Мне кажется, у сигареты куда более острый вкус, когда она последняя.
Леви отстранился от чашки с ароматным чаем, поднялся с помощью трости и уперся ладонями в стол, за которым в гостиной сидел Оньянкопон и доктор. Аккерман впился во врача озадаченным взглядом. Даже разочарованным. — У меня есть тысячу вопросов, док, — шикнул Леви, облизнув пересохшие губы. — Отчего такое произошло? Должен ли я на это как-то адекватно реагировать? Лекарь сидел на месте, оставляя чашку чая недопитой. — Имеется множество причин, по которым ваша супруга могла забеременеть, господин Аккерман. И имеется множество причин, по которым могла прерваться беременность. Но я не удивлен. С вашим здоровьем, выкидыш на раннем сроке обеспечен. Или же… или ваша супруга плохо за собой приглядывала… Леви рвано всхлипнул. Оньянкопон пока только следил за диалогом. — Как вам такое в голову взбрело, док? Скажите еще, что она забеременела не от меня. Я, твою мать, спрашиваю, что не так? — с тихой угрозой проговорил Аккерман и навис над доктором. — Я все-таки могу иметь детей, или нет? — Леви, вы должны были поставить ее в известность о том, что не уверены в зачатии наследников. — Я теперь сам не знаю, что ей сказать, наврать Алессандре, как вы мне наврали? Леви готов был сейчас переломать все кости своему лечащему врачу, лишить его работы и вышвырнуть из своего дома. Но он лишь улыбнулся и вспомнил страдания Алессандры в спальне. — Я не врал вам, Леви. Ваши анализы показали, что у вас очень маленькая вероятность иметь детей, почти на нуле. Но она есть. Вы ведь лечились, физиотерапия улучшала ваше физическое здоровье. — То есть я не до конца бесплоден? — Леви, все очень сложно. О том, что в бездетности может быть виновен мужчина, врачи заговорили лишь недавно. Но попытки введения спермы в матку уже предпринимались. Правда, эта манипуляция у некоторых женщин вызывала шок и потерю сознания. В вашем случае, у госпожи Алессандры просто могут быть постоянные выкидыши. Плод отслаивается от стенок матки и не выживает. Это все, что мы сумели исследовать в лаборатории. Больше не могу вам ничего сказать. Аккерман закатил глаза, ухмыльнулся и выронил: — Оньянкопон, ты не мог бы оставить нас с доктором наедине? Прошу. Друг покорно согласился, допил остатки своего чая и вышел из гостиной. Когда за Оньянкопоном плотно закрылась дверь, тишина накрыла помещение, и никто уже не смог помешать разговору, Леви продолжил: — Какого хрена? Алессандра вообще могла умереть. — Внутри Аккермана плескалось возмущение, но это возмущение уже клонилось к десятой степени. — Вы же сами понимаете, что не полноценны, Леви. Всегда будут сложности. Вы, скорее всего, не сможете иметь детей. Это субъективно, но все же. И сейчас вам лучше даже не пытаться это совершать. Я имею ввиду зачатие. Хотя вряд ли, госпожа Алессандра вновь забеременеет… — Бла-бла-бла, доктор, сплошное бла-бла-бла. Слова теряют свое значение. На этом Аккерман не остановился и еще долго иронизировал, высмеивая и происходящее, и своего лечащего врача. Потом вдруг осекся, пробормотал: — Фу, сколько вокруг чепухи, — и вновь уселся за стол, потянувшись за сигаретой. Леви придерживался иного мнения. Затягиваясь сигаретой, от которой доктору уже становилось дурно, он без конца парировал, видимо все еще считая эскулапа виноватым во всем. Доктор пытался вразумить бывшего капитана Разведки и объяснить ситуацию. Да и Леви все понимал. По-своему. Трудно сказать, о чем он сейчас думал: он старался поменьше говорить, смущался, боялся, что сам виноват в том, что у Алессандры случился выкидыш. Может она выпила не тот чай… — Во всяком случае, господин Аккерман, вы должны быть готовы ко всему, произойти может все, что угодно. И я завтра же объясню вашей супруге ситуацию. — Хорошо, док, — Леви нахмурился и задумался, сигарета дотлевала. — Хотелось бы, чтобы моя жена была здорова и счастлива. А не как я.***
