Три года назад, 2011 год. Москва.
Золотая осень вдохновляла только поэтов, которые жили кучу лет назад, а обычных школьников она едва ли не заставляла плакать. И если первая половина смиренно скучала на уроках, то другая бросала вызов учителям, родителям и прогуливала занятия. К этой половине подростков и относилась Юлиана Холмогорова. Ее день начался с замечаний завуча касательно ее школьной формы, которой, впрочем, и не было. Одни только черные капронки, испещренные дырами и «стрелками» вызвали бурные возмущения Оксаны Игоревны. — Ты куда пришла, Холмогорова? В школу или на панель?! — кричала женщина, не давая школьнице пройти в класс математики. Сама Юлиана глянула на нее устало из-под густо накрашенных ресниц. В сочетании с графичными стрелками ее взгляд становился более высокомерным, ведь Холмогорова понимала, что все равно правда будет на ее стороне. — А че вы так со мной разговариваете? — нарочито громко пережевывая жвачку, спросила школьница. — Забыли, кто мой отец? — Ты должна ходить в школу как положено, а не как… — задохнулась от возмущения Оксана Игоревна. — Как не пойми кто! — Ну ладно, я тогда сваливаю. — легкомысленно пожала плечами Юлиана, поправляя висевший сзади на одной лямке рюкзак. — Ты куда пошла? — окликнула ее завуч, но Холмогорова делала вид, что не слышала ее. — Я твоему отцу позвоню! — Ага, звоните, звоните… Если дозвонитесь, конечно… Осенняя прохлада, запах прелых листьев ударили в нос Юлиане, когда она, спешно натягивая кожаную куртку, бежала к калитке. Свобода была так близко, что безумно пьянило ее, а ощущение собственной безнаказанности (ну или хотя бы отложенного на время наказания за прогул и хамство) внесли свою лепту в стремительно поднявшееся настроение Холмогоровой. То, что отец не возьмет сразу трубку было понятно сразу, а если бы он и взялся перезванивать завучу, то было бы это ой как нескоро. Часов до девяти вечера Юлиана могла, что называется, спать спокойно. Недалеко от школы находился большой парк, оснащенный всякими лазилками и качелями для детей. В такое время там не было даже мамочек с малышами, поэтому можно было спокойно пройтись по нему до метро, а потом уже решить, куда бы ей хотелось. Юлиана точно не хотела домой, поскольку там было скучно, да и родители могли нагрянуть за какой-нибудь документацией, поэтому выбор пал на торговые центры, ВДНХ — туда, где к моменту ее прибытия уже могла кипеть жизнь. — Эй, Холмогорова! — вдруг послышался знакомый голос сзади. Юлиана обернулась и увидела бегущего к ней со стороны бешено трясущейся из стороны в сторону качели Пашу. — Погоди! — Гожу. — равнодушно ответила Юлиана, смотря на Пчелкина снизу вверх. — Время восемь тридцать, а ты уже домой валишь? Молодец, горжусь! — смеялся он, медленно идя вперед, куда и направлялась Холмогорова. Та рассмеялась в ответ на его слова. — Оксана, сука такая, за шмот меня прижала. Ну я и решила прогулять денек. Да и вообще, там алгебра первым, а нахрена мне это надо? — рассказала Юлиана другу. — А ты тоже решил прогулять, смотрю… — А у меня, по счастливейшему стечению обстоятельств, тоже алгебра первым, прикинь? — Паша говорил, не переставая при этом улыбаться и изучающе осматривать Холмогорову. Она же, заметив это, вдруг подошла к пустующей скамейке и поставила на нее ногу в высоком осеннем ботинке. — Зацени придумку! — она откинула назад куртку и показала две металлические цепочки, которые она недавно пришила к ярко-красной клетчатой юбке. Пчелкин хмыкнул и показал палец вверх. — Неплохо, — протянул он. — Ножки так вообще отпад! — Придурок озабоченный! — Юлиана кинула в него свой школьный рюкзак, который Паша тут же словил и вернул ей в руки. — Кстати, как у тебя первым могла быть алгебра, когда она первым у нас? — Ой, точно! — он