Leave It at That

      Зейн живет один в глуши, в Пенсильвании. Это огромный участок земли, огороженный устрашающим забором и воротами, которые кажутся слишком тяжелыми, чтобы их можно было сдвинуть с места. Оттуда дорога до самого дома занимает около пяти минут, поэтому, как только вы выходите из машины, перед вами простирается лишь девственная природа. Поблизости нет ни охранников, ни камер. Тишь да гладь.       Зейн купил его вместе с Джиджи. Два года назад она ушла, а Зейн остался, так что теперь здесь только он и бесконечные просторы. Их расставание было тихим и хорошо спланированным. Они относились к тем парам, которые расстаются задолго до того, как перестают жить вместе. Джиджи провела беременность на ферме, потому что это было частью сделки. Хай она родила в больнице, а оттуда отвезла ее прямо на Манхэттен, съехавшись со своей сестрой.       Джиджи и Хай до сих пор живут там, два года спустя. Весьма странное соглашение – две модели Хадид делят пентхаус и переживают травму из-за своей токсичной матери, которой не нравится, когда они едят еду. Появление ребенка пробудило что-то в Джиджи и Белле, и они сблизились, несмотря на такое ужасное прошлое. Сегодня в их доме на Манхэттене много еды. Малышка Хай Хадид Малик может есть столько, сколько захочет. Ей два года, и она растет не по дням, а по часам.       Зейн должен видеться со своей дочерью как минимум раз в месяц – так, во всяком случае, прописано в юридических документах. Но сначала она была слишком мала, чтобы ездить настолько далеко, а потом у такой занятой женщины-модели, которая, к тому же, была еще и молодой мамой, просто не находилось для этого времени. Закончилось все тем, что Хай лишь дважды приезжала на ферму, а Зейн ни разу не был на Манхэттене. Однако он часто смотрит ее фотографии и видео, присланные сестрами Хадид, и время от времени общается с ребенком по телефону.       Звучит трагично, но на самом деле все не так печально. Он счастлив, что она счастлива, и это относится не только к его дочери, но и к бывшей. Он любит их обеих. Просто не хочет вмешиваться, потому что внутри него слишком много дерьма. Он чувствует, как это давит на него при ходьбе. Это невидимо для человеческого глаза, но может повлиять... на все. Он этого не хочет. Он предпочитает быть как можно дальше от всего и всех. Так легче дышится. Он словно создан для одиночества. Поначалу находиться рядом с другими людьми приятно, но в конце концов это становится утомительным. Он не понимает, как другие люди постоянно с этим справляются.       Он не держал Хай на руках, когда та родилась. Он был в палате, и медсестра подошла к нему с этим розовым морщинистым человечком, но он лишь взглянул на него (и оно было удивительно великолепным, несмотря на все свое уродство). Говорят, дети как губки – они впитывают все, что их окружает, хотят они того или нет. По этой причине Зейн всегда будет бояться прикасаться к ней.       * * *       Дом выглядит так, словно кто-то вырвал его с поля в Тоскане и случайно забросил в Пенсильванию. Полностью кирпичный, расположенный низко над землей, окруженный коротко подстриженной травой и нестрижеными кустами, он довольно огромный, но на фоне пустующих полей выглядит крошечным.       У Гарри было восемь выходных между концертами в Иллинойсе и Калифорнии примерно в то время, когда Лиам сломался. Он с нетерпением ждал возвращения домой, но, когда до него дошли новости, пришлось незамедлительно менять план. Гарри отменяет рейс в Лондон и садится на самолет, который доставляет его из Чикаго прямиком в глушь Пенсильвании.       Он знает, знает, что должен сосредоточиться на Лиаме, но все, о чем может думать, – это Луи. Они ведь толком не разговаривали с тех пор, как Лиам их выдал. Все произошло слишком быстро. После благотворительного мероприятия Найла у Гарри были две прекрасные недели постоянных звонков и сообщений от Луи. Затем видео с пьяным другом попало в Интернет. Днем позже Луи написал Гарри и Найлу о состоянии Лиама, а на следующий день внезапно оказался в США. С Лиамом и Зейном. Кто бы мог подумать…       Гарри прямо сейчас подъезжает к дому, чтобы присоединиться к ним. Он приезжает всего через день после этого необычного трио, но мир, кажется, выходит из-под контроля так быстро, что кажется, будто он опаздывает на месяц.       Найл приедет завтра. Может, Зейн и единственный, у кого есть ребенок, но Найл – единственный, у кого есть стабильные отношения, и иногда он просто не может бросить все, даже несмотря на то, что он только что завершил свой тур.       «Это безумие», – решает Гарри. Он сам за рулем, потому что ему нужно время, чтобы, блять, все это осознать. Зейн ушел. Ну, то есть, реально ушел. Есть один бренд дизайнерской одежды, владельцем которого является Зейн, и то, знает об этом далеко не каждый. Он не занимается музыкой, не занимается промо-акциями, он полностью забросил социальные сети, а главное – бросил их.       Зейн ушел, и с Лиамом все было в порядке, но вот Гарри едет к Зейну домой, чтобы забрать то, что осталось от Лиама.       И все, о чем он может думать, это то, каким чужим и холодным кажется молчание Луи. И это вовсе не потому, что Гарри навязчивый или неуверенный в себе. Дело в том, что он знает, что Луи впитывает эмоции, которые источают окружающие его люди, и в какой-то момент это обычно вызывает внезапный сдвиг внутри него. Что-то меняется, и внезапно Гарри нужно узнавать его заново. Это пугает, и складывается впечатление, что именно это сейчас и происходит.       Гарри не уверен, что сможет это вынести.       ***       Именно Зейн открывает дверь, и какое-то время они с Гарри просто смотрят друг на друга. Голоса Лиама и Луи доносятся откуда-то сзади, и это выводит Гарри из себя. Объятие кажется слишком интимным, поэтому он протягивает Зейну свою покрытую кольцами руку для рукопожатия.       – Ох, привет, – говорит Гарри, голос хриплый от долгого молчания. Он откашливается. – Спасибо, что пригласил... нас, – добавляет он и звучит больше, как вопрос.       – Без проблем, приятель, – спокойно произносит Зейн и хватает Гарри за руку, пожимая. Рукопожатие затягивается. Зейн опускает взгляд, а затем снова поднимает его на Гарри. Уголки губ Зейна слегка дергаются. Как будто он был в шаге от довольной ухмылки, но в последнюю секунду его что-то сдержало. Они отпускают руки друг друга, и Зейн делает шаг назад.       Все происходящее до невозможности вежливо и по-доброму. Все кажется новым и неопределенным, поэтому им нужно быть осторожными. К счастью, Лиам появляется прежде, чем ситуация становится еще более неловкой. Зейн отходит еще дальше, словно животное, которое подошло поздороваться, но еще не до конца приручено, в то время как Гарри заключает Лиама в медвежьи объятия.       – Черт возьми, Гарри, ты действительно не должен был... – Лиам начинает что-то бормотать, когда отстраняется. Он говорит обо всей поездки, а не только об объятиях, и в его голосе слышатся смущение и благодарность. А еще Гарри замечает, что выглядит он дерьмово. Но зато трезвый. – Уверен, ты был рад немного отдохнуть, и я...       – Лиам? – Гарри смотрит на него с нежной улыбкой. – Хватит болтовни, ладно? Я здесь ради тебя, потому что я этого хочу.       