означает лишь одно — и за Силной, и за Хикки нужен глаз да глаз, как за главными кандидатами в шаманы. Чтобы не пропустить момент, когда кому-то из них припечёт занять это почётное место. Хотя, если задуматься, от такой должности больше проблем, чем выгоды. Скорее всего, Силна это понимает и не спешит занять пост. А вот Хикки вряд ли представляет все трудности, связанные с этой должностью. Его влечёт неограниченная власть и возможность стать повелителем хотя бы этой части земного шарика. Разумеется, с перспективой расширить сферу влияния. Радует то, что, скорее всего, мысли эти у него пока ещё не до конца сформированы и не оформились в конкретный план действий.       Освободившись от лишних слоёв одежды, я покидаю помещение, собираясь разыскать лейтенанта Литтла. Логичнее всего начать поиски с его собственной каюты. Надеюсь, я правильно запомнила её расположение. Я стучусь в дверь и слышу в ответ голос лейтенанта:       — Войдите.       Значит, я всё запомнила верно. Когда я вхожу, Литтл сидит за таким же узким столом, как и в моей каюте, повернув голову ко входу. Кажется, он заполняет судовой журнал. Увидев меня, Литтл порывается встать, но я машу рукой:       — Сидите-сидите, Эдвард.       И без приглашения усаживаюсь на его койку. Я понятия не имею, есть ли у меня право на подобное панибратство. И не слишком ли удивится Литтл такому поведению. Но, кажется, он воспринимает всё, как должное и смотрит на меня, ожидая, что я объясню цель своего визита.       — Эдвард, кто у вас составляет графики вахт? — Спрашиваю я его деловым тоном.       — Боцман Лейн, — меланхолично отвечает Литтл.       — Прикажите ему составить новые, — без обиняков говорю я. — Так, чтобы в одно врем я никогда не дежурили вместе Хикки, Тозер, Армитадж и Мэнсон. Вернее, чтобы Хикки никогда не оказывался на вахте с одним из этих троих.       — Почему? — Интересуется Литтл.       — Потому что Хикки плохо влияет на них, — говорю я, понимая, насколько неубедительно звучит эта аргументация. Но другой у меня нет, а отделить Хикки от его сообщников на время вахт надо. Зато убедительно звучит в устах коммандера следующая фраза: — Это приказ, лейтенант.       — Хорошо, но…       — Что?       — На «Терроре» осталось не так уж много людей, поэтому выполнить ваш приказ будет довольно сложно.       — И всё же вам придётся его выполнить. Меня не интересует, как именно ваш боцман будет напрягать мозги, переделывая графики. Можете ему помочь, если он не справится. Но мистер Хикки не должен нести вахту ни с одним из перечисленных мною людей. Вы их запомнили, Эдвард?       — Тозер, Армитадж и… — Литтл пытается вспомнить третьего.       — И Мэнсон. Запишите, Эдвард. Это важно.       Литлл склоняется над столом, записывая на листке бумаги имена. Что он при этом думает о начальстве, которое торчит на его судне и от безделья генерирует дурацкие распоряжения — это не мои проблемы. Потерпит. Скоро я избавлю «Террор» от своего присутствия, так что он сможет вздохнуть с облегчением. А пока пусть молча выполняет мои приказы, как велит корабельный устав. Что, собственно, он и делает.       — Внимательно присматривайтесь, с кем Хикки чаще всего ведёт разговоры. Этих людей тоже старайтесь держать от него подальше и не ставить в одну вахту.       — Вы думаете?..       — Я думаю, что Хикки — наиболее вероятная кандидатура на место главаря мятежников, в случае, если всё же возникнет бунт, — говорю я сурово. — Наша задача — подавить мятеж в зародыше и не допустить его разрастания.       