***
Добираться из Подмосковья до черты города было сложно: пришлось искать и покупать на последние деньги билет на автобус. Илья, как ни странно, оставил ей запасные ключи — неужели так сильно доверял? Ведь Дине не впервой воровать, а он не мог не знать об этом. Старший брат ее покойного жениха вообще отличался особенной мнительностью, но Андрей, не любивший говорить о брате, списывал это на профдеформацию — Илья был одержим карьерой в Антимонопольной службе и, казалось, семью был готов продать за повышение. Впрочем, родителей и младшего брата, разница с которым была в целое десятилетие, он давно за семью не считал. Дорога до дома показалась Дине очень долгой. Вероятно, из-за того, что при ней больше не было телефона — заигрались «похитители». Впрочем, возможно, что дешевенькая трубка скоро «магическим» образом возникнет где-нибудь в почтовом ящике или на коврике возле двери. Быть всегда на связи для Дины было важно: этого требовали федеральные защитники. Да и вообще, в современном мире без телефона было сложно, ведь почти все сферы жизни постепенно переходили в эти электронные прямоугольнички. В подъезде дома на Харьковской было как всегда темно. Кому было дело до давно перегоревших лампочек? Только если кого-то убьют во тьме — да и то не факт, что заменят. В Бирюлево жизнь криминалитета всегда кипела и в этом сумасшедшем водовороте было сложно вспомнить о такой ерунде как лампочки. Дина нажала кнопку лифта, но характерного звука двинувшейся с места кабины не послышалось. Она нажала на кнопку еще несколько раз, но того самого грохота так и не раздалось. — Сука… Когда ж вы уже жопы свои с места сдвинете? — устало, но в то же время гневно произнесла Давыдова, озлобленно хлопнув ладонью по дверям лифта, после чего направилась вверх по лестнице. Сил ей катастрофически не хватало и успокаивало только одно — мать вряд ли заметила столь долгое отсутствие дочери. Дине казалось, что лестничные пролеты, по которым она взбиралась едва ли не ползком, бесконечны и до двери своей квартиры она никогда не доберется. В какой-то момент она просто села на лестнице между этажами и облокотилась спиной на погнутые местными вандалами темно-зеленые балясины. Запах сырости в подъезде был уже совсем родным для Дины и он ее даже неким образом спасал: лучше пусть пахнет ею, такой пронзительной, чем прокисшим супом и кошками — эти запахи ее душили. Встать со ступеней было невыносимо сложно. Дина даже была готова остаться ночевать здесь и только лишь мысленные уговоры и соблазны навроде теплой и мягкой постели смогли заставить ее подняться на ноги и продолжить путь. Тем более, что вскоре выяснилось, она едва не остановилась в шаге от родного дома. Дверь она нашла уже едва ли не на ощупь: за окном уже были плотные сумерки, а луна все никак не хотела показываться и тускло осветить блудной дочери ее путь. Найдя в кармане плаща ключи, Дина открыла ими дверь и зашла внутрь. Дом встретил ее уже ставшими родными звуками бьющихся друг об друга стеклянных бутылок. С минуту девушка постояла на пороге квартиры с приоткрытой дверью, вслушиваясь в чертыхания матери и шуршание целлофановых пакетов, дабы понять, одна ли она дома. Посторонних голосов не было слышно, поэтому Дина облегченно вздохнула и захлопнула за собой дверь. Шум на кухне сразу же стих. — Эй! Кто там? — голос матери по обыкновению своему дрожал, но, кажется, она была более или менее трезвой. — Это я, мам, — крикнула из прихожей Давыдова, со звоном отбрасывая ключи на комод и скидывая с себя плащ. Дверь, ведущая на кухню, тут же распахнулась и рыжеволосая голова Светланы тут же показалась в проеме. На ее пропитом сером лице было привычное недовольство. — Явилась — не запылилась! — воскликнула женщина. Она