Грустно то, насколько эти слова ошеломляют Лиама. Они снова обнимаются.       – Я схожу за твоей сумкой, – предлагает Лиам. – Просто… позволь мне сделать хоть что-нибудь.       Он уходит, и Зейн следует за ним, потому что в голосе Лиама слышится тревожащая нотка вины. Гарри остается один в холодном коридоре и наконец-то может переключить свое внимание на мужчину, который все это время стоял, прислонившись к стене рядом с лестницей.       Луи скрестил руки на груди и наблюдал за Гарри, как кот. Было совершенно непонятно, какой у него взгляд – враждебный, скучающий или заинтересованный. Гарри хочется обнять его прямо сейчас, но чувствует, что расстояние между ними – это нечто большее, нежели просто физическое пространство, поэтому он остается на месте и упрямо смотрит в ответ.       – Гарри, – наконец произносит Луи в качестве приветствия. Звучит самодовольно и устало одновременно. Как будто Луи сам не уверен в том, что чувствует. А язык тела и вовсе кричит «напряжен, напряжен, напряжен». Как-то так.       – Луи, – Гарри отвечает так же, но делает это медленнее, отчего голос звучит грубее. Он неосознанно сжимает пальцы, борясь с желанием подойти и прикоснуться. На улице пасмурно, но кольца с печатками блестят в искусственном свете просто великолепно, если судить по направлению взгляда Луи. – Иди сюда.       На самом деле, Гарри не ждет, что Луи сдвинется с места, потому что тот родился бунтарем и, вероятно, таким и умрет. Но мужчина отталкивается от стены, сохраняя непроницаемое выражение лица. Со все еще скрещенными руками на груди, словно защищаясь, он делает несколько шагов и останавливается прямо перед Гарри.       – Довольно самонадеянно, тебе не кажется? – спрашивает он. Звучит необычно нейтрально. Это не поддразнивание. В его голубых глазах нет знакомой ухмылки или веселого блеска. Очевидно, что Луи с чем-то борется, борется с мыслью или чувством. В этом весь Луи – он одержим идеей быть сильным и все делать самостоятельно, поэтому, когда его беспокоят какие-то эмоции, он отталкивает всех и замыкается в своей прекрасной глупой голове. Скорее ад покроется ледяной коркой, чем Луи Томлинсон попросит о помощи.       Гарри не знает, что с этим делать, но выводит его из себя это знатно. Он разрывается между раздражением и мольбой о прощении, хотя он ничего не сделал.       – Привет, – говорит он в итоге, потому что это ведь приветствие, да? И, осмелев, наклоняется и быстро обнимает Луи одной рукой.       Гарри не обнимает Луи за плечи, потому что он тоже мужчина и иногда нуждается в грязных играх. Вместо этого он кладет руку Луи на спину, опуская ее на талию, когда они обнимаются. Так это выглядит более интимно и по-собственнически. Луи стоит неподвижно, что далеко от идеала, но и не отстраняется, так что Гарри может пойти ва-банк. Он нежно ведет носом вдоль его шеи, наслаждаясь знакомым запахом.       – Скучал по тебе, – бормочет он.       В этот момент Зейн открывает входную дверь и придерживает ее для Лиама, который несет сумку Гарри. Луи немедленно отстраняется и пытается вести себя непринужденно, но любопытный взгляд Зейна уже устремлен на них.       Напряжение, однако, рассеивается в суматохе, когда они решают, какая комната для гостей будет принадлежать Гарри. Все это странно и немного неуютно, но могло быть и хуже. В конце концов, они все взрослые люди. У них все получится.       * * *       Обычно Луи был связующим звеном, которое держало их всех вместе, но на этот раз он, кажется, ушел в себя. Без его громкой, дерзкой энергии почти невозможно растопить возникший за несколько лет лед между ними, и совершенно очевидно, что все они просто сидят и ждут, когда приедет Найл и возьмет все в свои руки. Но это целых тридцать часов ожидания. А до тех пор они просто продолжают меняться местами.       Когда Лиам разговаривает с Гарри, Луи курит с Зейном. Когда Лиам играет в FIFA с Луи, Зейн сваливает в модернизированный сарай, который превратили в художественную студию, а Гарри снимает стресс, готовя для них всех. Когда Лиам общается с Зейном, Луи избегает Гарри и работает на своем ноутбуке, пока Гарри снова снимает стресс, на сей раз выпечкой. Когда Лиам и Луи вместе в гостиной, Зейн иногда неловко топчется рядом с ними, и присоединись Гарри к ним, они бы проводили время вместе. Но это похоже на вторжение, поэтому он этого не делает.       Давненько уже Гарри не готовил столько еды за такой короткий промежуток времени.       Впрочем, все это не имеет значения. Важно то, что Лиам трезв, и поддержка, которую они ему оказали, похоже, удерживает его от возвращения в порочный круг: он чувствует себя дерьмово из-за рецидива, а затем пьет из-за того, что чувствует себя дерьмово. В конце концов, именно поэтому они здесь – чтобы убедиться, что Лиам знает, что это была всего лишь оплошность, а не конец света, и что он прекрасно со всем справится.       * * *       Приход Найла можно сравнить с приходом дождя в засуху. Он приезжает поздно вечером на следующий день и громко заявляет, что «наконец-то в США появился гребанный штат, где в октябре стоит нормальная осенняя погода, без каких-то смехотворно высоких температур, но и без дождей, слава тебе господи». При этом он чуть было не спотыкается о свой багаж.       Гарри думал, что Найл прилетел из Италии, но часть о дожде заставила его заподозрить, что тот был в Лондоне. Это смешно, и они все смеются, даже не поприветствовав его по-нормальному. Затем Найл решает, что умирает с голоду, и рассказывает им еще более нелепую историю о еде в самолете, в то время как они все направляются на кухню, чтобы посмотреть, как Гарри разогревает ужин.       – Черт, ты был нам нужен, – шепчет Луи в какой-то момент, хлопая Найла по спине.       Найл выглядит обеспокоенным около двух секунд, а затем просто улыбается.       – Я лучший, – бесстыдно констатирует он.       Это воссоединение сильно отличается от того, которое произошло на вилле Луи. Во-первых, здесь Зейн. Странным образом, тот факт, что это его дом, помогает справиться с фактом, что никто из них не видел его и не разговаривал с ним несколько лет. Зейн – странная составляющая их компашки, но они – чужеродный элемент в его пространстве. Это их уравнивает.       Второе отличие, очевидно, и есть причина, по которой они встретились. Это не счастливое воссоединение. Они много шутят и смеются, иногда переговариваются друг с другом, но рецидив Лиама висит над их головами, словно грозовая туча, и внезапная задумчивость Луи ситуации совсем не помогает. Вполне естественно, что их мысли устремляются ко всему остальному сопутствующему дерьму в следствие их популярности в столь юном возрасте.       Тем не менее, это прогресс. Когда они сидят за столом и ужинают, атмосфера может быть напряженной и довольно грустной, но они, кажется, чувствуют себя в ней едиными. Это приятный переход от прежних осторожности и отчужденности друг к другу.       