Я не знаю, согласен ли со мной лейтенант или считает, что у коммандера развивается паранойя, но он лишь коротко кивает в ответ:       — Да, сэр.       — Благодарю, Эдвард. И поторопитесь с подсчётом запасов угля и продовольствия. Когда закончите инвентаризацию — немедленно передайте отчёт на «Эребус».       — Слушаю, сэр.       — На этом всё. Вы не справлялись о здоровье капитана?       — Оно далеко не блестяще. Джопсон никого к нему не допускает, кроме доктора Макдональда. Но доктор докладывает мне о его состоянии.       — Хорошо. Не смею больше отрывать вас от дел. Сидите-сидите, — я снова предупреждающе подымаю руку, когда Литтл собирается встать.       Выйдя от него, я направляюсь в кают-компанию, где Гибсон накрывает на стол. Время обеда подходит незаметно. За всеми этими делами я не замечаю,что проголодалась. И только вид столового серебра и шикарных тарелок будит во мне чувство голода. Впрочем, при мысли о консервах аппетит на время пропадает. Однако, воображение тут же рисует изобилие блюд в нашем турецком отеле — и я невольно сглатываю слюну, благодаря Бога, что желудок коммандера не реагирует на мои воспоминания голодным урчанием.       — Мистер Гибсон, — говорю я самым обыденным тоном. — Разыщите мистера Блэнки и скажите, что я жду его у себя в каюте.       — Да, сэр, — вытягивается в струнку Гибсон и спешит выполнить приказание. Я возвращаюсь в каюту к своим «карнавальным» записям. Вскоре туда же приходит Блэнки.       — Томас, у меня два варианта развития событий во время карнавала, — говорю я без предисловий. -- Вот они оба, — я беру в руки листы с записями. -- Нам нужно как следует проанализировать оба эти варианта.       — Работа не на десять минут, — заявляет Блэнки. — Предлагаю заняться этим после обеда.       Я соглашаюсь, и мы вместе отправляемся в кают-компанию. За столом — Литтл, Ходжсон, доктор Педди и инженер Томпсон. Разговор не клеится, поэтому после нескольких неудачных попыток оживить беседу все замолкают и поглощают пищу молча. Я, как и прежде, отдаю предпочтение лепёшкам мистера Диггла, понимая, что мне жутко, «до боли, до крика» хочется мяса и овощей. Свежих, разумеется. Я замечаю, что Блэнки потихоньку наблюдает за мной и тоже старается не налегать на консервы.       Кое-как покончив с едой, мы с ним возвращаемся ко мне в каюту и пару часов безвылазно сидим там, стараясь предусмотреть все возможные и невозможные ЧП при проведении карнавала. Кажется, от нашей мозговой атаки воздух в каюте нагревается. Хотя, возможно, виной всему горячий чай. Итогом нашего заседания становится принятое совместно решение — карнавалу быть. Блэнки уверен, что нам удастся обойти все подводные камни и преодолеть все узкие места. По ходу обсуждения мы записали всё, что нужно сделать для этого. Мы решаем, что я объявлю о карнавале после совещания на «Эребусе», посвящённого подведению итогов инвентаризации. Как это и было в сериале. А подготовку к обеспечению безопасности мероприятия мы оба начнём уже сейчас, согласно плана, составленного в ходе наших «прений» от слова «преть».       — В таком случае, мне больше нечего делать на «Терроре», — говорю я Томасу. — Здесь остаётесь вы, поэтому «Террор» в надёжных руках.       — А что с девчонкой? — Спрашивает Блэнки.       — Заберу её с собой. Всё-таки на «Эребусе» ей безопаснее. Да и Гудсир пускай продолжает свои занятия с ней. Оставить его здесь я не могу, так что…       — Хорошо, Джеймс. А я с Хикки и компании глаз не спущу. Надеюсь, как и вы с доктора Стэнли.       — Само собой. Обо всём происходящем докладывайте мне лично.       — Само собой, — повторяет за мной Блэнки.       Мы улыбаемся друг другу и пожимаем руки.       Ну, вот и всё. Можно отправляться на «Эребус». Я передаю Гудсиру, чтобы он собирался сам и предупредил Силну о нашем уходе. Но перед этим мне нужно сделать ещё кое-что. Я не могу уйти просто так, не проведав Френсиса. Хоть и понимаю, что ему сейчас не до визитов, а любой посетитель может вызвать лишь внеочередной приступ рвоты. И, тем не менее. Я не могу покинуть «Террор», не повидав его капитана. Не знаю, зачем, но мне это нужно.       В дверь капитанской каюты я стучу очень тихо — если Френсис уснул, я не хочу его будить. У меня даже есть сомнения — будет ли услышан мой робкий стук. Но сомневаюсь я напрасно — верный Джопсон, как видно, всегда начеку. Я поражаюсь, как он выносит свалившееся на него постоянное напряжение — и это на фоне полярной ночи, авитаминоза, свинцового отравления и подспудного, разъедающего душу страха смерти. Уже всего этого достаточно, чтобы впасть в депрессию и начать потихоньку сходить с ума. А, впрочем, возможно, уход за капитаном и связанное с ним напряжение как раз, наоборот, отвлекают парня от мрачных мыслей и предчувствий. Ему просто некогда предаваться этим мыслям. Бедняга Джопсон выматывается так, что на депрессию у него не остаётся сил.       — Сэр?       Джопсон загораживает проход, так, что становится понятно — нет такой силы, которая заставит его пропустить в каюту хоть кого-нибудь, кроме доктора Макдональда. А поскольку я — не он, мои шансы проникнуть внутрь равны нулю. Но я всё же попытаюсь.       — Как он? — Шёпотом спрашиваю я.       Джопсон сокрушённо качает головой — самый красноречивый ответ на мой вопрос.       — Спит? — Продолжаю допытываться я.       — Нет, сэр.       Внезапно из-за спины стюарда раздаётся тихий, но настолько душераздирающий стон, что моё сердце готово разорваться в клочья от накатившей жалости и сочувствия. Джопсон оглядывается назад и я, воспользовавшись моментом, оттесняю его внутрь, благо, рост и вес коммандера дают мне преимущества перед капитанским стюардом. Я быстро закрываю дверь и, повернувшись к нему, говорю как можно строже:       — Не шумите, Джопсон. Не стоит привлекать внимание. Да и капитанских стонов никто не должен слышать. Вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями, за что я приношу вам свою личную благодарность. Но выставить меня за дверь именно сейчас вам так просто не удастся.       Джопсон и сам понимает, что я прав. Поэтому пытается действовать не силой, а убеждением. Он старается прикрыть своим телом койку капитана и даже раскидывает руки в стороны, чтобы лишить меня возможности рассмотреть это зрелище.       — Коммандер Фицджеймс, — настойчиво шепчет он. — Прошу вас. Не стоит сейчас беспокоить капитана.       — Знаю, — тихо отвечаю я. — Но я не могу покинуть «Террор», не простившись с ним.       — Но…       — Джопсон. Я всё понимаю. Но пусть он пошлёт меня сам. Он, а не вы. В конце концов, я имею право отдавать вам приказы.       — Какого чёрта? — Внезапно раздаётся у Джопсона из-за спины.       Френсис хочет, чтобы его голос звучал грозно и властно. Но он для этого слишком хриплый, слабый и срывающийся.       — Вы свободны, Джопсон, — шепчу я. — Не уходите далеко. Я не задержусь здесь надолго.       Стюард поворачивается назад, собираясь что-то сказать капитану, но я оттесняю его на шаг в сторону — на большее не позволяют размеры каюты — и оставляю его у себя за спиной. Между мною и Френсисом больше нет препятствий. Я слышу, как Джопсон со вздохом тихо покидает помещение и аккуратно задвигает за собой дверь.       