картинно хлопнул себя по лбу. — Ошибся! Не алгебра, а химия! — Ну одна херня… — недовольно отмахнулась Холмогорова. Так они дошли до метро. Юлиана уже хотела спуститься вниз, как ее под локоть взял Пчелкин: — Куда планируешь махнуть? — Да не знаю… — сказала Холмогорова. — Наверное, в Сокольники. Или на ВДНХ… А ты? — А я думал, мы с тобой здесь пробздимся маленько. — немного обиженно проговорил Пчелкин. Юлиана замялась. — Ну-у-у, хочешь со мной? — протянула она, но Паша отмахнулся от предложения. — Да не, я здесь до конца первого урока поболтаюсь, а потом, наверное, вернусь. У нас потом английский, русский, а мне это все надо для экзаменов. Юлиана сначала широко распахнула свои карие глаза, а потом расхохоталась: — Реально на уроки пойдешь? — смеялась она. — Уж от кого, а от тебя, Пчелкин, я такого рвения к учебе не ожидала. — Ну все, десятый класс, надо быть посерьезнее. — важно заявил Павел. — Тебе бы тоже не мешало, все-таки в девятом классе уже! — Да что в этом девятом классе такого? Экзамены необязательные, сдавать я ничего не буду, а к одиннадцатому решу, что мне вообще в этой жизни надо. С этими словами она потянулась к другу, чтобы обнять его на прощание. Пчелкин затаил дыхание и протянул к ней руки, а Юлиана приподнялась на цыпочки и уронила ему голову на плечо, обхватывая его тело своими худыми ручками.***
Ленинградка, Новая Башиловка, Лефортовский тоннель… Паша так мчался навстречу ночи алкоголя и плотских утех, которые помогли бы ему забыться, что даже при закрытых стеклах у него ветер свистел в ушах, отчего он на минуту подумал, что уже начал сходить с ума. Когда, наконец, показались огни «Газгольдера», свист утих и теперь его заменили шумы на парковке. Паша заехал туда весьма эффектно, громко скрипя шинами, которые неизвестно как до сих держались при всей любви своего хозяина к дрифту и резким движениям. Выйдя на улицу, Пчелкина вдруг зашатало от сентябрьской свежести, которая тут же проникла в его нос и резко контрастировала с запахами внутри спорткара. Проморгавшись, он закрыл машину и направился внутрь. Все, чего он хотел, уже ждало его и буквально подсовывало себя под нос Павла: красивые девчонки, которые замечали его, приглашающе улыбались; за барной стойкой блестели бутылки с различным алкоголем. Все вокруг тонуло в свете софитов, больно бьющей по ушам музыке и общем желании нахреначиться здесь в слюни, чтобы почувствовать какое-то облегчение. — Водки! — коротко скомандовал Пчелкин, присаживаясь на барный стул и рассматривая потенциальных «стрессоснимательниц». Слева от него сидела высокая девушка в ярко-красном платье, которая явно не подходила Пчелкину — он любил помладше или ровесниц, а у той лицо было, как будто ей под сорок. Слева сидела молоденькая блондинка, которая вообще не заметила его и была слишком сосредоточена на трубочке в своем коктейле. Водка обожгла его горло и это ощущение Паша считал пропуском в сегодняшнюю лихую ночь. Будто без этого он не мог сделать то, что хотел, не влился бы в так называемый коллектив. — «Лонг Айленд» сделай для девушки! — нарочито громко, почти что в ухо блондинке прокричал Пчелкин, отчего та вздрогнула и обернулась. Лицо у нее было совершенно чистое и невинное: большие голубые глаза, длинные светлые волосы. Даже яркого макияжа, как у большинства здесь, у нее не было. Образ дополняло светло-голубое короткое платье. Глядя на нее, Пчелкин по-доброму усмехнулся: — Я угощаю! — Спасибо… — немного растерянно ответила ему незнакомка, пододвигаясь поближе. — Меня Юля зовут, а тебя как? Едва узнав, как зовут блондинку, Паша будто вернулся в реальность, от которой сбежал сюда и о которой хотел забыть. Конечно, он понимал, что вероятность того, что Юля окажется Юлианой ничтожно мала, практически равна нулю, однако