стояла, уперев руки в бока, и на ней по-прежнему был старый, застиранный спортивный костюм. И застиранной настолько, что, казалось, истончившаяся велюровая ткань вот-вот порвется прямо на ней. — Ты где шлялась два дня? — Дина замерла на месте, чувствуя, как внутри недоумение вкупе со злостью медленно раскрывали свои глаза и начинали подбираться к ее разуму. Этих слов она почти никогда не слышала от нее. Даже в те периоды, когда мать внезапно решала завязать с алкоголем. Правда, недолго продержавшись, она начинала пить ещё более ожесточенно, будто наверстывала упущенное. И Дине тогда приходилось несладко. — С каких пор тебя это интересует? — как можно более равнодушно сказала Дина, делая при этом вид, что не может что-то найти в карманах плаща. Она вдруг поймала себя на мысли, что не может посмотреть в глаза вот такой матери. Трезвой, адекватной, помнившей, что у нее есть ребенок. Жить с беспробудной пьяницей было проще: Дина знала, что для матери всегда важнее было выпить лишнюю стопку водки, чем поговорить с дочерью по душам и выяснить, чем она живёт. Узнай, чем жила она в последний год — и неизвестно, что бы было. Поэтому Давыдова внутри себя даже поощряла такое поведение матери, жизнь которой давно была перечеркнута крест-накрест. Светлана смолчала. Она только хмыкнула, оглядела дочь с ног до головы таким презрительным взглядом, что злость Дины вновь необъятной волной всколыхнулась, но заинтригованная девушка сжала зубы едва ли не до скрежета и отправилась вслед за матерью. На кухне не творилось ничего необычного. Все тот же лёгкий хаос, который каждый день пыталась разгрести Дина, чтобы совсем не зарасти грязью. Около обеденного стола с уродливой оранжевой клеенкой в цветочек стояло два помятых пакета, в которых просматривались очертания пустых бутылок. Увидев все это, Дина чуть отпустила вожжи: скорее всего, мать выпила утром или вчера вечером, поэтому сейчас уже находилась в адекватном состоянии. Ничего сверхъестественного в ее отсутствие не произошло и можно продолжать жить своей лихой жизнью. — Хахаля себе нового нашла уже, да? — вдруг насмешливо спросила Светлана, а Дина, которая стояла к ней спиной у ветхого кухонного гарнитура, замерла на месте. С момента, как она переступила порог квартиры, ее не покидало ощущение, что она находилась где-то в параллельной реальности. Даже найдя логическое объяснение поведению матери, девушка по-прежнему не могла избавиться от этих чувств. Что-то мешало ей дышать полной грудью в родном доме, но что? Она внимательно обвела крохотную кухню глазами, скользнула по фигуре матери — и ничего не обнаружила. Светлана тут же заметила на себе подозрительный взгляд дочери и, нахмурившись, обнажила все имевшиеся на рыхлом лице морщины, после чего вдруг хрипло хохотнула: — Че ты строишь-то из себя? Я ж не мамашка твоего Андрея, чтоб при мне бровки хмурить! — продолжила она, одергивая темно-синюю спортивную кофту. — Ничего я из себя не строю, — пробормотала Дина, стараясь не отвлекаться на рассуждения матери. — Ну так и говори тогда нормально! Задолбала мычать… — за спиной тут же послышался хлопок дверцы холодильника и знакомый звон. Светлана подошла к дочери и, не обращая на нее внимания, распахнула дверцы одного из шкафчиков. Девушка едва успела увернуться от одной из них. Мать достала оттуда граненый стакан и с громким стуком захлопнула дверцы. — Поаккуратнее! Знаешь же, что денег на новый нет, — укоризненно сказала дочь. Перед ней на деревянной разделочной доске, испещренной старыми царапинами от ножей и мелкими дырками от отцовских звездочек на погонах, лежали остатки подсохшего черного хлеба. Дина взяла лежавший рядом нож и, едва только лезвие коснулось хлеба, за спиной раздался звон разбившегося