Последнее отличие, безусловно, заключается в алкоголе. Не поспоришь, в подобных ситуациях оно очень помогает, но, очевидно, что они не пьют. По правде говоря, во всем доме нет ни единой бутылки пива или чего-нибудь покрепче. Зейн позвонил управляющему, прежде чем вернуться с Лиамом и Луи, и попросил его все убрать. Глупо, конечно, но они даже не знают, куда девать руки. Это так естественно - выпить пива или бокал вина за ужином с друзьями. Недостаток алкоголя ощущается очень остро, и это не может не сказаться на Лиаме, но что они могут поделать?       Они заканчивают есть. Случайный разговор, который только что велся, стихает сам собой. На них надвигается тишина, и они даже не успевают заметить, как снова становится неловко. Они просто… смотрят друг на друга и молчат. И вновь приходит осознание, насколько все это странно.       Найл прерывает тишину первым.       – Парни, вы когда-нибудь, ну… сожалели об этом? Хотя бы долю секунды? – нерешительно спрашивает он, оглядываясь по сторонам.       – Об участии в группе или ее распаде? – просит его пояснить Лиам.       – Об участии, – тут же отвечает Найл. – Нет, конечно, об участии. Распад... Господи, нам это было нужно, разве нет? Даже представить себе не могу, как бы все развивалось дальше…       Он говорит от имени их всех, но все равно грустно слышать это вживую, а мысленно в голове. Зейн снимает очередную волну напряжения, фыркнув с горькой усмешкой.       – Хочешь сказать, что алкоголик, анорексик и находящийся в депрессии, скрытный гей не составили бы хорошую поп-группу? – он спрашивает типичным для Зейна тоном – это всегда звучит немного придурковато, но как только узнаешь его поближе, понимаешь, что он совсем не это имел в виду.       – Я чудом избежал кокаиновой зависимости, – внезапно замечает Гарри. Как будто чувствует себя обделенным.       – А я все еще принимаю успокоительные, – добавляет Найл.       Ужасающая правда, но то, как они это произносят – будто пытаются переплюнуть друг друга, – заставляет всех немного улыбнуться.       – Я не сожалею, – говорит Лиам через секунду уже серьезно. – Даже сейчас.       – Да, – тихо соглашается Зейн.       – Знаете, в этом ведь никто не виноват, – медленно произносит Гарри. – Я имею в виду, никто не ожидал, что мы станем такими популярными. Это было безумие. Я ненавижу Syco, мы все ненавидим, но не думаю, что кто-то из них был достаточно квалифицирован, чтобы просто... справиться с подобным. Учитывая ту известность, которую мы получили.       – И все равно они облажались, – отмечает Луи. Он нисколько не жалеет о том, что состоял в группе, но первым в ненависти к тому, как с ними обращались. – Мы просто были детьми, блять. Мы были... – голос срывается, и фраза остается незаконченной. Он тянется за стаканом с водой, чтобы скрыть дрожащие губы, и отводит взгляд.       Сейчас им под тридцать. Все они прошли курс терапии и нашли новый путь. Они имели дело с призраками. Но каждый глубокий порез оставляет шрам, даже после того, как он заживает. Каким-то образом, когда они снова вместе, по-настоящему вместе, с Зейном, который вырвался первым и проложил путь для них всех, неся на себе самое тяжелое бремя, прошлое кажется намного ближе и ярче.       Между ними снова повисает молчание, но на этот раз в нем нет неловкости. И это все равно тяжело.       – В доме разбитых сердец, да? – наконец произносит Зейн со вздохом.       Найл поворачивает голову в его сторону так внезапно, что они все вздрагивают. Блондин открывает рот, чтобы что-то сказать, но ничего не выходит, и он просто сидит, совершенно сбитый с толку и смотрящий на Зейна со смесью недоверия и признательности.       Лиам, Луи и Гарри хмурятся в замешательстве, совершенно потерянные. Двое других, кажется, на мгновение забывают о них. Они просто продолжают смотреть друг на друга, и внезапно между ними возникает сильная эмоциональная связь. Как будто они разговаривают без слов.       – Я плакал, – наконец произносит Зейн. Все еще только для Найла.       – Ты вот-вот заставишь и меня тоже, – тихо обвиняет его Найл, а затем и впрямь быстро протирает глаза рукой. После чего усмехается, все еще ошеломленный.       – Погодите, что происходит? – спрашивает Лиам, переводя взгляд с одного на другого.       – Я имею в виду… его песня? – просто говорит Зейн, как будто это все объясняет. – Она о нас?       – У тебя есть песня о нас? – Луи поворачивается к Найлу, подозрительно прищурившись.       Найл лишь пожимает плечами в знак согласия, внезапно немного смутившись.       – Ты не знал? – настала очередь Зейна удивляться. – Я думал, вы поддерживаете связь, блять, – бормочет он, качая головой.       – Ты никогда не говорил мне... – Гарри присоединяется к ним, тоже поворачиваясь к Найлу.       – Он сказал тебе?! – Луи тем временем практически обвиняет Зейна.       – Нет, – Зейн закатывает глаза. Луи сейчас единственный, с кем он чувствует себя достаточно комфортно, чтобы сделать это. – Просто у меня есть уши.       – Так, стоп, я знаю эту строчку, – Лиам все еще в раздумьях. – Я думал, это о какой-то птице. Типа, песня о любви и все такое...       В их защиту можно сказать, что это действительно звучит как песня о любви. Она была задумана таким образом, потому что лучшие песни – это те, которые достаточно конкретны, чтобы вызвать истинные эмоции, но в то же время достаточно расплывчаты, чтобы слушатели могли извлечь из них все, что им нужно.       Зейн тихо хмыкает.       – Боже, какие вы все тугодумы. Приятно осознавать, что мне все еще не нужно пытаться быть самым умным в комнате, – бормочет он.       – Хе-е-е-ей, – громко протестует Гарри, но в зеленых глазах искрится веселье.       Никто ничего не говорит, и Зейн понимает, что они ведь больше не друзья. Совсем. И этому мрачному поддразниванию, к которому он привык, здесь, возможно, не место.       – Простите, – поспешно говорит он и выпрямляется на стуле, чувствуя напряжение. – Это было уже слишком.       – Нет, – Луи машет рукой, пытаясь успокоить Зейна. Сердце разрывается от того, как сильно они ушли от прежней дружбы. – Нет, это было хорошо. Ты хорош, – уверяет он. Затем добавляет, чтобы доказать свою точку зрения: – гребаный ублюдок, – и ухмыляется.       Напряжение спадает.       – Мне нужно знать текст, – бормочет Гарри себе под нос, все еще поглощенный темой песни Найла.       – Черт возьми, Эйч, ты же музыкант. Ты должен знать, что песни предназначены для того, чтобы их слушали, а не читали, – отчитывает его Луи с другого конца стола. – Текст – это всего лишь малая часть.       – Мы не будем ее слушать, – тут же с ужасом в голосе заявляет Найл.       – Ну, конечно, будем, – лукаво улыбается Лиам.       – Да ладно вам, парни, – стонет Найл. – Кому из вас на самом деле нравится сидеть в комнате, пока ваши друзья слушают вашу песню? Не поступайте так со мной.       – Мы никогда не были друзьями, Найлер, – ласково уверяет его Луи. – А теперь скажи мне название.       – Ладно, ладно. Давайте тогда я ее включу, – вздыхает Найл и достает телефон из кармана. – Мне нужен пароль для подключения к аудиосистеме, – он бросает взгляд на Зейна.       Зейн качает головой.       Аудиосистема находится в гостиной, поэтому они все идут туда, оставляя беспорядок на обеденном столе. Найл, конечно, мог бы включить песню со своего телефона, но опять же – они музыканты, а динамики в телефоне – дерьмо. Если уж они собрались что-то послушать, то сделают это как следует.       – Ну вот, – говорит Найл с легкой ухмылкой и нажимает кнопку воспроизведения.       Все они понимают, что что-то не так, еще до того, как заиграла песня. Они пели «What makes you beautiful» столько раз, что смогли распознать ее по долбаным полсекундам тишины в начале, не говоря уже о первом аккорде. «You’re insecure"», – доносится из динамиков, и четверо дружно стонут, в то время как Найл разражается заразительнвм смехом.       – Ох, да ты издеваешься, – ноет Гарри, потому что действительно хочет услышать песню Найла. Он чувствует себя неловко из-за того, что не понял, что его друг написал что-то об их группе. Особенно учитывая, что, по-видимому, это понял Зейн, хотя в последние годы держался в стороне и вообще не общался с Найлом.       – Ты засранец, – шипит Луи, подходя к Найлу, чтобы отобрать у него телефон и остановить песню.       – BABY YOU LIGHT UP MY WORLD LIKE NOBODY ELSE, – орет Найл ему в лицо в ответ и убегает, но только для того, чтобы запрыгнуть в кресло.       С этого момента ситуация кардинально меняется. Луи и Зейн остаются сидеть на диване, потому что они слишком круты для этого, но вот Гарри и Лиам выкладываются по полной. Они перекрикивают песню, выкрикивая все партии и танцуя как умалишенные.       На мгновение они перестают думать о прошлом и о том, сколько всего потеряли на этом пути. Вместо этого в воздухе витает ощущение чуда. Если бы кто-нибудь сказал им, что они будут здесь сегодня, вместе, делая нечто подобное… Уму непостижимо.       * * *       In this house of broken hearts/В этом доме разбитых сердец       We made our love out of stacks of cards/Мы построили свою любовь из стопки карт.       And yes we tried, to hold on tight/И да, мы старались крепко ее держать,       Cause we knew our love was hard to find/Потому что знали, что такую любовь тяжело найти.              And our paper houses reach the stars/ Наши бумажные дома возвышаются до самых звезд,       'Til we break and scatter worlds apart / До тех пор, пока мы не сломаемся и не разлетимся в разные миры.       Yeah, I paid the price and own the scars/ Да, я расплатился за всё, получив шрамы.       Why did we climb and fall so far?/ Почему мы забрались настолько высоко, ведь оттуда так больно падать.              We held our cards, built them high/ Мы держали свои карты и строили их все выше и выше,       But way too close to the light/ Но оказались слишком близко к огню,       So turn your head, and let us go/ Так повернись и дай нам разойтись.       I learned to breathe on my own/ Я научился дышать самостоятельно.              And our paper houses reach the stars/ Наши бумажные дома возвышаются до самых звезд,       'Til we break and scatter worlds apart / До тех пор, пока мы не сломаемся и не разлетимся в разные миры.       Yeah, I paid the price and own the scars/ Да, я расплатился за всё, получив шрамы.       But I’m still proud we got so far/Но все же я рад, что мы забрались так далеко.       * * *       Джиджи и Зейн снесли старый сарай и построили на его месте новый. Для животных он был не предназначен. Это просто большое помещение без ремонта, которое служит мастерской Зейна. Он создает там всякую хрень – картины, коллажи, странные металлические скульптуры. Внутри царит беспорядок и пахнет скипидаром и табаком. Повсюду разбросаны готовые и незаконченные проекты, а также пустые банки из-под энергетиков.       Луи нравится такая атмосфера. Он сидит на огромном деревянном сундуке посреди всего этого бардака и курит обычные сигареты. Он бы, конечно, предпочел травку, но здесь это кажется неправильным, хотя травка не имеет ничего общего с алкоголем.       Удивительно, как быстро они с Зейном восстановили свои отношения. Луи был уверен, что братские узы не распространяются на Зейна, потому что Зейн их предал. Смотря на ситуацию сейчас, он понимает, насколько, блять, незрелым был, думая об этом.       Приятно, что все вернулось на круги своя. Они с Зейном всегда понимали те стороны характера друг друга, которые были просто недоступны остальным парням.       – Итак, – лениво произносит Зейн, медленно опускаясь в потрепанное жизнью, подержанное кресло неподалеку от того места, где сидит Луи. Он практически полулежит в нем, и из-за неудобного положения тела должен выглядеть, как пристрелянный в лесу смурф, но почему-то по-прежнему выглядит сексуально. Вот по этой черте Луи уж точно не скучал – он, кажется, просто не умеет не выглядеть до неприличия привлекательно, понимаете? Зейн затягивается, медленно выдыхает дым и заканчивает мысль. – Ты и Гарри?       Это все, что он говорит. Ему даже не нужно задавать конкретный вопрос, настолько дерьмово Гарри и Луи удавалось скрывать странное напряжение между ними в течение последних четырех дней. Конечно, Зейн не знает всего. Он не знает о фейковых отношениях с Томми, о неделях секса, о том, какой ужас охватил Луи, когда он понял, что связь с Гарри ослепила его и он перестал замечать что-либо вокруг. Нет, вопрос Зейна гораздо более простой. Общий.       Луи полагает, что теперь нет смысла прятаться. Они с Томми должны расстаться примерно через шесть недель, в начале декабря. Поэтому вместо того, чтобы отрицать – что по-прежнему является первым, что он хочет сделать чисто на автомате, после многолетних тренировок в работе с прессой, – Луи просто вздыхает.       – Даже, блять, не начинай, – предупреждает он, указывая на Зейна двумя пальцами, в которых держит сигарету. – Ты ведь предвидел, что это произойдет, да? – догадывается он.       Зейн улыбается, забавляясь особой разновидностью дружелюбной враждебности Луи.       – Наоборот, на самом деле, – говорит он.       – Что?       Зейн пожимает плечами. Он все еще так делает.       – Я думал, что это он сбежит, – честно объясняет он. – Что вы будете самым большим сожалением друг у друга, или что-то в этом роде. Я заметил, как в какой-то момент вы стали бояться друг друга, и подумал, что вы никогда не справитесь с таким огромным пластом дерьма. Поэтому предполагал, что однажды, когда вам будет лет семьдесят, один из вас проснется и подумает: «Я все просрал».       Поразительно наблюдательно со стороны Зейна и пугающе близко к тому, что могло бы произойти, если бы не несколько небольших решений, которые они приняли. Луи испытывает странные эмоции от того, что Зейн знает его настолько хорошо, что знал все еще тогда, но реагировал на все совершенно спокойно. Однако, не в стиле Томлинсонов – делиться своими чувствами.       – Звучит довольно депрессивненько, – говорит он вместо этого.       – Что сказать, таблетки не всегда работают, – парирует Зейн. Черт, он все такой же резкий и злобный, в лучшем смысле этого слова. Это единственное, что Луи мог делать только с Зейном – сказать все друг другу прямо, без утайки.       Тем не менее, смысл, стоящий за этой мрачной шуткой, нельзя игнорировать. Может, они все и без пяти минут тридцатилетние мужики, но им все еще нужно присматривать друг за другом, как детям в распавшейся семье.       – Так ты действительно… ну, на самом деле...?       – На самом деле... – насмешливо передразнивает Зейн, но при этом улыбается. – Господи, для парня, который пишет тексты, у тебя все совсем плохо с формированием предложений.       – Спасибо, придурок, – Луи бросает в него пустую банку. Он пытается сдержать улыбку. Терпит фиаско, улыбается, курит, а затем возвращается к серьезной теме. – Значит, ты знал? Уже в группе? Что я...       Он не заканчивает. Отчасти потому, что ему все еще трудно произнести вслух «я гей». На это требуется время. Иногда ему кажется, что он всегда будет чувствовать себя немного неуютно. Но отчасти потому, что этот разговор, похоже, состоит из пауз и незаконченных мыслей, его это вполне устраивает. Они с Зейном часто просто перебрасывались парой слов друг с другом и смотрели, зацепят что-нибудь или нет.       – Ты сам мне сказал, – отвечает Зейн, и это последнее, что Луи ожидал услышать. – Однажды вечером, обкурившись до кругов перед глазами, ты сказал мне, что думаешь, что ты гей и что Гарри довольно привлекательный. Это было странно, и на следующий день ты ничего не помнил.       Луи несколько раз быстро моргает.       – Какого хрена? Почему ты ничего не сказал мне об этом?       – Честно? – Зейн снова пожимает плечами. – Потому что сам погряз в своих проблемах, и, сказав что-нибудь, я бы стал единственным, кто знает. Ты втянул меня в эту эмоционально истощающую неразбериху, а у меня не хватило духу в нее окунуться.       Больно осознавать, как много в этом было смысла.       – Ты удивительно эгоистичный человек, Зейни, – спустя небольшую пауз заключает Луи. В его голосе звучит гордость. – Я тебя прям зауважал.       – Спасибо, – весело фыркает Зейн. Пауза затягивается, и внезапно он добавляет. – Мне жаль, что меня не было рядом, когда умерла твоя мама. Мой выбор меня более, чем устраивает, но это… Я все еще сожалею о том, как поступил. И ничего не сказал, когда ты признался. За эти две вещи я искренне прошу прощения, – признается он.       Совершенно очевидно, что извиняться за уход из группы, он не собирается. И никогда этого не сделает. Он тонул слишком долго, прежде чем это случилось. Затем, в 2015 году, в его измученном теле произошел внезапный прилив сил, словно он почувствовал, что сможет подняться на поверхность. И он решился. Выложился на все сто: брыкался, боролся, но выбрался-таки из темной, холодной воды. В тот момент, в той ситуации, у него не было возможности остановиться, оглядеться и спросить других парней: «Как вы относитесь к тому, что я делаю? Не возражаете?». У него во рту было слишком много воды. Слишком много воды и недостаточно еды.       Ему нужно было спасти себя, и он никогда никому не позволит заставить чувствовать себя виноватым по этому поводу. И если вы говорите, что это можно было сделать по-другому, по крайней мере, лучше, тактичнее и не так внезапно, значит вам явно не приходилось бороться за то, чтобы остаться в живых.       Единственное, о чем он сожалеет, – это о том, что совершенно потерял связь с другими парнями. Но это тоже было необходимо. Некоторые раны заживают очень долго. И вот они здесь, семь с половиной лет спустя.       – Мы делаем то, что в наших силах, приятель, – говорит Луи, и по его голосу ясно, что он давно все понял и простил. – А все остальное – это то, чего мы сделать просто не могли.       * * *       Гарри появляется в сарае примерно через полчаса. Точнее, он открывает дверь и топчется на месте, не зная, можно ли ему переступить порог. Помещение настолько большое, что Луи даже не слышит, как это происходит. У Зейна, похоже, проявляется шестое чувство, когда речь идет об этом месте, потому что он сразу поворачивает голову в нужном направлении.       – Ты можешь войти, приятель! Не волнуйся, – зовет он. Из-за высокого потолка, звук эхом разносится по помещению.       Гарри все еще немного колеблется. Он находится на территории Зейна уже четыре дня, но ни разу не заходил в сарай. Никто кроме Луи не заходил сюда, и Гарри подозревает, что Луи даже не осознает, какое огромное значение это имеет. Это чисто Луина черта – находить места, где можно поспать или спрятаться, куда бы он ни пошел. И каким бы уединенным или священным ни было это место, оно будто само приглашает его войти.       Гарри осторожно заходит внутрь и осматривается. Зейн упоминал, что сарай – это «место, где он балуется всякой арт-ерундой». Он, похоже, стеснялся этого, а Зейн почти никогда ничего не стесняется, так что Гарри сразу стало любопытно. Но они с Зейном были, пожалуй, наименее близки из всей группы. Они нравятся друг другу, безусловно, просто... их ничего по-настоящему не связывает. Луи и Лиам сначала ненавидели друг друга, что было отвратительно, но все же ненависть – сильная эмоция. И позже она переросла в другую не менее сильную положительную эмоцию. Что же касается Гарри и Зейна, они всегда существовали в поле зрения друг друга, и не важно, сколько лет прошло, они, кажется, так и не смогли найти что-то, что принадлежало бы только им двоим.       Но сейчас Зейн выглядит расслабленным и явно дал понять, что Гарри может вторгаться в его личное пространство, что Гарри, собственно говоря, и делает. Ошеломительно, в хорошем смысле этого слова. Это как заглянуть в душу Зейна – каждое произведение искусства, независимо от того, закончено оно или нет, о чем-то очень, очень громко кричит Гарри. Так красиво, но в то же время пугающе, что Зейн носит все это в себе. Таким он и был, наверное, всегда.       Есть что-то очень трогательное в том, что Зейн позволяет Луи рассматривать все это и не иметь ничего против из-за того, что Луи ни черта не понимает. Он просто сидит на большом сундуке посреди всей это вакханалии и курит, в то время как Гарри медленно приближается к ним, с благоговением оглядываясь по сторонам.       – Погодите-ка, – внезапно отзывается он, останавливаясь у абстрактной картины, к которой приклеены кусочки ткани и металла. Она прислонена к самому грязному мольберту, который Гарри когда-либо доводилось видеть. – У моего друга дома в Лос-Анджелесе есть очень похожая картина. Слишком похожая...       Гарри оборачивается и смотрит на Зейна широко раскрытыми глазами. Он ничего не говорит, но Зейн все равно слышит вопрос и снова пожимает плечами. Этот парень немногословен.       – Ты их продаешь! – восклицает Гарри и широко улыбается, искренне радуясь за своего друга.       – Некоторые, – Зейн тянется за другой сигаретой, пытаясь скрыть очередной приступ смущения. – Под вымышленным именем. У меня есть люди, которые занимаются этими сделками.       – Воу, – улыбается Луи, потому что для него это тоже новость.       – Это потрясающе, Зейн, – соглашается Гарри и, наконец, останавливается рядом с ними. – Они великолепны.       Дело в том, что Гарри, в некотором роде, считает, что не все они были созданы для того, чтобы заниматься музыкой. Они хотели попробовать себя в этом, но группа так быстро разрослась, что у них не было возможности принять реальное решение. Он знает, что ему повезло. Он был рожден, чтобы петь и выступать, и буквально получил счастливый билет. Сердце Найла тоже принадлежит сцене. Думаю, вам это и так понятно.       