Крест-накрест

Никому в мире не нравится чувствовать себя виноватым. Это чувство буквально погружает человека в котел с кипятком: жарко и хочется вылезти из собственного тела, оставить оболочку на растерзание, а самому улететь далеко, где можно будет перевоплотиться и начать жить заново. В каждом из просторных, залитых солнечным светом залов спортивного комплекса «Динамо» пахло новизной: легкая химоза вперемешку с запахом осевшей тонким слоем пыли из-за плотно закрытых панорамных окон, простиравшихся чуть ли не от самого потолка до середины свежей, совсем недавно отштукатуренной белой стены. Если запрокинуть голову, можно было заметить дрожащие очертания облаков и блеклые лучики солнца, искупаться в их равнодушии. Сентябрь уже изживал себя, но москвичи до сих пор уверяли себя в том, что солнце немного пригревало их укутанные в плащи, пальто и куртки плечи. Саша выпрямилась и один из позвонков громко хрустнул. Девушка затянула темно-синюю бархатную резинку потуже и стала искать глазами корзину с мячами: ей необходимо было вспомнить технику игры, пусть даже сегодня она могла это делать только одной рукой. Ей нужно было потрогать гладкую сине-желтую поверхность мяча, провести пальцем по грубоватым шовчикам, со всей силы громыхнуть этим мячом по полу и почувствовать, как вся злость ушла туда, в этот безвольный небольшой предмет спортинвентаря. Злости со вчерашнего дня накопилось немало и ей нельзя позволять продолжать отравлять сердце и душу девушки. Да и времени у нее было немного: уже через час должна была начаться тренировка ее группы. Сталкиваться вновь лицом к лицу с тренером и большинством девчонок ей не хотелось: теперь от всех за версту несло продажностью. Все эти дни до нее пытались дозвониться, писали в чатах, спрашивали, что происходило в ее жизни. Оно и понятно — им нужны свежие сплетни, только вот Саша решила ответить коротко и со вкусом: отправила в общий чат команды фотографию, где она, мило улыбающаяся, показывала крепко перебинтованный палец. Все таки очень удачно она сломала именно средний. Лаконичный ответ взорвал интернет-беседу: большинство посмеялись и отметили чувство юмора сокомандницы, но Филатова понимала, что, скорее всего, только подлила масла в огонь. В общем-то, ей было почти все равно. Вряд ли это увидит ее нынешний тренер, а про будущего и говорить нечего. Да и потом, Юрий Анатольевич знал, что крылось в этом «манифесте», а потому не стал бы устраивать разбор полетов. Но сегодня все должно было решиться. Она опять ослушалась отца, тренера и пришла на тренировку. Конечно, до игры бы ее не допустили, но она бы смогла поговорить с тренером и окончательно убедиться, что тогда произошло: хитрый ход тренера, направленный на мотивацию девушки или же ей стоит более серьезно подумать над сменой команды? — Я же вроде сказал тебе: если поедешь на тренировку, я тут же отправлю тебя в школу. Саша повернула голову, но чтобы найти отца взглядом, ей потребовалось ещё несколько секунд. Он шел вниз, с трибун и смотрел на дочь так, словно она сделала что-то более ужасное, чем ослушалась его. И хоть частично это было правдой, Саша не собиралась раскаиваться. Ведь раскаиваются только преступники, а не влюбленные. Она не ожидала, что он приедет, хотя знала, что возможностей отца хватит на то, чтобы вычислить ее местоположение. И совести хватит действительно приехать да ещё морали читать ей. Филатова не могла злиться на него по-настоящему, но гневом прикрывала стыд за недавнюю ситуацию. Не так она себе представляла признание семье в том, что давно состоит в отношениях с Беловым. Разочарование и страх будущего заставляли девушку огрызаться и протестовать, чтобы не показаться слабой. — Я помню, — сухо ответила Саша, поправляя чуть сползшие наколенники. С появлением в зале отца ее хрупкое, мнимое спокойствие тут же разрушилось и теперь она не знала, куда себя деть. Саше жизненно необходимо было найти какое-то долгое занятие для мозга и тела, но все, на что