вдребезги стакана. Девушка испуганно обернулась, но перед ней маячило только лицо нахально улыбавшейся матери. — Да что ты говоришь? — воскликнула Светлана, вскинув руки вверх. — Это у тебя на мать денег нет, а на блядки-то есть, я знаю! Дину пошатнуло. То ли от стресса, то ли подорванное в бегах здоровье давало о себе знать, но в какой-то момент девушке стало казаться, что душа ее постепенно отделялась от ставшего ватным тела. Давыдова слышала свое собственное дыхание так хорошо, будто кто-то чужой дышал ей в уши. Сердце гулко стучало и Дина даже успела отследить определенный, совсем не здоровый его ритм: два удара подряд — и шипение, выходившее из самых глубин легких. Денег у нее, видите ли, на мать нет. А кто же ей покупал лекарства все это время? Кто каждый раз вызывал врачей на дом, когда той становилось плохо? Дина ни в коем случае не ждала от матери пламенных речей, но она верила в то, что где-то в глубине своей жалкой, проспиртованной душонки Светлана все же была ей благодарна. А все оказалось совсем не так. Дочь, как ни пыталась воспротивиться, но все же смотрела на непутевую мать сквозь розовые стекла, которые сегодня та безжалостно разбила вдребезги, как тот самый стакан. Стеклянная крошка, блестевшая золотом в свете маленькой настольной лампы в нежно-розовом абажуре. Уже поддатая мать в своем извечном, замызганном темно-синем спортивном костюме — казалось, она в нем даже спать заваливалась. Насколько помнила Дина, где-то справа, чуть выше груди был какой-то рисунок, выложенный блестками, но от него остались только едва видные темные очертания. И внезапно появившийся в ее руках нож для нарезки хлеба, хотя он был сжат в них еще давно; просто почему-то девушка до этого не замечала его, а потом его шершавая коричневая ручка вдруг стала немного царапать влажную кожу ладони и она вспомнила о нем. Кухня в ее глазах была порвана на отдельные фрагменты. Как при очень плохой съемке светлые, уже почти обесцветившиеся от бесконечных слез, глаза девушки судорожно выхватывали первые попавшиеся куски и соединяли меж собой. И этот ритм, выводивший Давыдову из себя: два удара и шипение, два удара и шипение. Что она здесь делала? Какими такими зверскими преступлениями в прошлой жизни Дина заслужила свою нынешнюю жизнь — одинокую, злобную, волчью? Нередко девушка действительно сравнивала себя с голодной и загнанной волчицей, которой попросту не оставили выбора: она должна была либо умереть, либо убить. И вся сложность ее положения состояла в том, что такие же волки, как она, взяли привычку прикрывать свою облезлую шкуру совершенно невинными людьми. И ни справа, ни слева к этим волчарам не подойти, не обогнуть их никак, чтобы слабачку-мать не затронуть. Как она ни пыталась, но федералы обложили бедную девушку со всех сторон и ни единой лазейки не оставили. — Хоть бы раз мамке чекушку купила, так нет же! Всю жизнь мне испоганила, из-за тебя ж бухаю! — все больше распалялась Светлана, почесывая неизвестно когда мытую рыжую голову. Теперь вместо несчастного стакана она держала в руках бутылку водки и махала ею перед лицом дочери, мол, вот, что мне надо от тебя, а не какие-то там кухонные гарнитуры новые. — Сначала батька твой мне кровь пил, теперь ты… Вот подохну скоро — и будешь плакать, поняла меня? Такие знакомые слова… Именно этими самыми мольбами Светлана и выудила дочь из состояния куда-то постоянно бегущей, вернула домой. И теперь каждый божий день ставила Дину перед выбором: помочь матери, наконец, обрести покой рядом с отцом или же смиренно ждать, надеясь на чудо? Нож в руке казался очень тяжёлым, будто был создан из свинца и Давыдова все сильнее и сильнее сжимала его в пальцах, будто боялась, что вот-вот не удержит его и он