Леви потребовалось усилие, чтобы зайти в спальню к Алессандре. Но перед этим он все детально расспросил у Габи, о самочувствии и состоянии Але. — Она подавлена, — лишь это могла сказать Браун. Нет, это переходило все границы допустимого для Леви, чтобы слышать подобное. Так бывает только в книгах. А в жизни все рассыхается и разваливается быстрее, чем успеваешь понять, что происходит. Габи нервно закусила губу, сунула руки в карманы сарафана и отвернулась. Уставилась невидящим взглядом на стену коридора в доме, который стал началом всего, а теперь, казалось, тянул на дно камнем на шее. В спальне было тускло, но приятно тепло. Алессандра лежала на кровати, на свежих простынях, которые поменяла Габи, укрытая чистым одеялом. Она тихо, но периодически, шмыгала носом. На тумбочке, возле кровати стояли несколько чашек и пузырек с успокоительным. Леви испугался. На его лице мелькнул страх: у него на глазах его мир столкнулся с миром девушки, которую полюбил. Он никогда в жизни не думал, что потеря ребенка в утробе коснется и его, хотя множество раз заставал смерти детей. Но теперь это было бы его дитя, его кровь и его продолжение; его и Алессандры. Он не мог представить себе, что все кончено. Словно, как когда-то, у Леви вновь прервалась жизнь. Алессандра, ощутив присутствие мужа, обернулась. Из-за боли в животе она никак не могла подняться и беспомощно лежала, не двигаясь. Но Аккерман и не думал сдаваться, он сел на край постели, крепко сжимая трость, и положил руку на укрытые одеялом ноги Алессандры. Сдавленным от горя голосом, в котором звучала настоящая боль, задыхаясь, она проговорила: — Это надо мной так родные посмеялись. Они не хотели, чтобы я выходила за тебя замуж; считали меня дурой, а тебя — мерзким островитянином. Вот так и вышло, все против счастья. Ей было настолько плохо, что она — невероятно, но тихо разрыдалась. — Возможно, они и правы касательно меня, — выронил Леви. — Я во всем виноват. — А я даже не знала, что в положении, даже не ощущала этого… — продолжала Алессандра, словно не слыша Леви. — А ведь раньше следила за циклом, но толком не задумывалась… Все так быстро произошло… — Але, Але, послушай, — Леви произнес тихим, но решительным голосом. Она не шевельнулась. — Алессандра, посмотри на меня, — настойчивее сказал Аккерман. Ее передернуло. Она медленно подняла голову, взгляд натолкнулся сначала на сжатые в линию губы, потом на темный взгляд. В нем будто плеснулось беспокойство. Леви прошелся по рукам Алессандры вверх, до плеч, по шее и взял лицо в ледяные ладони. Холод подействовал отрезвляюще. — Доктор сказал, я не могу иметь детей. Алессандра невесело ухмыльнулась. — Как будто мы не занимались любовью, как будто ты не можешь меня удовлетворить. — Очень смешно. Это, вроде как, не касается бесплодия. Леви тихо вздохнул. — Не смешно. Но это правда. Ты ведь… ну… здоровый в этом плане. Аккерман не улыбнулся. Не хохотнул, не издал смешок. Тон остался серьезным. Алессандра распахнула глаза и уставилась в окно. По коже прошел холодок. — Зачатие-то произошло, просто я не смогла выносить плод. Она так спокойно восприняла. — И что? Алессандра, завтра придет врач осмотреть тебя, он все расскажет лучше. Просто… удивительно, что я вообще остался жив после тех колючих событий. — Леви… — спустя какое-то время начала девушка. — М, — выронил Аккерман. — Ты об этом мне ничего не говорил… — Алессандра произнесла спокойно, даже не укоряя. Посмотрела на любимого человека, завернувшись в одеяло получше. — Ни разу. Он тяжело выдохнул. — Хотелось затронуть эту тему, но боялся, наверное. что ты уйдешь… Потом это стало не важно. Да и вообще, мне сложно быть семейным человеком, а решил попытаться. Алессандра больше ничего не ответила. Больше