это все равно заставляло чувствовать его некий дискомфорт. «А впрочем… Почему бы и нет? Раз с той Юлей ничего не получается», — подумал парень, опрокидывая вторую рюмку водки. — Я Паша! — крикнул он, следя уже немного осоловевшими глазами за тем, как новая знакомая пила «Лонг Айленд». — Ты первый раз здесь? — Да, меня подруга притащила, а сама куда-то уплясала. — с обидой в голосе ответила ему Юля. — Впрочем… Может, оно и к лучшему. — Конечно к лучшему! — Пчелкин проигнорировал неумелое заигрывание, которое езе раз подтвердило его версию о том, что Юля — простая тихоня, которую подружка — напротив, бунтарка — притащила с собой в клуб, чтобы Юля расслабилась и увидела, что жизнь не заключается в одних учебниках. Классическая, почти до противного заезженная история. — Может, пойдем потанцуем? — продолжил Павел, кинув мимолетный взгляд на танцпол. — Погнали! Юля спешно допила коктейль и, натянув дружелюбную улыбку, направилась за парнем, уже слегка пританцовывая. За все то время, что они провели в клубе, Паша не раз отмечал про себя, что, несмотря на внешнюю невинность, Юля умела красиво, а, главное, в такт музыке двигаться. Для него, как для музыканта это было важно. Да и потом, уже вне танцпола, Юля показала себя далеко не с самой плохой стороны и Паша даже остался доволен. — Ты охренел? Уже в который раз ты прогуливаешь университет из-за своих свистоплясок в клубах! Едва Паша услышал звук «будильника», то сразу понял, что по пьяни перепутал адрес и приехал не в съемную квартиру, а в родную, где до сих пор жил отец. В голове до сих пор был странный липкий комок, который наотрез отказывался думать и помогать парню этим нелегким утром. Тяжелая рука старшего Пчелкина «мягко» приземлилась на его щеку. — Я за что плачу бешеные бабки? — не унимался Виктор Павлович. — За то, чтоб ты спал до обеда? — Пап, ну хорош… — пробормотал Паша, пытаясь перевернуться на другой бок и поправить одеяло. — Все, я… я больше н-не б-буду так… — Ты мне это говоришь каждый раз, когда я нахожу тебя в таком состоянии! — Виктор вдруг дернул на себя одеяло и Паша тут же почувствовал холод. Глаза его широко распахнулись и он, наконец, смог перевернуться хотя бы на спину. Виктор Павлович смотрел на него так, будто вот-вот сорвется и прибьет сына к чертям. Презрительно осмотрев его, Пчелкин-старший тяжело вздохнул и сел на офисное кресло что стояло у письменного стола рядом с кроватью. Тот взгляд, которым он сверлил его, Паша знал преотлично: так отец смотрел на него, когда он не оправдывал его надежд. — Я сейчас не буду тебе выговаривать за клубешники и девок, потому что тебе все тут же расскажут, что я в девятнадцать был не лучше. — начал Виктор Павлович. — Но если ты не перестанешь там тусоваться в ущерб учебе, я нахрен перекрою тебе все каналы. Понял? Я пошел у тебя на поводу, оплатил эту журналистику, хотя до сих пор не понимаю, с какого хера ты решил, что это твое, а ты тупо прожигаешь мои бабки непонятно где! — То есть, тебя беспокоит не моя учеба, а слив твоих денег в никуда. — печально констатировал Паша, подтягивая обратно одеяло к себе, но ситуация повторилась, только теперь отец выглядел еще злее, чем до этого. — Если б ты только знал, чего мне стоило тебя обеспечить всем, что ты так бездарно сейчас проебываешь… — Я знаю, пап. — вздохнул Паша. — Это стоило дохрена человеческих жизней. Я бы мог сказать, что я не одобряю этого, но раз благодаря этому я сейчас не прозябаю в нищете, то спасибо тебе. Огромное! — А то, что это могло стоить моей собственной жизни тебя не волнует? Паша потупил взор, хотя пытался сделать вид, что просто устал. Отец был прав и Паше даже стало стыдно за то, что он сначала подумал о материальных ценностях, а не о нем. Старший Пчелкин был доволен произведенным