упадет на линолеум. Зачем она это сделала? Зачем ей нужна была дочь рядом? Почему соседи годами терпели их семью, не вызывали органы опеки к ним и ничего не сделали для того, чтобы хоть как-то скрасить жизнь Дины? Пусть бы она пьянствовала свободно в этом доме, а Дина бы выросла хоть и не в собственных хоромах, но в более спокойной обстановке. Может быть, все было гораздо проще и чертов Введенский не давил на Дину жизнью матери. Да, это однозначно был единственный способ сохранить маме жизнь. Но теперь она просто щит, которым бесстыдно прикрывался Игорь Леонидович и этот щит надо было пробить и отбросить. Иначе им же ее и огреют по голове в этой битве. «Вот подохну скоро — и будешь плакать, поняла меня?» — последние слова матери заглушили собой нездорово громко бьющееся сердце девушки. Перед глазами встали записи из ее медицинской карты, вспомнились звуки сирены, с которыми к ним приезжали врачи «скорой», многочисленные и безумно дорогие лекарства — единственное, что могло помочь Светлане протянуть на этом свете подольше и более дешёвые аналоги, которые Дина покупала в аптеке, чтобы хоть как-то заглушить свою совесть. Таблетки и уколы отечественного производства действовали гораздо хуже тех, что прописывал врач, но иного выхода у семьи Давыдовых не было. Уж лучше так, чем вовсе бросить мать на произвол судьбы, которая теперь была в руках самой Дины. Рано или поздно, но мать умрет. Или это сделает болезнь, или ее уберут федералы, едва только Дина вновь заикнется о соблюдении ее личных интересов. Так, почему ей не обыграть вторых и не умыть руки первой? Всяко отдельный котел за все грехи для Дины в аду уже приготовлен. — Мам… — глухо проговорила девушка, подняв на женщину глаза. — Чё тебе? — та взглянула на дочь устало, словно сама думала о том, как бы от нее избавиться. — Прости меня. Если сможешь. Где там у человека печень? Уже и неважно. Попала — хорошо, не попала — наплевать. Пока соседи очухаются и вызовут врачей она уже точно истечет кровью и спасение будет возможно ровно настолько, насколько возможно дожить до Второго пришествия. Хрипящая от боли и непонимания женщина скрючилась, держась руками за кровоточащий живот, а через несколько секунд завалилась на бок. Серо-зеленые глаза устремились прямо на убийцу и в них она увидела что-то очень странное, совсем не свойственное ее матери — нечто вроде сожаления, обрамленное крайней степенью отчаяния. Они были такими большими и круглыми, что, казалось, вот-вот выкатятся из орбит. Стянутые пленкой бело-розовые губы судорожно двигались, но ни одного слова разобрать у девушки не получилось. У нее вообще ничего не получалось сделать. Ноги оказались будто приклеены к полу, а нож, обагренный кровью, упал рядом с ней. Сцена, развернувшаяся перед ней и уже подошедшая к своему логическому завершению, заворожила ее. Означало ли это долгожданную свободу действий? Дина очень на это рассчитывала и отгоняла от себя малейшие сомнения, ведь иначе получалось, что убила она мать зря. А этого она бы ни за что не вынесла.***
Вторые сутки томительного ожидания Холмогорова уже переносила с трудом. Даже — без прикрас! — великолепная ночь с Пчелкиным не смогла освободить ее от гнетущих мыслей и Юля ходила по квартире взад-вперед, внимательно рассматривая каждую деталь его съемного жилища. В окна Паша ее просил не выглядывать: его буйная фантазия рисовала ему метких снайперов, расположившихся на чердаках близстоящих домов. Он даже завесил каждое окно шторами, отчего время суток они определяли только по тому, насколько яркие лучи пробивались сквозь тяжелые портьеры. Периодически Юлиана пыталась дозвониться до Дины, но ее телефон по-прежнему был отключен. Обсуждать было нечего — они в дерьме. Это стало ясно