не посмотрела на Леви. Дыхание за спиной стало ровным. Но она так и осталась лежать, вглядываясь в потемки за окном. Откровенное признание оставило неясный осадок, не давая уснуть. Леви вышел из спальни, оставив жену одну в раздумьях. В чайной к нему подошла Габи, предложив выпить бодрящего напитка. — Провались этот сраный чай! — грубо шикнул Леви, развернувшись к Браун, еще немного и он бы бросил в нее трость. Он не знал, что делать. Сильнейший воин человечества и представить себе не мог, что все дойдет до такого, превратится в такую пытку. Леви был раздавлен. До каких темных глубин он опустился, что теперь рядом с ним, в точности как и он сам, мучается и Алессандра? Леви успокоился ближе к полуночи, в гостиной. И лишь тогда Оньянкопон постучался к нему в дверь и тихо, с неожиданной мягкостью в голосе сказал: — Можешь мне не открывать, не надо. Я должен только сказать, что мне очень жаль. Это слишком, Леви, ты этого не заслуживаешь. Когда Аккерман пригласил друга войти, Оньянкопон ощутил в помещении тяжелый душ никотина. На столе еще стояла одинокая недопитая чашка с зеленым чаем. — Моя бедная Але, она сама выглядит как труп. Через что нужно пройти! С чем приходится жить! — Леви флегматично сжал руку с неживыми пальцами, крепко, а затем медленно разжал. — Почему прервалась беременность?! — голос темнокожего друга разбил тишину гостиной. — Может доктор прав, есть множество причин, по которым у женщины случаются выкидыши. Алессандра, например, могла поднять что-то тяжелое. Аккерман посмотрел на него и спросил надломленным голосом: — Разве она поднимает что-то тяжелое? Разве Алессандра похожа на девушку, которая носит тяжелые ящики. Я бы никогда не позволил ей этого сделать. Такая девушка никогда бы не носилась с тяжелым барахлом. Оньянкопон покачал головой. На столе тлела полная окурков пепельница. — Тогда что она с собой сотворила — упала, что ли? Леви был убит горем. Он выглядел так, словно у него отняли что-то очень дорогое. Он снова взглянул на свои искусственные пальцы, изобретение Оньянкопона, и произнес: — Вместо того чтобы совершенствовать свое тело, придумывает всякие приспособления, которые его дополняют, и, если здоровье и благородство еще живет в тех, кто изобретает все эти приспособления, то уж у тех, кто ими пользуется, как правило, нет ни того, ни другого. Приспособления продаются, покупаются и крадутся, и человек становится все более хитрым и все более слабым. — И этого говорит самый сильный капитан Разведкорпуса. — Ты же знаешь, что это не так, — Леви глубоко вдохнул и шумно выдохнул. — Я правда не думал о детях. Но теперь я понимаю, что у меня был бы ребенок, которого я мог бы также любить, как и Алессандру. Это так ужасно, так мерзко… Я всегда был холоден ко всем происходящим событиям, но сейчас… — Да мы, мужики, просто уроды, вот и все, — перебил Оньянкопон. — Тебе нужно жить дальше. Леви, ты нужен ей… После небольшого откровения и некоторых личных мыслей, Аккерман позволил другу уйти домой. Габи и Фалько остались на ночь дома у бывшего капитана. И когда Леви вошел к себе в спальню, он вновь задумался и понял, что у него нет ни единого шанса что-либо изменить. Даже нет смысла сожалеть о том, что не мог вернуться назад и исправить свои ошибки. Но Леви ни в чем не был виноват, ему не нужно ничего было исправлять. Такова его жизнь. И какой бы жестокой она не казалась, Аккерман уже понял, что иной его жизнь не может стать. Не в его силах противостоять законам судьбы. Он должен терпеть страдания. — Это я проклят, Але, с самого рождения. Ты ни в чем не виновата. Ответа не последовало, вместо этого Алессандра тяжело вздохнула. В темноте спальни Леви перекатился на бок, притянул ее спиной к себе и уткнулся носом в шею. День остался позади. Его груз упал с плеч и остался за порогом этой комнаты. Было сложно, но Алессандра справилась. Доктор очистил ей все «ненужное» между ног, убрал все следы «ребенка». Вроде бы справилась. А хотелось стереть себе память.***