эффектом, но виду не подавал. — Собирайся, на вторую пару еще успеешь. С этими словами Виктор вышел из комнаты сына, который продолжал сидеть и думать о разговоре с отцом. В последнее время их отношения совсем испортились: Паша не навещал отца, все больше прогуливал университет, а Виктор Павлович, несмотря ни на что, любил сына и все больше чувствовал, что все, что он строил со своими друзьями в девяностые, как рисковал жизнью ради Пашки и его будущего, было зря. Эти мысли пугали Виктора, но при этом он не мог им сопротивляться. Иногда он даже жалел, что с Пашкой не получилось все так, как у Космоса с его Юлианой. Ведь была такой же оторвой, которая трепала родителям нервы и пропадала неясно где, а потом, когда произошла трагедия с Мишей, она переменилась и стала более серьезной и ответственной. Но, увы, Паша никогда никого не любил так серьезно, чтобы из-за него меняться. Точнее, человек, которого Павел любил, не умирал. — Куда едем, Виктор Павлович? — спросил водитель, когда он сел в машину. — В офис, куда ж еще… — пробурчал мужчина, поправляя любимое темно-зеленое пальто.***
Утро наступило для Филатовой и Белова слишком быстро и девушка была очень этим недовольна. Сколько бы Иван не тормошил ее, Саша не хотела вставать и только недовольно мычала и ворочалась. — Ты в курсе, что тебе отсюда до школы пилить и пилить? — воскликнул парень, натягивая на ноги носки и попутно продолжая будить девушку. Филатова, наконец открыв глаза, протерла их и обиженно надула губы. — А ты меня не отвезешь? — спросила она, прочесывая медные волосы. В ответ Ваня тихо чертыхнулся, но все же отвезти согласился. — Только ты вставай, а то мы опоздаем! — назидательно продолжил он. Когда Ваня говорил что-либо таким тоном, Саша была готова на все, ведь больше всего она не любила, когда ее понукали. Казалось бы, что с таким свободолюбивым характером она бы не добилась больших успехов в спорте, однако у Филатовой было четкое разграничение: в обычной жизни ее никто не смел принуждать к чему-либо, а вот тренер имел карт-бланш. — Прикинь, если бы твои родители прямо сейчас приехали домой, — вдруг задумчиво протянула Саша, стыдливо прикрывая грудь в поисках белья. — Вот был бы сюрприз! — Не каркай! — нервно прикрикнул на нее Ваня, из-за чего Филатова, едва надев белье, удивленно обернулась в его сторону. Белов, почувствовав ее тяжелый взгляд, вздохнул и извинился. Саша промолчала и, закутавшись в темно-синий мужской халат, направилась в ванную. — Твою цепочку, если что, я взял! — крикнул ей вслед Белов. Классический тяжелый будильник возле кровати Вани показывал половину восьмого утра. После столь бурной ночи вставать в такую рань было настоящим преступлением, на которое им пришлось пойти, чтобы сохранить тайну их отношений. Белов вообще последние полгода нервничал столько, сколько не нервничал всю свою жизнь. Понимал, что поступал неправильно, но Сашка так манила его своей искренней любовью, ради которой она была готова броситься за ним в самое пекло, что он просто не мог устоять. Де-юре их отношения находились на грани между законом и преступлением: Саша давно достигла возраста согласия, однако все еще не являлась совершеннолетней. Скользкое дельце, но его родители и родители Саши точно бы все рассудили сами. И никакой надежды на счастливый финал. Из ванной Филатова вернулась немного посвежевшей, однако все равно выглядела недовольной ранним подъемом. Ваня тут же напомнил ей о цепочке и Саша подошла к нему, чтобы взять ее, но Белов вдруг вновь сжал ее в кулаке. Девушка, постояв минуту в молчаливом шоке, расплылась в улыбке и повернулась к нему спиной, перекидывая выкрашенные хной волосы. Золотая цепочка — папин подарок в честь ее первой золотой медали — тут же щелкнула сзади, а руки