после того, как вчера вечером к ним приезжали старшие Холмогоров и Пчелкин. Привезли не только тяжелый пакет с продуктами, но и не самые лучшие новости: — Дело так себе, — констатировал Космос Юрьевич. — Пловцовых мы прошерстили. Сына их старшего в городе нет уже несколько дней. Родители сказали, что он должен быть на даче, в Подмосковье, но там тоже глухо. — Еще и соседей поблизости нет. Чай не лето… — дополнил доклад Виктор. — Погоди-погоди, бать, а что это вы опять стариков несчастных трясете? — Юля только открыла рот, чтобы сказать это, но Пчелкин ее опередил. Парень сел за стол, показывая свою заинтересованность во всей красе. Свободной рукой он повлек за собой Юлю, чтобы та тоже села, но та резко вывернулась и с громким скрипом выдвинула себе стул. Паша еле слышно цокнул языком: ночью она их едва ли не спалила перед соседями своими криками, а тут снова «холод» включила. Поди этих женщин разбери! — Ой, братцы-кролики, там такая заварушка!.. Вам и не снилось! — воскликнул Холмогоров и Юля кротко улыбнулась. Космос Юрьевич плохо умел скрывать то, что творилось у него на душе и в голове. И девушка тотчас же заметила, как в голубых глазах — таких же больших, как у нее — заискрились азартные огоньки — еще осторожно, но в то же время стремительно разгораясь. — Вся внимание, — максимально строго сказала она, сложив руки перед собой в замок. Она прекрасно понимала, что любящий родитель обязательно захочет что-нибудь от нее утаить, поэтому она постаралась изобразить на лице не просто крайнюю степень заинтересованности, но и добавила заранее щепотку скепсиса, мол, каждое твое слово проходит тщательную обработку и не пытайся даже меня обмануть. — Да тут непонятно даже, с чего начинать, — вместо Космоса взял слово Витя, щелкнув зажигалкой. Стало ясно — тема действительно серьезная и рассказ обещает быть долгим. Могли ли они когда-нибудь подумать, что прошлое, о котором они почти ничего не знали, вдруг пересечется с их собственным настоящим? Ведь всем, включая старую гвардию, казалось, что все, что было до нового тысячелетия, осталось там же. А оно, как выяснилось, красной нитью шло сквозь жизнь каждого из них. И прерываться та нить не собиралась.***
Январь, 2000 год
В крохотной комнатушке было холодно: плотно зарешеченные окна не были утеплены, белые кирпичные стены также не придавали обстановке ни грамма уюта. Космос кутался в уже давно вылинявший серый свитер, когда-то принадлежавший его отцу, курил вместо нормальных приемов пищи и мучился от всего на свете: вспоротого живота, который сейчас был крепко зашит и перебинтован, а также от страха, но не за себя, а за то, что почти четыре года назад заново сделало из него человека. Он смотрел на бушевавшую за окном метель и хотел, чтобы этот дикий по своей силе ветер закружил всех их врагов и унес куда-нибудь далеко. Например, в Африку, где их съели бы такие же дикие туземцы. И все равно, что в Африке метелей не бывает. Была б его воля, он схватил бы Люду с дочкой и бросился бежать. Неважно куда, главное — подальше от Москвы. Пересидели бы какое-то время за границей, а потом вернулись, но все сломал жестокий металл ножа, которым предатель Макс ударил сначала его, а потом и Пчелу. — Белый, сука, ненавижу… — бормотал себе под нос Холмогоров. Когда дело касалось безопасности его жены и ребенка, он был готов с фонтанирующей из брюха кровью броситься на поиски Макса, но на «передовую» его не пускали. Дескать, слаб еще. Вот и оставалось только поддерживать свою жизнедеятельность короткими, но ежедневными звонками куда-то в неизвестность. В последний раз Саня привез Космосу совершенно бесценную вещь — рисунок Юлечки. Поэтому всякий раз, когда на него накатывала тоска, он доставал из кармана брюк