Вонь, стоящая в каюте, ужасна. Ещё с порога меня едва не валит с ног жуткое амбре из смеси ароматов блевоты, испражнений, пота и нестиранного белья. Конечно, Джопсон изо всех сил старается поддерживать как тело капитана, так и его каюту в чистоте, за что ему огромный респект, но помещение не проветривается, и запахи в нём застаиваются надолго. Вдохнув этот воздух, я чувствую, как у меня самой к горлу подкатывает тошнота, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вывернуть наружу свой обед. Но сейчас я, кажется, уже «придышалась» и могу контролировать как внутренние позывы организма, так и выражение своего лица. Точнее, лица коммандера.       Френсис лежит на боку, укрытый одеялом, которое Джопсон заботливо подоткнул со всех сторон, оставив открытым только лицо капитана — измятое, с тяжёлыми мешками под глазами, углубившимися морщинами и багровыми прожилками на носу и щеках. Сквозь царящий в каюте полумрак я вижу глаза Френсиса — мутные, полные неизбывного страдания. Господи, как же ему плохо! А тут ещё нарисовался этот чёртов Фицджеймс, от которого ему не удастся скрыть свои мучения — на это у Френсиса просто не достанет сил. Я понимаю, что он достиг того уровня дна, когда несчастие вызывает скорее гадливость, чем сочувствие. Может быть, я зря припёрлась к нему в такой момент? Ведь он и сам прекрасно понимает это. Но я отчего-то не чувствую к нему омерзения. Наоборот. Сердце моё сжимается от новой волны жгучей жалости. Только бы не унизить его этой жалостью! Только бы он понял, как искренне я сочувствую ему!       — Какого чёрта вам здесь нужно? — Снова хрипит Крозье.       Я делаю шаг вперёд и оказываюсь прямо перед ним.       — Френсис, — говорю я, стараясь, чтобы голос мой не срывался от охватившего меня сострадания. — Я ухожу на «Эребус». Леди Безмолвную забираю с собой. Я рассказал Блэнки всё о себе. Он будет здесь нашими глазами и ушами, пока вы болеете. Я пришёл сказать вам, что всё будет в порядке. Держитесь и не думайте ни о чём плохом. Вы — сильный, вы выберетесь. Впрочем, вы и сами это знаете. И ещё… Я хочу сказать…       Я внезапно замолкаю, подыскивая слова и боюсь, как бы он, воспользовавшись паузой, не рявкнул на меня и не прогнал прочь. Но Френсис молчит, не сводя с меня мутных от плавающей в них боли глаз.       — Я знаю, что не должна была сюда приходить. Знаю — вам тяжело от того, что я увидела вас в таком состоянии. И я хочу сказать… Не думайте об этом. Я уважаю вас. Восхищаюсь вашей силой воли, мужеством и стойкостью. И горжусь знакомством с вами, Френсис. Всё это, — я обвожу взглядом каюту, — временно. У всех в жизни случаются периоды, когда мы выглядим не лучшим образом. Главное — как мы преодолеваем такие периоды. Вы — мужественный человек, Френсис. Вы справитесь. Держитесь.       Во время моего монолога Крозье с трудом отбрасывает одеяло, словно тяжёлую бетонную плиту, и с не меньшим усилием приподымается на локте. Он неотрывно смотрит на меня, и я не знаю, что прячет его потемневший взгляд. Ненависть? Злость? Или?..       Я беру его за руку и пожимаю её, сцепив наши большие пальцы и обхватив тыльную сторону его ладони. И с благодарностью чувствую его слабое ответное пожатие. Кажется, больше ни на что у него нет сил. Френсис откидывается на подушку, по всей видимости, сдерживая стон. Я укрываю его одеялом и, не удержавшись, ласково провожу ладонью по волосам.       — Всё будет хорошо, Френсис. Я позову Джопсона.       