хватило ее фантазии — это просто продолжать разминку, старательно пряча лицо в свесившейся вниз рыжей копне. В какой-то момент она совсем забыла, где находился отец. — Вижу, ты в хорошей форме, — вдруг продолжил он и по звуку стало понятно, что стоял отец где-то за Сашиной спиной. Тут же стало неловко, поэтому она прекратила разминку и развернулась к нему лицом. С демонстративным равнодушием она взяла мяч и сделала несколько шагов к сетке. Тяжёлый мяч пружинил в ее руках весьма бодро и высоко, что не могло не радовать Филатову, отчего она даже кротко улыбнулась. — Рука не болит? — продолжал допытываться отец, а Саше слышалась в его голосе какая-то издевка, отчего она крепко сжала зубы и, невысоко подпрыгнув, со всей силы ударила по мячу. Тот с грохотом приземлился на пол, а досада тут же обожгла ее изнутри. В горле она тут же почувствовала соленый непроходимый ком, который, казалось, расширялся с каждой секундой и шея вот-вот должна была лопнуть из-за него. Саша инстинктивно почесала шею, будто это могло помочь и слабо покашляла. На глаза тут же навернулись слезы, грозившиеся тут же сорваться вниз, ярко блеснув на солнце. — Врач хороший попался, — тихо сказала она, не глядя на отца. — Все аккуратно сделал. — В аккуратности этого светила медицины я не сомневаюсь. Иначе бы мы все узнали гораздо раньше… — Прекрати! Саша Филатова горько всхлипнула — не то от обиды, не то от стыда. Каждый раз, когда тот же Пчелкин позволял себе отпустить подобную сальную шутку в адрес их с Ваней пары, Саша отчаянно огрызалась, а потом долго плакала: ей вдруг становилось очень страшно в такие моменты. Она не могла никак осознать, нормально ли такое поведение в кругах взрослых. Ей было неприятно, но она терпела, потому что видела, что Юлька хоть и одергивала Пашу, но все же иногда она начинала ухмыляться и ёрзать, когда он обращался к ней. Особенно больно было в тот день, когда Ваня ненароком обмолвился ей о разговоре с куратором в больнице: его обожаемый Зайцев сравнил девушку с Лолитой из экранизации набоковской книги. Тогда-то Саша и поняла, почему ей было неуютно в такие моменты — она оказалась слишком молода для серьезных отношений, хоть и старалась этого не замечать. — Я люблю его, понял? — кричала расстроенная Филатова, сжимая руки так сильно, что сломанный палец все же дал о себе знать: она испуганно ойкнула и тут же разжала кулак, испуганно косясь на повязку. Валерий Константинович скрестил руки на груди и начал осматривать дочь странно, будто приценивался к ней, отчего Сашу охватила ещё большая досада: она окончательно осознала, во что превратила свою жизнь за последние полгода. — А он любит тебя? — вдруг слишком серьезно спросил Филатов, поднимая глаза. — Или ты так, промежуточный вариант… — Промежуточный вариант?.. — и без того большие Сашины глаза расширились еще больше, а вопрос она задала осипшим от шока голосом. Ей не верилось, что один из самых близких ей людей сейчас говорил такие злые, острые как летающие кинжалы слова — помнится, когда-то она случайно увидела одноименное кино по телевизору. Папе оно, как ни странно, совсем не понравилось, хотя маленькой Саше казалось, что если в фильме присутствовали боевые искусства, папа точно должен был быть в восторге. Папа — родной и любимый — теперь вел себя как совершенно чужой ей человек. Все, что он говорил о Ване ранее, оказалось ложью и Саша чувствовала, что неспособна противостоять этому лицемерию, как бы ни силилась. — Ты же говорил, что я для него особенная, — припомнила Филатова отцу. — Ты сам мне его нахваливал, а теперь что? В кусты? Если бы этот разговор оборвался прямо сейчас, Саша бы точно отпустила себя. Рухнула бы на пол, отбив при том себе колени, уткнулись бы в пыльную бежевую поверхность лбом и закричала от ярости, которая выжигала собой ей душу. Медленно, с наслаждением она водила своим костлявым пальцем с длинным ногтем по ней, вырисовывая причудливые знаки на нежной, но такой мужественной душе девушки, а