Белова бережно переместились с шеи на плечи, а после — на ребра. Слабо подвязанный халат спал вниз, а по коже тут же пробежался табун мурашек. Саша была легковозбудимой девушкой — тем более, от рук Ивана — и поэтому тут же тихо застонала. — Вань, нам пора… — пересохшими губами прошептала она, чувствуя, как левая рука Белова вдруг оказалась под чашечкой ее лифчика. — Ты же сам говорил… Ай! Саша дрожала, будто она находилась в таком виде прямо на улице, а когда другая рука молчавшего на ее слова Белова оттянула резинку трусов, Филатова не сдержалась и произвела что-то между воплем о помощи и стоном. — Если ты хочешь возбудить и не дать, я убью тебя собственными руками! — закричала она, когда Иван вдруг прекратил свои ласки и продолжил собираться. Саша, по-прежнему дрожа, согнулась пополам и медленно, не в силах собраться, натянула черную водолазку на тело. Саша, одеваясь, смотрела на уже готового к выходу Ваню как на врага народа, а он обескураживающе улыбался ей. — Я без ума от тебя, Филатова! — сказал он. — И на основании этого слезно прошу не убивать меня. — Аргумент не принят. — хмыкнула девушка. — Тогда такой вариант — если ты меня убьешь, то на вибраторах разоришься! Мгновенно вспыхнувшая Саша закатила глаза вверх, хрипло смеясь. — Погнали, я уже готов. — произнес Ваня, указывая на собранную сумку. Саша тоже взяла свой школьный рюкзак и пустилась за ним вниз, к машине.***
Юлиана любила вечер. Вечер ассоциировался у нее со свободой, с шумной и сияющей разноцветными огоньками Москвой. Вопреки всем суждениям, Холмогорова не чувствовала страха, гуляя по синеющим в сумерках улочкам. Даже могла уехать в Царицыно, к дедушке Юрию на ночь глядя. Он ложился спать глубоко за полночь, поэтому если внучка приедет к нему, например, в десять вечера, то он только обрадуется. Но этим вечером Юлиана направлялась не в Царицыно, а в Люблино, где жил Миша. Из такси она выпрыгнула едва ли не на ходу, как только увидела рядом ту самую многоэтажку. Расчет Юлианы оправдался: бабулек на лавочках уже не было. В мгновение ока Холмогорова пересекла расстояние от машины до двери подъезда. Подумав секунду, девушка нажала две случайные кнопки на домофоне. Пока шли громкие гудки, Юлиана осматривалась вокруг, чтобы предупредить какие-то незаконные телодвижения вокруг дома, ведь все-таки Люблино не слыло самым безопасным районом города и хрупкая девушка могла привлечь внимание не самых благородных людей. — Кто это? — раздался звонкий женский голос из аппарата. — Простите, пожалуйста, можете открыть дверь? Я ключи дома забыла. — стараясь придать голосу больше невинности, проговорила Юлиана. — У меня даже дверь квартиры не закрыта из-за этого! — Ох, — вздох женщины отозвался шипением из домофона, которое буквально резало слух. — Сейчас открою! Когда домофон издал приглашающую внутрь трель, Холмогорова, не сдержав улыбки, юркнула внутрь, в залитый желтым светом подъезд. «А раньше здесь не было освещения. — припомнила Юлиана. — Если бы Мишу скинули с крыши вечером, это бы многое объясняло…» Изнутри дом совсем не изменился, за исключением света на каждом этаже. Добравшись до последнего, Юлиана заметила знакомую лестницу, которая была приставлена к железному люку, ведущему на крышу. Раньше он никогда не закрывался, но теперь надеяться на то, что так и будет, было напрасно. Опасения Холмогоровой подтвердились — люк был закрыт на ключ и он мог быть только у тех, кто жил на площадке последнего этажа. Последний раз она была здесь год назад, в том же месяце, когда произошло убийство. Тогда Юлиана была в шаге от того, чтобы самой сброситься вниз, но отец, который благоразумно пошел вместе с ней, не дал этого сделать. Тогда же Космос Юрьевич, пытаясь отвести дочь в сторону от опасных визитов в