Я выхожу. Тут же из полумрака возникает фигура стюарда. Он, действительно, как мангуст, с которым Блэнки сравнивал его в сериале, проскальзывает в каюту. Я прикрываю за ним дверь и через пару секунд слышу характерные мучительные звуки, красноречиво свидетельствующие о том, что визит коммандера подействовал на Френсиса, как сильнейшее рвотное средство. А, впрочем, возможно, не сам визит, а затраченные капитаном во время него физические и душевные усилия. Во всяком случае, Френсис не прогнал меня. И я сказала ему то, что мне всегда хотелось сказать.       Надеюсь, Гудсир уже собрался обратно на «Эребус» И Гибсон уложил мои вещи, которые я должна забрать с собой. Нужно будет взять для охраны пару-тройку морских пехотинцев. Разумеется, не Тозера с Армитаджем. И топать «домой», хотя значительно увереннее я чувствую себя на «Терроре».       Когда мы выбираемся наружу, от былой красоты, которую мне повезло наблюдать во время предыдущей прогулки, не остаётся и следа. Небо выглядит так, как будто вообще не знает, что такое полярное сияние, которым оно радовало глаз совсем недавно. Звёзд не видно от слова «совсем». Честно говоря, ничего не видно, как в пресловутой хижине. Если бы не белизна льда и снега и не фонари, одни из которых несёт Гудсир, а второй — неизвестный мне матрос с «Террора», мы бы вряд ли смогли отыскать дорогу на «Эребус». А так мы медленно передвигаемся по проложенному пути от одной метки до другой. Я знаю, что путь этот обновляется ежедневно, поскольку ледовая и погодная обстановка меняется постоянно, и то, что раньше было дорогой, соединяющей корабли, в любой момент может превратиться в непреодолимое препятствие из нагромождений льда.       Мы пробираемся медленно и осторожно. Продвижение наше требует сосредоточенности и внимания. Но, несмотря на это, я постоянно отвлекаюсь на собственные мысли. Воспоминания о встрече с Френсисом острыми иголками впиваются в сердце, причиняя боль мучительно-сладкую, вызывая непрошенную нежность там, где ожидаемо должна бы появиться брезгливость. Хоть меня это не удивляет. Я давно и прочно влюблена в них обоих — в Джеймса и Френсиса. А поскольку ДжеЙмс сейчас — это я сама, то кого же мне ещё остаётся любить со всей силой нерастраченного чувства? Ах, Френсис… Какое же красивое имя! Его так и хочется повторять, мысленно и вслух.       Постепенно мысли о капитане перемежаются другими образами и воспоминаниями. Я прокручиваю в голове свой разговор с Туунбаком. Всё ли я правильно сделала? Не совершила ли ошибки, предоставив ему список кандидатов на «утилизацию»? Вернее - наоборот. Список тех, кому я очень хочу сохранить жизнь. Насколько глубоко он сумел проникнуть в мой мозг? Увидел ли там картину своей предполагаемой смерти? Я вовсе не уверена в том, что чудовищу можно доверять. И, если у него в планах по-прежнему, полное уничтожение всей нашей экспедиции, не подсказала ли я, как ему избежать собственной гибели? Вопросы, вопросы…       Из раздумий меня выводит внезапный возглас идущего впереди моряка. Я вслед за Гудсиром и Силной устремляюсь к нему. За мною спешат ещё два матроса с ружьями наперевес. Издалека мне кажется, что я вижу лежащие на льду два довольно крупных мешка — и сердце моё леденеет. Неужели это — трупы кого-то с «Эребуса»? Неужели чудовище убило кого-то «в благодарность» за мои «почесушки»? Ноги у меня скользят, я едва не падаю. Дыхание сбивается. Я уже не замечаю ни мороза, ни пронизывающего ветра, который всё более усиливается.       