Дни шли за днями. Снова обжигающий чай, чашка за чашкой, и очередная бессонная ночь за кипой документов. И ежедневная суета ненужных дел и ничего не значащих фраз. Рутинные заботы по организации чайной никакой радости Леви не доставляли. Тем не менее, и обед всегда был приготовлен Алессандрой, и она постоянно находилась рядом. Только нормальный разговор так и не клеился уже месяц. Аккермана тянуло уже не думать о выкидыше. Одно не мог выгнать из головы — Алессандру и ее состояние, ее настоящее отношение к нему. Все слишком быстро переменилось, слишком стало трудно общаться. Да уж… Через год после свадьбы у нее оборвалась беременность, кто бы мог подумать такое. В итоге врач сказал, что у нее очень слабая матка и ребенок в ней просто не удержался; что другой попытки ее организм может не выдержать и шансов родить здорового ребенка у нее практически нет. Мужская солидарность: самым простым оказалось решить, что виновата женщина, уведомить Алессандру, что она вряд ли сможет выносить ребенка или вообще забеременеть. Однако это значило не учитывать душевную тонкость и ранимость девушки. И не принимать в расчет возможный разрыв в отношениях. Но Алессандра как-то быстро восстановилась, поправилась в силу своей молодости и физической красоты… Казалось, забыла весь тот ужас от потери, что начала встречаться с подругами и кузиной. Она впервые за все время выбралась в магазин и накупила себе красивых вещей. Поэтому, желая хоть как-то справится с душевным терзанием, Леви много времени уделял чайной, пытаясь охватить все, но, поскольку Алессандра избегала с ним разговоров, он, по крайней мере, считал, что это правильно. После выкидыша он долго раскаивался и винил себя, но это не могло длиться вечно. Самобичевание Аккермана прекращалось ровно тогда, когда окружающие переставали обращать внимание на его угнетенное состояние. — Покажи, что ты купила вчера в ателье? — внезапно спросил Леви, сидя в кабинете, когда Алессандра вошла к нему, чтобы отдать оставшиеся деньги. Дождь забарабанил по стеклу. Сильно. Настолько сильно, что кабинет мгновенно наполнился мерным гулом, в котором не слышно собственных мыслей. Серый дневной свет помрачнел из-за сгустившихся туч. Май. Весна. Вчера было жарковато, поэтому сегодня ливень не заставил себя ждать. — Давай завтра, мне нужно убрать на кухне со стола, — Алессандра потупила взгляд и протянула Леви деньги. — Что это?.. Забери себе. — Сдача из денег, которые ты давал мне вчера. — Ты шутишь? Але… Мы уже чужие?.. Ты решила зарыть наши отношения раз и навсегда? — Он придал лицу серьезность, поднялся с кресла и вместе с тростью сделал осторожный шаг вперед. Все еще глядя на деньги в руках, Алессандра закатила глаза. Отвечать не стала. — Очень правильное решение. — Леви сделал еще шаг в обход стола, трость стукнула паркет. — Давай вообще больше не разговаривать. Ты даже не спишь в нашей спальне уже. Дальше уедешь назад к бабуле с дедулей? Поверь, они обрадуются. — Остряк, — фыркнула Алессандра. — Да, я такой. Так и не приспособился к жизни здесь. Я тут в Марли уже пять лет и теперь еще месяц сверху, а оно не вышло. Но, возможно, придется полюбить эту страну, потому что за последнее время кое-что изменилось. И отказываться от всего сейчас глупость. — Леви, я пойду, хорошо? Не о чем разговаривать. — Ее тонкие пальчики с силой сжимали купюры в руке. Аккерман обошел Алессандру, встал позади нее и прижал ее спину в своей груди. Склонился и прихватил зубами мочку уха. В ответ ощутил легкую вибрацию. Это не может разонравиться. — Тогда что все это значит? — пробормотал он. — Почему ты избегаешь меня? Почему не разговариваешь