она знала, что это за знаки и хотела выкрикнуть их значение вслед ему, предателю и лжецу. — Мама тоже сильно младше тебя. Почему ты не оставил ее? — не унималась Саша. Ей хотелось хоть как-то достучаться до отца и открыть ему глаза на происходящее вокруг. — Она рассказывала, что ее отец тоже был против ваших отношений, но вы все равно поженились! Как он мог что-то запрещать ей, когда у самого рыльце в пушку? Это было верхом несправедливости. Голова у Саши уже кружилась от обилия запретов и пространных высказываний о ее судьбе. Почему эти взрослые считали себя настолько всемогущими, что спокойно говорили ей о том, что она неправа, даже не утруждая себя какими-либо объяснениями. По всей видимости, считали Сашу настолько слабой, что могли позволить себе не скрывать своих истинных лиц перед ней. Мол, потерпит, ничего не сделает. Но таков уж был характер Филатовой, что в гневе она хотела сделать все с точностью до наоборот лишь ради сладостного ощущения победы. Цель уходила на второй план, главное — увидеть их округлившиеся и испуганные глаза, в которых будет плескаться досада. — Саш, ты очень многого не знаешь, — о, этот снисходительный тон, от которого кровь закипала в жилах, отчего они едва не разрывались. — Да, конечно, откуда мне знать, что ты сейчас придумаешь? — язвительно произнесла она, вскидывая руки к небу, после чего она сразу посуровела: — Знай, ни единому твоему слову я не верю! Не ве-рю! Этот спор отнял у нее уже очень много сил и времени. Филатова не знала, сколько точно времени, но, казалось, вот-вот откроется широкая дверь и в проеме покажется коренастый седой Юрий Анатольевич. Его узкие блестящие глазки смешливо сверкнут в холодном свете сентябрьского солнца, но когда он заметит рядом ее отца, усмешка испарится, а вместо нее в глазах и на губах заиграет беспокойство — ненастоящее, будто из пластилина наспех скомканное. Как и весь этот чертов мир. Хотя, нет. Единственное, что в нем было настоящим — это злость, которую извергал из себя ее отец. Да и вообще, они, казалось, были единственными людьми, которые не стеснялись доказывать всем на свете, что все вокруг липовое. Не стеснялись своей неудобной истинности. И им бы объединиться, да только оказались два таких правдолюба по разные стороны баррикад. — Знаешь, я тебе тоже теперь не очень-то доверяю, — вдруг горько произнес Валерий Константинович, бессильно разводя руками. — Ты обманывала нас целых полгода! Как ты могла? — Могла… — потерянно произнесла Саша, смотря пустыми глазами куда-то в пол. Действительно, могла. Ей раньше казалось, что никогда не сможет, а когда разум затуманила первая любовь — такая смутная, таинственная — все невозможное резко перестало таковым быть. Границы стерлись и когда Белов просто смотрел на нее, держал за руки, дышал в затылок, она была готова на любое преступление. Саша подняла сетку и прошла под ней на другую сторону, чтобы взять мяч. Скандал прошел, в воздухе еще витала его терпкая дымка. Отец молчал ей вслед, а у его дочери в голове крутился один и тот же вопрос: «А стоит ли продолжать?» Да, она любила правду. И была целиком и полностью за нее. Но в последнее время все чаще Александра Филатова размышляла о том, что в этом пластилиновом мире прибавилось населения ровно на одного человека — на нее. Шесть месяцев подряд она лгала. Лгала ради себя, как бы то ни было. И при этом продолжала думать и доказывать всем, как правильно она живет. Это ведь хуже, чем быть просто плохим человеком, верно? Хуже. Намного хуже. Будучи такой же лгуньей, как и все, до дрожи опасавшейся за собственную шкуру, она продолжала играть в праведницу. Хоть теперь, когда все вскрылось, Саша это поняла. Но легче не стало. — Филатова, для тебя мои слова вообще пустой звук? Я же сказал, чтобы ты возвращалась на тренировки только после восстановления! Только не он. Саша мысленно молила всех богов, которых она знала, чтобы Юрий не увидел ее здесь, но, видимо, судьба наказывала девушку нещадно за все