Я подбегаю к «мешкам». В неверном свете фонаря я вижу лежащие на льду две крупных тюленьи туши с выпущенными недавно кишками. Не знаю, по каким признакам, но я понимаю, что они появились здесь буквально только что, перед самым нашим приходом. И я точно знаю, кто именно оставил на нашем пути это подношение. Действительно, в благодарность за «почесушки».       Меня «отпускает». Я слышу радостные возгласы людей. «Эребус» совсем близко. Я отправляю Гудсира и одного матроса на корабль за подмогой и верёвками, чтобы затащить драгоценные туши на борт. У нас будет мясо! Свежее мясо, спасающее от цинги! И пусть его хватит ненадолго. Но если удастся хоть на какое-то время избежать консервов — это уже хорошо. «Спасибо, Туня!» — мысленно запускаю я свой посыл в пространство. И почему-то уверена, что он услышан.       Среди радостной суматохи вокруг тюленьих туш я чувствую внезапный лёгкий дискомфорт и инстинктивно оборачиваюсь туда, где по ощущениям находится его источник. Правильные у меня ощущения. Я наталкиваюсь на пытливый, колкий взгляд раскосых узких глаз. Силна смотрит на меня… с удивлением? С тревогой? С ревностью? Неужели девчонка думает, что я собираюсь отнять у неё бразды правления их семейным домашним питомцем? Тьфу ты!.. Ласкать надо зверюшку вовремя, чтоб ей не хотелось налево ходить. К мужикам, кстати, это тоже относится. К ним — даже более, чем к зверюшкам, думаю я, не отводя от Сильны смеющийся взгляд. Кажется, она меня поняла? Легилиментка эскимосская… Мне хочется показать ей язык, но я сдерживаю свой порыв. Во-первых, не хочу отморозить этот важный орган. Моему Фицджеймсу без него — никак. А во-вторых, возможно, для инуитов подобный жест не имеет такого значения, как для нас, белых людей, и мой риск окажется и вовсе напрасным.       Я отворачиваюсь. С корабля к нам уже бегут возбуждённые люди, тащат верёвки и багры… Больше нет необходимости торчать тут, на морозе. Они справятся сами.       — Тащите туши на борт, ребята, — командую я. — Сегодня у нас — праздник свежего мяса.       — Да, сэр, — раздаётся несколько радостных возгласов.       — Пойдёмте, мисс, — говорю я Силне, увлекая её под локоток. — Эти молодцы справятся и без нас.       Мы поднимаемся на борт «Эребуса» и залезаем внутрь. Гудсир уже встречает свою пассию.       — Доктор Гудсир, — говорю я. — Устройте леди Безмолвную там, где она жила ранее и приставьте к ней охрану, как это было на «Терроре».       — Да, сэр, — улыбается Гудсир и уводит с собой девушку, которая вновь обрела свою обычную невозмутимость.       Передо мной возникает улыбающийся Ле Весконт. Он протягивает руку со словами:       — Привет, Джеймс. Я соскучился!       И, когда я пожимаю её, крепко обнимает меня за плечи.       — Как тут дела, Данди? — Спрашиваю я, снимая капюшон и уэльский парик. — Накомандовался без меня?       Ле Весконт довольно хмыкает.       — Ещё бы! Я прямо во вкус вошёл. Ты бы посидел там подольше, — улыбается он во все далеко не тридцать два зуба. Видимо, цинга уже коснулась его своим страшным гнилым крылом.       — Обойдёшься, — улыбаюсь я в ответ. — Привыкнешь ещё командовать, потом тебя с капитанского мостика хрен спихнёшь.       Ле Весконт скалится и хлопает меня по плечу.       — Данди, распорядись. Полтуши тюленя — на «Террор». Если те трое, что пришли со мной, не справятся, дай им ещё парочку в помощь. И чтоб всем — слышишь — всем! — досталось по куску мяса.       — Хорошо, Джеймс.       