Люблино, через свои связи достал для нее дело об убийстве Миши и разрешил сфотографировать все материалы. Потом он устроил все так, чтобы на все лето Юлиана уехала из Москвы: то на море отправил с матерью, то на дачу к Беловым, которая досталась Ольге от ее умершей бабушки. Когда начался сентябрь и Юлиана решила поступать в Академию МВД, Космос Юрьевич загрузил ее репетиторами и курсами, лишь бы только дочка не нашла свободной минуты для визита на крышу. И Юлиана была отцу благодарна, ведь иногда она задумывалась о том, что, вероятно, не смогла бы справиться с собой и тогда бы либо ударилась во вредные привычки, либо опять попыталась бы повторить путь умершего возлюбленного. Холмогорова сунула руку в карман куртки и достала заранее заготовленную шпильку. Привычка просчитывать не один шаг вперед, а двадцать — по десять в разные стороны — была привита ей на курсах подготовки к экзаменам в Академии. Правда, какие именно движения нужно было совершать шпилькой, Юлиана не знала и надеялась на счастливую случайность. Первый блин пошел комом и все кончилось громком хрустом. Холмогорова испугалась, что шпилька сломалась, однако ее инструмент остался целым и она продолжила попытки. Ощущение, что кто-то за ней наблюдал, не покидало Юлиану и она постоянно оборачивалась. Как назло, прямо напротив лестницы находилась дверь чьей-то квартиры и потому избавиться от пугающего чувства никак не получалось. «Если бы за мной правда следили, то давно бы вышли и прогнали», — пыталась призвать себя к разуму девушка, ковыряясь в замке люка. В какой-то момент замок все же поддался и люк со скрипом двинулся под ее рукой. В спешке Холмогорова пролезла вверх и взгляд ее столкнулся с ярко-синим небом, на котором пока что не было ни единой звездочки. Если повернуть голову влево и запрокинуть голову, то можно было встретиться глазами с яркой луной. Подтянув за собой ноги, Юля выползла на коленях на крышу и осторожно закрыла за собой люк, мысленно надеясь, что ее страхи — не более, чем придумка и тот, у кого есть ключи от него, не закроет ее здесь. Подошвы кроссовок зашуршали по поверхности крыши — Юлиана не имела сил поднимать ноги и спокойно шла к тому самому месту, с которого, судя по фотографиям, и скинули вниз Мишу. В сумеречно-лунном свете, да тем более спустя год, она бы все равно ничего не нашла. Телефон в очередной раз за день пиликнул, сообщая о новом сообщении. И Холмогорова прекрасно знала, что там будет написано. Ночью ей без конца приходили сообщения в соцсетях от пьяного вусмерть Паши. Сначала это были обычные смс-ки с невнятным потоком слов, в каждом из которых было множество грамматических ошибок, а потом… Потом пошли фотографии с незнакомой девушкой, в машине Пчелкина. Они целовались на камеру, просто улыбались в объектив фронталки и спустя десяток таких фото, с перерывом в час, ей пришло видео, где Паша и незнакомая блондинка отчаянно занимались любовью в его автомобиле. Досматривать видеоролик Юлиана не стала — гордости у нее было хоть отбавляй. Но осадок остался: Пчелкин, пытавшийся вызвать ревность у нее таким идиотским способом, заставил ее только лишь кинуть его номер в черный список. Пусть никаких особых чувств он не вызывал у Юлианы, однако своими похабными сообщениями заставил ее не спать остаток ночи. Внутри замешался клубок диаметрально противоположных чувств: хотелось и плакать, и смеяться; она почувствовала и гнев, и обиду. Эта провокация вызвала у Холмогоровой мысли о своей несостоятельности как женщины и ощущение, что за книгами и мыслями об убийстве Миши она совсем отстала от жизни, хотя она не забывала следить за собой, регулярно стриглась и делала маникюр, а уж ее навыках макияжа, которые она приобрела в прошлые годы, и вообще говорить не приходилось. По ее