эти месяцы забвения. Тренер прошел внутрь зала, а потом его заплывшие глаза расширились, когда к нему повернулся лицом Валерий Константинович. — А вы что тут делаете?.. — ошеломленно прошептал он, просовывая сильные широкие руки в карманы красно-синей спортивной кофты. — Неважно, — холодно ответил Филатов. — Валерий Константинович, а вы вообще видите, в каком состоянии Саша? — не унимался тренер, подходя к мужчине ближе и пытаясь заглянуть в его глаза. — У нее перелом, а вы ее на тренировки пускаете! — Пускаем? — возмутился Валерий Константинович. — Никто ее никуда не пускает. А вы, перед тем, как обвинять, лучше спросите, в чем дело. Юрий Анатольевич смутился и завел руки за спину, надув губы. Саша, уже перешедшая обратно на ту сторону поля, стояла рядом, крутила в руках мяч и слушала разговор мужчин. Если бы ее попросили признаться честно, Филатова вряд ли бы рассказала, что чувствовала в этот момент. Она, скорее, страдала от того, насколько разные чувства ее переполняли в тот момент; Саша ощущала себя где-то на краю пропасти, но не пугающей, а манящей. Если бы только представился случай прямо сейчас все высказать этому старому вруну… Но не сказала бы. Если бы она сейчас протянула язык, пришлось бы уходить. А уходить в никуда — глупо и страшно. И никакой Олимпиады, никаких чемпионатов Европы и мира у нее могло никогда не случиться. «Динамо» был очень сильным волейбольным клубом. Оттуда много кого забирали в сборную. Саша оказалась слишком труслива, чтобы променять медали на собственные принципы. От осознания этого, у нее внутри все ухнуло и обмякло. Сердце ее оказалось насквозь пластилиновым. — Я могу хотя бы лечебной физкультурой заниматься? — глухо спросила она, умоляюще взглянув на тренера. — Если вы меня дома запрете, я вообще форму потеряю! — В щадящем режиме, — строго произнес он, осматривая спортсменку оценивающе, с неким недовольством, как ей показалось. Саша выдохнула. Внутри нее за этот час давно уж сгнило и начало кровоточить, а потому улыбаться не хотелось. Но ей пришлось выдавить из себя эту улыбку на долю секунды и сразу отвернуться. — Следите за Сашей внимательнее, Валерий Константинович, — попросил тренер. — Чтобы, не дай Бог, новой травмы не случилось. — Проследим, — кивнул отец. Саша откинула мяч куда-то в сторону и, не в силах больше находиться в этом помещении, отправилась в раздевалку. В зале было душно и холодно — странное сочетание. И пахло тоже чем-то странным. Скандально-терпким и тошнотворно-сладким.

***

Шарканье голых стоп по ледяной плитке звучало слишком громко в сонной тишине. Но у Вани от усталости уже ноги не поднимались: последнее время он не общался ни с кем, кроме учебников. Белов поставил чашку с остатками кофе в раковину и потянулся вверх, разминая спину и руки. Парню одновременно очень хотелось спать, но в то же время он знал, что сон его будет короток и глубок: только он закроет глаза, как тут же наступит очередное учебное утро. А ему хотелось ещё чуть-чуть свободы, даже такой смазанной. К тишине он привык: после того, что произошло в квартире Филатовых, у Беловых молчали много. Но даже не потому, что не знали, о чем теперь говорить, а потому что все трое членов этой семьи прятались за работой и учебой как за каменной стеной. И все трое успокаивали себя тем, что какой никакой, а разговор об отношениях с Сашей все же состоялся. Значит, не такие они плохие родители, а он не такой плохой сын. Разговором назвать это было сложно: ни отец, ни мама не могли подобрать правильных слов, а потом и вовсе чуть не скатились в бытовую истерику. Оба. — Я-то все думал, почему у тебя девчонки нет, а ты, оказывается, помоложе себе искал! — в тот вечер отец демонстрировал чудеса «остроумия». — Ты головой маленько думай, сынок. Головой, а не хуем! Как я теперь с Филом разговаривать буду? Как я ему потом в глаза посмотрю? — Как я посмотрел, так и ты посмотришь, — что-то в этом стиле пробубнил тогда ему в ответ Ваня. Отцовские нравоучения