Данди вновь довольно улыбается и оставляет меня один на один с промелькнувшей шальной мыслью — а найду ли я здесь свою каюту? За время моего пребывания в этой реальности я дольше проторчала на «Терроре», нежели на «Эребусе» и теперь мне придётся мучительно вспоминать, что тут где находится. Впрочем, мои страхи оказываются напрасными. Я довольно быстро вспоминаю расположение «родных пенатов». Оставив на столе свёрток и наскоро раздевшись, я выхожу из каюты. Надо будет взять у Данди судовой журнал и проверить возникшую ранее мысль о почерке Фицджеймса. Только вот где теперь искать этого самого Данди? На помощь мне приходит возникший, словно из ниоткуда, мой личный стюард.       — Сэр? — Широко улыбается он, словно и впрямь рад моему возвращению и тому, что теперь у него прибавится работы.       А, может, он действительно соскучился по своему коммандеру? Кто знает…       — Мистер Хоар. Разыщите лейтенанта Ле Весконта и скажите ему, пусть зайдёт ко мне в каюту с судовым журналом.       — Да, сэр.       Я возвращаюсь к себе, распаковываю принесённый свёрток с моими (!) личными вещами и усаживаюсь за стол. Я робко перебираю бумаги Фицджеймса. У меня чувство, что я без спроса роюсь в чужих вещах — и это гадко. Но я должна знать, чем живёт человек, которым я оказалась так внезапно и, главное — не по своей воле. И всё же, я несколько растеряна. Но мне надо выяснить одну деталь.       Вот листок, исписанный до половины. Кажется, это проповедь, которую коммандер Фицджеймс готовился прочесть перед командой в воскресенье. Очевидно, он решил после гибели сэра Джона продолжать его традиции на «Эребусе». Я читаю начало проповеди и понимаю, что мне никогда не закончить её. Я просто не обладаю такими познаниями в Библии. И что теперь делать? Перепоручить написание проповедей кому-то из экипажа? Но кому? У меня же нет такого набожного Ирвинга. «Зато есть начитанный Бридженс», — всплывает в голове внезапная мысль. Я невольно улыбаюсь. Неплохая ирония — поручить писать высокоморальные проповеди известному содомиту!       Впрочем, я подумаю об этом позже. Сейчас у меня другие задачи. Я нахожу на столе карандаш и начинаю писать слова, которые не вызовут подозрений в случае, если листок этот попадёт в чужие руки: «И сказал Господь».       Вот и всё, что мне нужно узнать. Мой теперешний почерк полностью совпадает с почерком Фицджеймса. Так что я могу вести судовой журнал и писать прочие документы. Какие — я не знаю. Но могу. Почему-то я уверена, что и подпись коммандера у меня получится без труда.       Я нахожу на столе чистый лист бумаги и начинаю что-то бездумно чёркать на нём. В итоге у меня получается набросок, на котором я узнаю Туунбака, сидящего на заднице на фоне торосов. Он вышел абсолютно таким, каким я видела его на палубе «Террора» -- и это поразительно. Почему? Да потому, что Алиса Селезнёва, каковой я и являюсь, никогда в жизни не смогла бы сотворить ничего подобного за полным отсутствием таланта к изобразительному искусству. Мои попытки что-то нарисовать закончились с наступлением взрослой жизни, тогда же, когда закончилось время просто сидеть за столом, слушая музыку, о чём-то размышляя и чёркая нечто на листке бумаги. Взрослая жизнь — она такая… Видимо, тело Фицджеймса помнит навыки рисования независимо от того, кто в данный момент занимает его мозг. Интересный факт.       Мои раздумья прерывает появление Данди, притащившего подмышкой толстый судовой журнал в шикарном кожаном переплёте.       — Вот, держи, — бухает он мне на стол этот фолиант.       — Спасибо. Я пока полистаю, что ты тут нацарапал, — говорю я ему. Надеюсь, я выбрал правильный тон в общении с давним другом. Кажется, Ле Весконт воспринимает его, как должное. Значит, я не выбиваюсь из образа, что не может не радовать. — А ты пока распорядись от моего имени начать на «Эребусе» полную негласную инвентаризацию всех запасов угля, и продовольствия. И чтоб без лишнего шума. Не вздумайте посеять панику среди экипажа. Особенно тщательно надо проверить состояние консервов — сколько из них пригодно к употреблению. Ну, не мне тебя учить — ты и сам всё прекрасно понимаешь.       — Так точно, коммандер, — Ле Весконт шутливо козыряет мне и уж вовсе интимным шёпотом произносит: — Я соскучился, Джимми…       — Я тоже, — бросаю я, машинально закусив губу.       — О, Господи… — тихонько стонет он. — Что же вы делаете со мной, мой капитан…       Ле Весконт склоняется ко мне и касается губами уголка моего рта. По спине у меня пробегает дрожь. Господи, что это?       — Данди… — растерянно шепчу я.       — Я знаю, Джимми… Не сейчас… — С придыханием отвечает он, выпрямляясь. — Но… Может быть, сегодня?       — Посмотрим, — выдыхаю я.       — Джимми…       Ле Весконт стоит у меня за спиной и трётся о неё тем местом, при мысли о котором меня бросает в жар.       — Данди! — Шиплю я строго.       — Да-да, уже иду, — с явным сожалением отвечает он и покидает мою каюту.       Вот теперь у меня появляется информация к размышлению. Являются ли Джеймс и Данди любовниками на момент моего появления в теле коммандера? Я имею в виду — действующими любовниками. Если да, то «у нас проблемы в пассажирском салоне». Я не хочу отношений с Ле Весконтом. Но если я сейчас внезапно скажу ему об этом — не наживу ли я себе врага? Как известно, самые отъявленные враги — это брошенные любовники. Мне только этого сейчас не хватало! С другой стороны, если чувствами пылает только Данди, и у них уже давно ничего не было, права ли я, дав ему надежду на возобновление отношений? А то, что я дала ему эту надежду, не вызывает сомнений. И какого же чёрта ты это сделала, глупая женщина? «На передок слаба?» — звучит у меня в голове голос Любови Полищук с акцентом из фильма «Ширли-мырли». И так всё непросто, а теперь запутывается ещё сильнее. Как отшить Ле Весконта, чтобы при этом не обидеть его и не настроить против себя? Ну-ка, Алиса, ты у нас по части отшиваний. Тебе это всегда удавалось легко. Да, но только при условии, что мы больше не встречаемся с тем, кого бортанули. А здесь всё по-другому.       Я понимаю, что искать выход сейчас не имеет смысла. Действовать придётся «по обстоятельствам». Поэтому углубляюсь в чтение судового журнала. В моё отсутствие никаких особых происшествий не случилось. Правда, ещё двое оказались в лазарете. Но это сейчас — явление вполне закономерное. По крайней мере, пока никто не умер. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.       Я читаю записи, сделанные самим Фицджеймсом. Теперь мне самому придётся заполнять судовой журнал. Поэтому я стараюсь получше проникнуться стилем и манерой коммандера. К счастью, записи в журнале, в основном, стандартные, так что я, пожалуй, смогу вести его, согласно принятой формуле. Я пролистываю страницы в обратном порядке до того злосчастного дня, когда погиб сэр Джон. Вот тут коммандер Фицджеймс не смог удержать эмоции. Запись в журнале исполнена живой боли и отчаяния. Сразу видно, насколько дорог был писавшему начальник экспедиции.       Разобравшись с журналом, я решаюсь покинуть каюту. Господи, хоть бы мне не накосячить в роли капитана! Это ещё хорошо, что мы никуда не движемся. Что бы я делала в открытом море со своей полной беспомощностью и абсолютным незнанием морского дела?! Интересно, за какое время я пустила бы на дно это несчастное судно, храни его Господь?