аккуратно сложенную бумажку и подолгу смотрел на ломаные линии и кривые очертания их семьи. — Это мы еще легко отделались, — уверял друга Витя, который засел в подмосковной глуши вместе с ним. Они следили друг за другом, чтобы ни у кого швы не разошлись, меняли иногда бинты и просто поддерживали друг друга. Оба каждый день просыпались с двумя мыслями: первая — благодарность за жизнь; вторая — надежда на звонок Саши, где он скажет, что, наконец-то, завалил Макса, Володю Опера и всех-всех-всех, кто был причастен к их с Витей несостоявшемуся убийству. — Могли бы как Фил сейчас валяться. А Люда с Ольгой нам только детей наших приносили бы раз в день, как в мавзолей… — Эй, ты вообще думай, что говоришь-то! — пристыдил его Космос. Тема болезни Валерки Филатова до сих пор стояла остро. С той аварии, подстроенной Кордоном, прошло уже два с лишним года и хоть Валера уже очнулся, но восстановление после полученных травм занимало время. Незадолго до покушения его опять оперировали и он продолжал лежать в больнице. Естественно, под надежной защитой. — А могли бы вообще в морге очутиться, — продолжил Витя, но взгляд его был устремлен уже куда-то в стену, а не на друга. Космос заметил, что у Пчелкина задрожали руки и он тут же запустил их в волосы, дабы расчесать мягкие пшеничные локоны. В последние годы он любил зализывать волосы назад, чтобы выглядеть солиднее, но в нынешних, «полевых» условиях такой роскоши не предусмотрено. Да и сам Витя все чаще разлохмачивал чуть отросшие волосы — так он больше напоминал себя года эдак из девяносто третьего. А если отрастит еще больше, то и вовсе — из восемьдесят девятого. Если раньше воспоминания о былой беззаботной жизни заставляли Космоса только шутить на тему их лихой действительности, где «год за два», то после покушения он вспоминать об этом совсем не хотел. Это причиняло ему нестерпимую боль. Еще хуже, чем в момент удара ножом. Тогда, казалось, им все нипочем и никто и дыхнуть на них лишний раз не посмеет. А выяснилось, что посмели не просто дыхнуть, но еще и попытались задушить. Да и кто? Человек, в преданности которого никто из них четверых не сомневался. Грамотный исполнитель, храбрый воин, за маской которого прятался хладнокровный убийца. Оно-то, может, и хорошо, да только не в их же сторону. Спасибо Сане, который все рассчитал максимально ювелирно: мигалку карета «скорой помощи», которая везла их с Пчелкиным в больницу, включила не сразу, чтобы никто не подумал, что везут живых. Потом среди братвы пустили слух, что Витя с Космосом умерли от большой кровопотери. Никому нельзя было доверять, даже Шмидту. Если Макс оказался предателем, то почему другие также не могли вести свою игру? Стоявший на тумбочке около телевизора стационарный телефон вдруг зашелся в громкой трели. Витя испуганно дернулся и тут же посмотрел на Космоса, который внешне излучал настоящее вселенское спокойствие. Он знал: на домашний могли звонить только «свои». — Алло! — прохрипел Холмогоров, сняв трубку. Вид у него был максимально сосредоточенным, отчего у Вити в сердце затеплилась надежда на скорое возвращение домой. — Это точно? — мужчина нахмурил свои широкие смоляные брови и почесал затылок. Пчелкин, недолго думая, встал с продавленного дивана и подошел к другу, пытаясь вслушаться в разговор. Голос на том конце трубки был похож на голос Саши, поэтому Витя затаил дыхание, чтобы только он казался громче и четче. — Понял, принял, Сань. Сидим тише воды, ниже травы, ага… — сказал Холмогоров, после чего повесил трубку. — Ну че там? Завалил? — с некой мечтательностью в голосе тут же спросил друга Витя, на что тот отрицательно замотал головой. — Прячутся, твари. И не вытравить их никак, — мрачно сказал Космос. — Саня сегодня