мнению, Пчелкин хотел показать, что хотел бы видеть рядом ту Юлиану, которая сбегала с уроков, тусовалась на квартирах едва знакомых парней до утра, вызывающе одевалась и громко смеялась с его сальных шуток. И это усиливало обиду Юли на Пашу, потому что она, в свою очередь, проделала огромный путь к той себе, что была сейчас и он, главное, прекрасно знал об этом. Или… Или все произошло только из-за Миши и нынешний образ — только лишь следствие той трагедии? А так бы она кем была? Осталась бы той сорвиголовой, которая нравилась Пчелкину или Миша, даже не умирая, смог бы ее изменить? Юлиана медленно подошла к краю крыши, который был огражден чисто символически, низенькой решеткой, которая едва ли доставала девушке до голени. Внизу шумели облезлые деревья, на которых еще оставались какие-то золотые пятна листьев, аккуратно двигались по парковке машины, а совсем рядом шумел торговый центр. Вопреки стереотипам, здесь была нормальная жизнь. Много нормальной жизни. Только вот смерть Миши была для Юлианы черным пятном на Совхозной улице района Люблино. А что если… Если взять — и перешагнуть через решетку? Просто чтобы понять, каково быть там, напротив жизни и почти что в лапах смерти. В лицо Юле дунул холодный сентябрьский ветер и она тут же провела параллель с тем майским днем, когда был убит Миша. «Умирать в такой теплый май — обидно. А осенью… Осенью не так страшно», — подумала она и тут же испугалась собственных мыслей, отчего сердце заколотилось где-то в ушных раковинах. Жизнь была бесценна в любое время года. Это было базовой истиной, о которой знал каждый человек на Земле, но почему-то сейчас, когда одной ногой Юлиана стояла за ограждением, в голову стрельнула эта безумная, глупая мысль. Ветер усиливался и длинные волосы девушки, которая она распустила после прихода с учебы, образовывали за Холмогоровой хвост, напоминающий хвост кометы или падающей звезды… В кармане зазвонил телефон и Юлиана вдруг будто вернулась в реальность. Она буквально почувствовала, что ее мозг, которым она руководствовалась во все времена, вернулся к ней после долгого путешествия и теперь нога, стоящая на самом краю крыши, пугала Юлю и она ее тут же вернула назад. Осознание того, что дальше могло произойти страшное, напугало Холмогорову. Ей казалось, что в тот момент ее разум перехватило что-то, чего она доселе не знала и не видела, но то, что жило в ней всегда и ждало этого момента, чтобы заставить ступить за черту жизни. — Да, пап?.. — дрожащими губами прошептала Юлиана, отвечая на звонок Космоса Юрьевича. — Привет, дочь, а ты где? — спросил ее отец. Только спустя пару секунд она осознала, что он находился в ее квартире. а не по дороге туда. Страх, что ее посещение крыши в Люблино откроется, вспыхнул, как дрова от спички. — Я… Я гуляю. — сказала первое, что пришло в голову девушка. — На ночь глядя? — даже через трубку она поняла, что отец нахмурился и не сделал ни одного шага к тому, чтобы поверить ей. — И где ты гуляешь? — Далеко. Вообще, я подумывала поехать к дедушке в Царицыно, но пока что я нахожусь в кафе… — Скажи адрес, я заеду за тобой. Проведем вечер вместе, всей семьей. Юлиана вздохнула и в спешке огляделась. Говорить о том, что она где-то в Люблино — безрассудно и потому нужно было судорожно вспомнить какой-то адрес возле дома деда. — Липецкая, два. Там фастфуд, решила схомячить бургер с кофейком… — А мамины супы нам не по нраву, да? — больше со смехом, чем с укоризной, проговорил Космос. — Ладно, сейчас заеду. — Пап, подожди! А ты зачем вообще приезжал? — Да так, навестить. — отмахнулся он. — Приеду — расскажу, в общем. С этими словами она спешно бросила трубку и бегом направилась к люку. Нужно было успеть доехать на метро до Липецкой улицы, чтобы отец ничего не заподозрил.