уже которую неделю? Понимаю, что тяжело. Что все это ужасно, но… Ты ведешь себя так, словно мы не женаты. Если уж на то пошло, то я тоже потерял ребенка, как и ты. Алессандра хмыкнула. — Мне тяжело, я не знаю, что делать дальше, — ее голос стал тише и глубже. Как бархатная перчатка, забравшаяся под одежду, Леви машинально прижался сильнее. — Тебе не приходило в голову, что можно просто жить? — он повел носом линию вниз по шее. — Любить, — поцелуй в плавный изгиб. — Читать, — поцелуй в плечо. — Ездить в интересные места? — А тебе? Леви хмыкнул и заставил себя отстраниться. Это был вопрос прямо в лоб. Ему ведь самому потребовалось два года, чтобы навести хотя бы подобие порядка в своей жизни в Либерио. Это были два года психологического самонасилия, радости, болезни, переживаний, неприятных открытий и мучительной расплаты. Болезненные осложнения в ментальной жизни сопровождались заметным успехом в чайной. — Ну вот, — выронила Алессандра. — А меня чему-то учишь. Леви взорвался. Не сильно, но насколько ему позволили границы между супругой. Он все-таки старше, умнее, опытнее. — Твою мать, Алессандра, — шикнул Аккерман. — Чего ты так мучаешь меня своим холодом? Мы даже уже не спим в одной гребаной постели. Думаешь, из-за возможной близости? Нет, я просто хочу, чтобы ты была рядом. Я так много в жизни потерял, и наш ребенок… Мне тоже хочется островок понимания и счастья. — Ты становишься тираном, Леви, — она усмехнулась, но ее красивые, грустные глаза никакой улыбкой невозможно было стереть. — О да, конечно. Кто же, как не я. Ты поэтому не хочешь показать мне платье? — Давай в другой раз, я недостаточно красива. — Лицемерка. Аккермана поразило, какие строгие границы очертила для себя Алессандра между ними. Она все меньше интересовалась тем, что творилось в жизни чайной, она перестала заниматься напитками, больше встречалась с кузиной Франческой, но продолжала занималась домом. А если что-то вдруг и привлекало ее внимание, то выяснялось, что это было связано с кем-то из тех, кого она знала с детства. Леви хоть ездил по делам в разные части города, общался с людьми, а Алессандра не двигалась с места. Леви сильно пугало ее затворничество. В один прекрасный день он решил предпринять какие-то меры. — А ты правда никогда не думала о том, чтобы переехать? Даже твой отец живет с молодой женой вне Либерио. Черные брови взлетели на лоб. Алессандра варила утренний кофе, пока Леви читал газету. Разговор до сих пор шел в тягость. — Ты уже спрашивал. Как ты себе это представляешь? — Очень просто, — Аккерман пожал плечами. — Найти жилье, собрать вещи и свалить из этой дыры. — Это уже дыра для тебя? А что с домом и чайной делать? Ах да, дом. Дом превыше всего, как в старые добрые времена. — Если хочешь, я открою новую чайную, в другом месте. Там, где понравится тебе. — Мы твердо стоим на ногах, Леви, — голос Алессандры прозвучал спокойно, она уже отработанным жестом разлила содержимое турки в чашку и принялась нарезать хлеб. — Дом — это чайная, а чайная — это бизнес. Пусть от него нет бешеной прибыли, но, тем не менее, доход стабилен и хорош. — Я знаю. И не желая что-то кардинально менять, просто не выношу уже того, насколько ты грустная. Я хочу показать тебе Парадиз, — резко выронил Аккерман. — Хотелось бы повезти тебя туда, где прошла вся моя жизнь. Показать тебе все, что окружало когда-то меня. Планирую отправиться летом, в июле. Алессандру окатило ледяным душем, она потупила взгляд. Все настолько запуталось, что у нее не было ответов на простые вопросы. Ей сложно было копаться в себе, разбираться в причинах и следствиях. Тем более, копаться там, где касалось Леви. Она кивнула. Затем тихо произнесла: — Честно, я не знаю, как поступить правильно, Леви! Скажи мне, правильно — это как? Я больше так не выдержу! Что мне делать?