виделся с тем чекистом. Ну, Игорь Леонидович, помнишь? — Ну, и? — Пчелкин говорил с нескрываемым раздражением. Он вообще был против всех стражей правопорядка, в особенности — рядовых ментов. О Введенском он, конечно же, знал и не понимал, почему Саша вдруг решил довериться ему. Отвратительное предчувствие всколыхнуло и без того покореженные внутренние органы Вити и он, недовольно кряхтя, улегся вновь на диван. Космос сел рядом. — Он уверен, что нас грохнули, поэтому Сане бояться нечего. Этот чекист подкинул ему информацию по Максу, Саня едет ее проверять. Вот такой расклад, — пояснил Космос. — Макса мало грохнуть. Он же просто марионетка в руках этого опера, — Витя говорил с ноткой снисходительности. Космоса это не обижало: с детства привык, что Витя любил говорить пафосные речи с умным видом и позволял ему оттачивать это мастерство на себе. Все равно ведь добрый малый. Просто не хочет показывать этого, так как считает слабостью. — От Давида вестей нет? Он знает, что?.. — Да уж знает конечно, — отмахнулся Холмогоров. — Вся Москва гудит, что только в этих газетенках не печатают! — Терпеть не могу этих журналистов, — поддержал друга Пчелкин. — Заколебали лезть туда, откуда живыми не выходят. Ещё и обижаются! — Вот-вот! — поддакнул Космос. — Короче, Давид точно знает о покушении, но насчёт остального говорить не берусь. Давид Хазмуратов был одним из тех, кто в свое время пошел за лёгкими, но смертоносными деньгами — основал наркокартель. У него однозначно была «крыша» кого-то из властей, но амбициозному выходцу с Востока очень хотелось расширяться. Тогда-то он и связался с Космосом. В то время он сам крепко сидел на дури и был только рад тому, что ее поток увеличится. Всеми правдами и неправдами, но он уговорил Сашу помочь Давиду, а потом, когда тот немного окреп, Холмогоров просто стал зависать с ним в вип-комнатах увеселительных заведений. Сейчас ему было стыдно вспоминать о том, что они вытворяли под кайфом, однако связи с Давидом никуда не делись и тот мог попытаться узнать у приближенных к Саше бойцов всю суть истории. И Космос несильно хотел этого, потому что даже Хазмуратова он теперь подозревал во всех смертных грехах. Страхи и подозрения заставляли его сторониться даже тех, кому он когда-то очень сильно доверял. Было ясно: новое тысячелетие принесло им обновление практически во всех сферах жизни.***
— И? При чем здесь покушение на вас и наша ситуация? Как они связаны? — Паша вертел головой, посматривая испытующе то на отца, то на Космоса, но оба, казалось, ещё не вышли из своего общего «архивохранилища». — Ты не кипишуй, а слушай! — одернул сына Пчелкин. — Юль, ты про Давида Хазмуратова что-нибудь слышала? — Только то, что вы рассказали, — ответила она, обняв колено и положив на него голову. — А какое он имеет отношение к нам? — А он в последние лет пять решил новым бизнесом заняться — открыл сеть автосервисов в Москве, — объяснил дочери Холмогоров. — И в одном из них работал твой Миша с этим Андреем. Догадываешься, что было дальше, Шерлок? Все стало ясно как божий день. Юля опустила ногу со стула и, откинувшись на спинку, скрестила руки на груди. Вид у нее был крайне озабоченный, ведь озаботиться было действительно чем. — Так, а причем здесь семья Андрея? — Пчелкин-младший опередил ее и задал тот вопрос, который хотела задать Юля. Отец смахнул пепел в блюдечко и кинул туда же окурок. Паша скривился, но смолчал: его начинали раздражать такие театральные паузы. Да ещё и в самые интересные моменты. — Старший брат Андрея — Илья — работает чиновником в Антимонопольной службе России. Мы одно время с ним сотрудничали как раз по наводке Давида, — произнес Виктор. — И я вот не думаю, что их связывала только крепкая мужская дружба.