спокойно пролетели мимо него кометой. Кто вообще думает головой в момент, когда влюбляется? Он-то сам ей думал, когда с мамой познакомился? — Да что ты говоришь, родной? — горячился старший Белов. — Ты дочку его полгода ебал! Несовершеннолетнюю! Тебе сверстницы не дают, что ли? Как ты вообще до такого додумался? Отец Вани не отличался выдержанностью в семейных отношениях. Тогда он вскочил со стула и направился к сыну. Он бесцеремонно ощупал его уши, щеки, волосы, несмотря на крики Ольги и возмущения оторопевшего сына. — Пап, ты что творишь вообще? — отбрыкивался Ваня изо всех сил. — Понять хочу, что с тобой не так, — объяснил Александр, отпуская парня. — Вот вроде с виду нормальный пацан, не урод совсем, а волочишься за малолеткой! — Ей скоро семнадцать! — ухватился Ваня. — Да какая нахер разница? Все одно: ты с ней ненадолго. Девочка только жить начинает, а ты ей уже веру в мужиков разбиваешь! — парировал Белов, в голосе которого уже чувствовалась такая натянутость, что, казалось, он вот-вот бросится объяснять все сыну более «доходчиво». — По себе людей не судят, Белов. Эта фраза, так спокойно вылетевшая из уст матери семейства, произвела эффект бомбы. Отец и сын тут же поутихли и повернулись к ней, смотря на абсолютно невозмутимую женщину с бокалом белого в руках. Она стояла у окна и смотрела на мужа с вызовом и укоризной. Александр отпустил сына и подошел к жене: — Че ты начинаешь-то? Или хочешь сказать, что они в будущем поженятся и народят нам внуков? — Может, и народят, — продолжала все тем же тихим голосом говорить Ольга, болтая в полупустом бокале-пузыре алкоголь. — Ты-то что привязался? Ваньке уже двадцать. Нам с тобой по сколько было, когда мы познакомились? Белов ничего не ответил супруге. Вместо этого он с явным недовольством выхватил у нее из рук бокал и поставил на стол. — Бухать заканчивай, а то ересь всякую нести начинаешь, — надменно произнес он. Оля теперь тоже молчала и продолжала смотреть также колюче, как и до этого. А потом вдруг взяла и хлопнула ладонью с изящным маникюром по его щеке. И ни один мускул на лице не дрогнул — привыкла уже. Женщина прошла мимо сына, который уперся взглядом в кухонную плитку на полу, вцепившись при этом в один из ящиков гарнитура темного дерева. Вино с собой не забрала. Штаны и рубашка из темно-синего шелка беспорядочно, будто в судорогах, развевались при ходьбе, а медные волосы, собранные золотистыми крабиком на затылке, блеснули хвостиком кометы в свете люстры. Босые узкие стопы громко шлепали по кремовой плитке, а вскоре дверь супружеской спальни звонко хлопнула. Ваня тоже пошел к себе в комнату. К таким взаимоотношениям между матерью и отцом он давно привык, а потому не считал, что увидел что-то недозволенное. Ему вообще было почти все равно на их споры и ругань — это ведь их жизнь, лезть туда бессмысленно. Когда Ваня был существенно младше, он яростно пытался восстановить в доме мир — такой, какой он видел в семье Холмогоровых или Филатовых. Но часто за столь благородные порывы получал по «шапке». И чаще от отца. Поэтому по мере взросления Иван постепенно отстранялся от родителей, решив, что их уже ему не исправить, а вот свою семью по собственному разумению он сам и построит. Махнул на них, словно на отработанный материал, и ушел с головой в медицину и такую родную, мелкую, романтичную Сашку. Единственное, за что парню было обидно, так за то, что отец и мать, по всей видимости, не жили по тому же принципу, что и он. Лезли в его жизнь, как к себе домой. Лучше бы сами разобрались, наконец. Ваня подошел к окну кухни. Осенняя ночь окутала своим ледяным мраком эти такие же неприветливые, высокомерные соседские дома. За каждой такой дорогущей стеной, дверью, крышей прятались свои секреты. И Ваня был уверен, что его секрет, который уже перестал быть таковым, на фоне остальных совсем безобидный, даже детский. Жаль только, что всем окружавшим его людям это было невозможно доказать. Как и истинность его чувств к Саше.