Но не для Луи. Не для Лиама и не для Зейна. Луи нашел себя, основав компанию Loud Management и вскоре после этого купив Lost Records. Он хорош в поиске и продвижении новых талантов, и ему это нравится, очевидно. А Зейн... Стоя сейчас здесь, в сарае, наполненном произведениями искусства, пусть не совершенными, но острыми, грубыми и грязными, Гарри чувствует, что это то, чем суждено было заниматься Зейну.       Гарри предполагает, что Лиам пока сам не знает, что ему нравится. Вот почему он так мучается, вот почему в его жизни присутствует алкоголь, вечеринки и короткие, но напряженные отношения. Лиам потерян. Очень трудно наслаждаться миром, когда тебе в нем нет места.       – Что случилось? – тихо спрашивает Зейн, когда молчание Гарри затягивается настолько, что становится неловким.       Гарри тут же возвращается к реальности. Он замечает, что на Луи его свитер. Ублюдок избегал его с тех пор, как они приехали сюда: спит в своей комнате и явно не хочет говорить о том, что между ними что-то... оборвалось, но все равно будет расхаживать по дому в одежде Гарри. Он, вероятно, даже не осознает, что делает.       Господи Иисусе, неужели это, блять, убьет Луи, если он будет проявлять чуточку больше участия?! Гарри позволяет волне раздражения внезапно захлестнуть его и так же внезапно стихнуть.       – Я хотел спросить, где здесь поблизости можно купить продукты? Найл без умолку щебечет о том, как развел костер во внутреннем дворике, и мы решили провести вечер на улице, ничего? – у Гарри есть привычка задавать вопросы, когда он боится перейти границы дозволенного. – Правда, у нас совсем нет продуктов для готовки на костре, к тому же мы уже съели большую часть твоих продуктовых запасов. Так что. Да.       – Ох, – Зейн все еще сидит в кресле, поэтому ему приходится вытягивать шею, чтобы посмотреть на Гарри. – Да, раз в две недели кто-нибудь приносит мне продукты, но я и правда не подготовился к четырем гостям. Здесь недалеко есть небольшой городок с супермаркетом. Примерно в сорока минутах езды отсюда. В основном там живут старики, так что меня никто пока не узнавал. Так что не думаю, что с тобой что-то произойдет, если решишь поехать. У тебя есть бензин?       – Да, – кивает Гарри, немного удивленный.       Приятно удивляет тот факт, что Зейн даже ассистента своего уволил. У него все еще есть юристы и люди, которые занимаются его старой музыкой, недвижимостью и картинами. Ну, и конечно, есть кто-то, кому он мог бы позвонить при необходимости, или они могли бы попросить съездить в магазин кого-нибудь из охранников у ворот, но суть в том, что в данный момент снаружи нет никого, кто готов сорваться по первому звонку и выполнять за него рутинную работу только потому, что он слишком устал, слишком занят или слишком узнаваем, чтобы сделать это самостоятельно.       В каком-то смысле, Зейн ушел не просто из группы, а из целой индустрии, и Гарри восхищается им за это.       – Уверен, что хочешь тусоваться на улице поздно вечерам? – спрашивает Зейн. Кажется, в последнее время он очень спокойно относится ко всему. – Сейчас октябрь. На улице будет не больше пятидесяти градусов.       – Пятьдесят градусов, – внезапно встревает Луи насмешливым тоном. Он был странно тих с тех пор, как вошел Гарри. – Ты провел слишком много времени в Америке, дружище. Пиздец.       Зейн бросает на него равнодушный взгляд.       – Будет не больше десяти градусов, – произносит он преувеличенно вежливо, на этот раз используя градусы Цельсия, а не Фаренгейта. – Доволен?       – Более чем, – Луи выглядит довольным.       – Сучонок, – с любовью бормочет Зейн себе под нос и теряет интерес.       * * *       Гарри едет в супермаркет с Луи на пассажирском сиденье. Непонятно, как это произошло. Луи уверен, что во всем этом имеет место взятка, потому что то, что поехать должны были два человека, совершенно точно не означало, что это должны были быть именно он и Гарри.       Он даже не уверен, почему ему не нравится эта ситуация, но то, что не нравится, – это точно. Гарри просто вызывает в нем… слишком много чувств сейчас. Луи нужно мыслить рационально и следить за тем, чтобы все вокруг него оставалось целым, а Гарри всепоглощающий.       – Значит, теперь ты просто собираешься избегать меня? – спрашивает Гарри спустя пять минут после начала поездки. Он смотрит на дорогу, сильные руки удобно лежат на руле. Они в «Рейнджровере» – большом, черном и чистом. Он вписывается в ландшафт, и даже если не соответствует характеру Гарри, этот ублюдок все равно выглядит привлекательно, когда садится за руль. Он арендован, но у Гарри есть машина, похожая на эту. Просто, знаете, на континенте, на котором он живет.       Луи бросает на него взгляд, а затем возвращается к созерцанию бокового окна. Проглатывает ребяческую реплику, потому что он взрослый мужчина, слава тебе господи. И все же он раздражен.        – Луи? – Гарри давит, явно решив, что пять секунд молчания – это слишком много. – Ты планируешь игнорировать меня и во время этой поездки? – теперь Гарри тоже раздражен. – Ты понимаешь, что на тебе моя одежда, да?       Ладно. Луи этого не понимал, серьезно. Впрочем, Гарри это знать не обязательно.       – Черт возьми, Стайлс, я, блять, не игнорирую тебя. Я прекрасно понимаю, что нам нужно поговорить, окей? Просто дай мне, блять, минутку, – бормочет он. – Можно мне покурить с опущенным окном?       Гарри морщится.       – Ну, блин, Луи, нет. Нет. Ты же знаешь, я терпеть не могу этот запах. К тому же, машина арендованная.       – Что значит «терпеть не можешь этот запах»? Ты тоже куришь, гений.       – Иногда, – оправдывается Гарри. – Не каждый день, – добавляет он чисто из вредности, потому что Луи курит каждый день.       На мгновение Луи хочется кинуться на него и превратить все в глупую ссору из-за долбанной сигареты. Но он этого не делает. Лишь вздыхает, ерзает на сиденье и смотрит на дорогу.       – Не думаю, что это хорошая идея для нас – быть вовлеченными, когда для всех я принадлежу Томми, – спокойно заявляет он. И если звучит немного холодно, он делает это не нарочно.       Гарри медлит с ответом.       – Хорошо, – говорит он наконец, очень медленно. – Я… Я могу это понять. – Он не смотрит на Луи, поэтому сам Луи пользуется случаем и изучает его профиль. – Вы запланировали публичное расставание на начало декабря, верно?       Луи чувствует, как волна страха подступает к горлу. Он отводит взгляд.       – Ну, – говорит он скорее окну. – Да. Но это не... – он переводит дыхание. – Я не собираюсь расставаться с ним, а затем снова влезать в это все, трахаясь с тобой.       «Трахаясь с тобой». Гарри сжимает руль так сильно, что костяшки пальцев белеют. Он ничего не говорит, и Луи продолжает.       – И учитывая то, как ловко у нас получалось сохранять конфиденциальность и все такое, думаю... – а затем следует: – Думаю, нам стоит установить какую-то дистанцию между нами, да? Уладить все дела и прочее дерьмо.       Теперь Гарри не сводит взгляда с дороги не только из соображений безопасности. Посмотри он на Луи сейчас, взгляд был бы красноречивый.       – Ты имеешь в виду публичные взаимодействия или просто говоришь мне съебаться в закат, пока ты снова не изъявишь желание со мной разговаривать? – спрашивает он с ноткой ярости в своем неожиданно твердом голосе.       – Не стоит так выражаться, – тут же возражает Луи. – Да ладно тебе, приятель.       – Я не твой приятель! – кричит Гарри, окончательно выведенный из равновесия. – Я, блять, не твой приятель, Луи! Господи Иисусе, ты невозможен!       – Ого, – Луи примирительно поднимает руки, потому что не ожидал, что Гарри будет таким громким. Или эмоциональным. – Успокойся, ладно? Я думал, мы планировали поговорить.       – А разве мы разговариваем? – Гарри чуть ли не трясет от разочарования. – Или ты просто ставишь меня перед фактом, как выглядит твой социальный календарь на этот год?       – Ой, да иди ты.       – Нет, ну чего ты, продолжай, – Гарри на секунду поворачивается, чтобы посмотреть на него, после чего снова переводит взгляд на дорогу. – Теперь уж не сдерживайся. Ты не хочешь, чтобы нас видели на людях, или тебе в целом приелось наше общение? Есть ли дата, когда я смогу снова начать тебе звонить?       – Блять, Гарри, ты о чем вообще? Успокойся, черт возьми! Разве я виноват, что то, что происходит между нами, портит все остальное? Томми – первый, черт возьми, открытый гей в Премьер-лиге, и вместо того, чтобы поддержать его, я вывалил на него еще больше дерьма, потому что твоему члену было приятно. Насколько, по-твоему, это хуево?! – теперь и Луи говорил на повышенных тонах. – И я был рядом, когда у Лиама случился рецидив в первый раз, я знал о признаках, но все равно был слишком занят тобой, чтобы обращать на это внимание. Так что извини, но сейчас мне нужно быть зрелым, блять, взрослым человеком и установить некую дистанцию между мной и тобой, чтобы взять себя в руки. Твою мать, Гарри, мы же не подростки! Ты не можешь просить меня поговорить, а потом огрызаться, когда я рассказываю тебе о своих чувствах.       Гарри хочется кричать и смеяться одновременно. Он не может… Он не может мыслить рационально, когда дело касается Луи. Он слышит, что тот говорит, и в этом, может быть, даже есть смысл, но ему наплевать. Он даже представить не может, что все вернется на круги своя, не сейчас, когда они наконец нашли друг друга. Это нелепо. Несколько дней назад у них все было прекрасно!       По иронии судьбы, именно это и имеет в виду Луи – они ебут друг другу мозги.       После тирады Луи поглубже вжимается в сиденье и упрямо смотрит перед собой, наполовину готовый, что на этом все и закончится. Тело Гарри напряжено, и он продолжает сжимать руль слишком сильно, но старается сохранять спокойствие. Особенно учитывая, что он за рулем. Молчание затягивается настолько, что они оба немного успокаиваются.       – Ладно, – наконец говорит Гарри, и на этот раз его голос больше похож на повседневный голос Гарри Стайлса. Вежливый. Спокойный. – Я понимаю, к чему ты клонишь, но не удивляйся, что я так эмоционально реагирую, когда ты просто... вываливаешь это на меня вот так. Итак. – Он делает паузу, чтобы убедиться, что последующая реплика прозвучит верно. – Ты хочешь... сделать перерыв. До декабря. Это то, что я понял из твоего спича. А что потом?       На лице Гарри сохраняется нейтральное выражение, но в голове, словно мантра, звучит: назови меня, назови меня, назови меня.       – Не знаю, Гарри, – говорит Луи вместо этого.       Гарри кажется, что ему дали пощечину.       – Что это значит? – медленно спрашивает он. Голос снова меняется, но на этот раз не от гнева. Он более отстраненный. Почти пустой. Как будто ему нужно было избавиться от эмоций, прежде чем они бы овладели им.       – Это значит, что мне тридцать, и я вышел из шкафа, вступив в пиар-отношения, а сразу после этого еще и в кое-что секретное. Не знаю, смогу ли я перейти от этого сразу к громким отношениям, особенно учитывая нашу историю. Я просто… Я не знаю, ладно? Я просто, блять, не знаю.       – Ты не знаешь, хочешь ли быть со мной, – резюмирует Гарри своим странно безэмоциональным голосом.       – Я этого не говорил.       – Ладно, – Гарри снова бросает на него взгляд. – А что ты тогда говорил? – звучит грубо. Похоже на вызов. Луи хмурится, раздраженный тем, что Гарри продолжает вести себя враждебно.       – Я говорю, что всякий раз, когда мы становимся близки, я так сильно привязываюсь к тебе, что... больше ничего вокруг не замечаю. И я не думаю, что могу себе это позволить. Не тогда, когда я вот-вот смогу увидеть то, чего мне так не хватало.       Между ними возникает еще одна пауза, а затем Гарри внезапно делает небольшой поворот, уводя их с дороги на гравийку поблизости.       – Эйч, какого хуя! – восклицает Луи, когда машину трясет на неровной поверхности.       – Мне нужно выйти, – говорит Гарри сквозь стиснутые зубы, полностью останавливаясь. – Я не могу вести машину в таком виде, –он достает ключи, отстегивает ремень безопасности и выходит из машины еще до того, как Луи успевает что-либо ответить.       Как только Луи приходит в себя от шока, он выскакивает вслед за Гарри на улицу, слишком громко хлопнув дверью.       – Зачем ты так драматизируешь?! – кричит он. Гарри уже успел обогнуть «Ровер» и отойти на несколько метров в пустое поле. Кажется, он смотрит на очертания гор на горизонте, но Луи не уверен, потому что видит только его спину. – Я с тобой разговариваю, придурок!       – Ты снова это делаешь! – кричит Гарри в ответ, поворачиваясь лицом к Луи. – Неужели ты не понимаешь?! Ну, нет, разумеется, ты не понимаешь. С какого бы тебе это понимать, верно? Когда-то ты был моим лучшим другом, Луи! В группе мы все делали вместе, а потом в один прекрасный день ты просто решил, что я тебе надоел. Я могу с точностью до часа сказать время, когда все начало идти по пизде. И я знаю, что ты уже извинился, знаю, что, наверное, это было неизбежно, и во всем есть и моя вина, но это не меняет того факта, что ты просто отбросил все чувства, которые испытывал ко мне. Просто взял их и выбросил, как будто это было совсем не сложно! И сейчас ты делаешь это снова, но на этот раз мы не друзья. Я думал, мы вместе. Я думал, мы уже во всем разобрались, а ты хочешь, чтобы я ушел просто потому, что…потому что я отвлекаю тебя? Как ты можешь ожидать, что я буду относиться к этому спокойно?!       Луи чувствует, как гнев покидает его. Он качает головой, не зная, что делать.… с этим всем.       – Я делаю это не для того, чтобы причинить тебе боль, Гарри, – спокойно говорит он, потому что ему кажется важным, чтобы Гарри знал. – Я не...… Я не планировал этого. Веришь? Но конкретно сейчас я не вижу варианта для нас попробовать что-то и не испортить все. Я просто… не могу. Не сейчас.       Большую часть своей речи он избегает взгляда Гарри. Затем, закончив говорить, отворачивается и открывает заднюю дверцу машины, но только для того, чтобы достать сигареты из кармана куртки. Рюкзака там нет, и только тогда он вспоминает, что оставил его на барной стойке у Зейна. Он разочарованно стонет и закрывает дверь. К тому времени, как он поворачивается и облокачивается на машину, Гарри удается немного успокоиться. Однако он не сводит глаз с Луи.       – Луи, – всего одно слово, затем пауза. Звучит твердо. Немного требовательно. – Ты делаешь это, потому что хочешь или потому что считаешь, что так будет правильно? – спрашивает Гарри и медленно подходит к машине.       - Ты сейчас о чем? – Луи пытается сделать вид, что он просто устал от обсуждения, но, по правде говоря, что-то в тоне Гарри заставило его чувствовать что-то совсем иное. Он чувствует, как тело наполняется предвкушением до такой степени, что он почти дрожит. Это что-то новенькое и случаю абсолютно точно не подходящее.       Луи иногда забывает, что Гарри большой – что он высокий, с широкими плечами, хорошо очерченными бицепсами и невероятно большими руками. Впрочем, в иных ситуациях он помнит об этом очень даже хорошо. Как, например, сейчас, когда Гарри останавливается перед ним, не делая при этом ничего устрашающего – он не стоит слишком близко, не наклоняется, не прижимает Луи к машине своими руками, – но одно лишь его присутствие и этот взгляд вызывают у Луи желание бороться вместе с ним, а не против него.       – Я тебя услышал, – тихо произносит Гарри. Они уже близко, так что нет необходимости кричать. – Я понимаю, что ты просишь уединения, и уважаю это. Все знают, что я все равно не смогу тебе отказать. Но мне нужно, чтобы ты признал тот факт, что если бы я захотел заняться с тобой сексом прямо сейчас, сидя в этой машине, я бы смог это сделать. Что ты бы мне позволил.       В заявлении Гарри нет никакой злобы. Он не пытается быть мудаком, просто констатирует факт, причем делает это вполне уважительно. Что, случайно или намеренно, подчеркивает, насколько запутанными являются отношения между ними.       Луи смотрит прямо Гарри в глаза, но не находит, что сказать.       – Ну же, – настаивает Гарри и медленно поднимает руку. Он осторожно отводит непослушную прядь волос с лица Луи и придвигается немного ближе. – Давай. Скажи, что ты бы позволил, – прозвучало шепотом, без мольбы, без вызова. Просто... терпеливо.       Луи не противится этому милому жесту, но сразу же после этого хватает Гарри за запястье и отводит в сторону. Так и держит, не отпуская. Вместо этого сжимает его так крепко, что Гарри явно некомфортно, но виду он не подает.       – Так все дело в сексе? – спрашивает Луи, еще сильнее впиваясь ногтями в запястье Гарри, потому что ему нужно найти выход всем эмоциям, бурлящим внутри.       Правда в том, что никто из них больше не уверен. Дело никогда не сводилось только к сексу, но физический аспект каким-то образом находится в центре всего этого – тот факт, что они просто ничего не могут с этим поделать, что потребность есть, и это потребность прикасаться, а не только быть рядом друг с другом. В любом случае, это определенно причина всех их проблем.       – Нет, – тихо усмехается Гарри, все еще игнорируя тот факт, что Луи держит его запястье в заложниках, и там явно останутся следы. – Но, по-моему, нет никакого предохранителя, когда два человека, которые практически не общались в течение шести лет, внезапно начинают трахаться, как озабоченные подростки. Вероятно, с этого все и пошло не так.       Поднимается ветер, и кажется, что вот-вот начнется буря. Это может испортить вечер у костра и, следовательно, сделать весь поход за продуктами бессмысленным. Луи чувствует, что медленно возвращается в реальность, и он отпускает руку Гарри.       – Наверное, – бормочет он. Кажется, что сейчас подходящий момент для побега, и он бы отвернулся, если бы мог, но прямо за ним машина, и Гарри, кажется, стал еще ближе, чем раньше. От него пахнет домом, а выглядит как секс. Это не имеет смысла, но именно так Луи ощущает его прямо сейчас.       – Мне все еще нужно, чтобы ты признал это, – говорит Гарри и осмеливается положить руку Луи на талию. – Вслух. Что независимо от того, чем все закончится, если я хорошо постараюсь, ты позволишь мне овладеть тобой.       Слова, которые слетают с губ Гарри, звучат как бред, и они должны быть одновременно смешными и оскорбительными, но Луи понимает их. Он чувствует это всем своим естеством.       – Что-то ты раскомандовался в последнее время, – замечает он и почти улыбается. Затем возвращается к основной теме. Такое ощущение, что они ведут несколько разных бесед одновременно. – Не проси меня быть твоим, потому что тогда я соглашусь и возненавижу тебя за это, – удается ему выдавить из себя. – Ну вот, – в конце он приподнимает брови, чувствуя, как к нему возвращается часть собственной дерзости. – Признание, блять, получено, понял? Черт возьми, Эйч, я не... – он замолкает. Отводит взгляд.       Тяжесть руки Гарри на его талии становится невыносимой, и Луи уворачивается – наклоняется вправо, чтобы увеличить расстояние между ними.       – Я всю свою жизнь ждал, чтобы выйти и оказаться свободным, – тихо добавляет он, наблюдая, как на горизонте собираются темные тучи. – Я не...… Я буду ненавидеть тебя вечно, если сейчас ты отберешь это у меня. И это хреново, – он снова переводит взгляд на Гарри, и в голосе практически слышится извинение. В голубых глазах Луи плещется решимость, но в ней будто проскальзывает капелька грусти. – Я знаю, что это хреново, и понятия не имею, что с этим делать. И чтоб ты знал, мне это тоже пиздец как не нравится. Но не задавай этот вопрос, потому что, боже мой, Гарри. Я не хочу принадлежать тебе.       Но принадлежу. Луи этого не говорит, но он так думает, и, возможно, Гарри читает это на его лице, потому что отступает.       – Нам пора, – замечает Луи после неловкого долгого молчания. Дождя пока нет, но гроза не за горами. Они чувствуют ее запах в воздухе.       Гарри кивает и обходит «Ровер», чтобы вернуться на водительское сиденье.       – Лу? – спрашивает он, прежде чем завести двигатель. Он поворачивается, чтобы посмотреть на Луи, и наблюдает, как тот пристегивает ремень безопасности.       – Да?       – Ты можешь… Если ты когда-нибудь почувствуешь, что в твоей жизни есть место для нас, ты придешь? Можешь пообещать мне, что сделаешь это? Даже если я буду заниматься чем-то другим. Например, даже если я перееду, или мы совсем перестанем общаться, или что-то в этом роде. То есть, даже если от этого не будет никакого толку. Потому что, мне кажется, я все равно хотел бы знать. Несмотря ни на что.       Луи, наконец, перестает ерзать и поворачивает голову в сторону Гарри. Их взгляды встречаются, и, несмотря на тишину и спокойствие, кажется, будто произошло столкновение. Как столкновение небесного тела с Землей.       – Ладно, – мягко говорит Луи, его глаза полны тепла, но каким-то образом умудряются выглядеть грустными.       – Ладно, – вторит ему Гарри и выруливает на дорогу.       Нелегко влюбиться «задом наперед». Хотеть парня до того, как осознаешь, что ты гей. Испытывать страстное желание до того, как узнаешь вкус. Потрахаться до того, как поговорить. Принадлежать друг другу всегда до того, как быть вместе.       Гарри не может отделаться от ощущения, что они начали с того, что расстались тогда, в группе, а теперь медленно подбираются друг к другу, пытаясь склеить все осколки воедино в форму, которую эти осколки никогда не имели.       Кажется, люди одержимы темой соулмейтов, и существует общее убеждение, что время встроено в эту концепцию. Но что, если это не часть сделки? Что, если иногда вы можете понять только то, что два человека созданы друг для друга, но их жизни настолько не синхронизированы, что они попросту не могут все сделать правильно?