Второй Круг

«Что-то щекочет мне нос» – едкий, всеобъемлющий зуд вырвал меня из плена забытья, заставив открыть глаза. Я, честно, не помнил того, как заснул. Собственно, где я заснул тоже не помнил, но, чтобы этим местом оказалась залитая предрассветным золотом опушка леса – такого я не ожидал! Я лежал, уткнувшись лицом в землю и именно одна из этих тоненьких, почти полупрозрачных, травинок и привела меня в чувство. Опершись руками о землю, я стал медленно подниматься, переминая меж пальцами комья земли и полоски зеленой травы, приводя в чувство заиндевевшие конечности словно я ими не пользовался уже тысячу лет… руки… откуда у меня руки?! Лишь пришло осознание этой страшной, но прекрасной, мысли, как я отскочил в сторону, словно действительно был дурацким Кузнечиком, подпрыгнув выше головы и упав спиной на землю где-то в метре от прошлого места – там еще остались следы моих ладоней! «Моих ладоней…» – я, как завороженный, с глазами испуганной орлицы, глядел на свои руки, подмечая каждую деталь: каждую полоску врожденного узора, каждую родинку, царапинку, соринку, что забилась под ногти! А затем я увидел его: он сидел на крупном камне метрах в пяти от меня, сидел нога на ногу и курил, пуская в небо облачка сизого дыма. Он был старше меня, но все еще ребенок: не дотягивало в его чертах грубости как у того же Ральфа или Лося, но взгляд… о, этот взгляд фиолетовых глаз был взглядом мудреца, уставшего от своей излишне долгой жизни! – Я ждал тебя, – произнес незнакомец, сделав еще одну затяжку и, кажется, в качестве приглашения, протянул мне половинку еще тлеющей сигареты. Я тупо смотрел то на протянутую мне палочку-вонючку, то на его занавешенное черными патлами лицо. Он дернул рукой с сигаретой, подзывая, я дернулся в ответ, – Ну и? Не узнаешь? – голос его мне казался не то, что бы злобным. Скорее… обиженным? Да, должно быть так. Я все еще молча сидел, не принимая его приглашения и не понимая, что вообще происходит. Я что, умер? – Не умер. – ответил он и, поняв, что сигаретой меня не приманить, принялся докуривать почти дотлевшую до фильтра скрутку. – Просто крепко спишь. – прозвучал хлопок. Громкий, как разрыв бомбы, но звучащий притом как простой удар в ладоши: нет, подобное мог устроить только… – Кузнечик! Ку-зне-чи-и-и-ик! – наваждение развеялось как непрошенный сон и все мое сознание теперь заполнило похожее на лицо ведьмы-из-пряничного-домика лицо Вонючки. – Ага, встал! Проснулся! Эгей, зовите Пауков: он пришел в себя! – я не видел кому кричало это порождение ада, но явно кто-то побежал, семеня парой ног по скрипучему паркету. Вырвавшись из плена морды моего навязчивого друга, сознание наскоро обошло окружающую обстановку: я был все еще в Могильнике, в одной из палат, настал день и сколько я так пролежал в отключке мне неизвестно. Рядом стоит тренога с резервуаром наверху, от него идет трубка с жидкостью прямо к правому обрубку руки. Под треногой громоздится «Мустанг» Вонючки, на котором пополнение: та самая дряхлая куртка, что так ему приглянулась. – Мы уже думали, что ты всё – каюк после всех наших приключений! Что сага о подвиге Безымянного станет трагедией! – продолжал трещать Вонючка, от чего уже начинала трещать моя голова. – Точнее, уже не Безымянного, а Кузнечика… поздравляю с кличкой, Кузнечик! Ты ее заслужил!.. я бы сам лучше не придумал! – А всё… – хрипло начал я, почувствовав ком в горле. Откашлявшись и, чуть скинув с себя взгромоздившегося колясника, продолжил, – …всё, что было ночью – это правда? – Правда? ПРАВДА?! – взревел он, сокрушаясь над моим вопросом словно я вновь ляпнул какую-то глупость, – Да это самое правдивое из всех правд, что я только видел и слышал в своей жизни! А ты что, так удивлен призракам? – Я уже ничему не удивлен… – со вздохом ответил я и пусто уставился в штукатуренный потолок. – Да, говорил ты уже такое: а потом – бамс! – Вонючка вновь хлопнул в ладоши, но уже не так громогласно, как во сне, – упал поспать на три дня! – Три дня? – я попытался удивиться, попытался расцветить свой голос нотками поражения услышанными словами, но, кажется, события такой близкой трехдневной давности слишком измотали меня. – Три. Дня. – подтвердил Вонючка, и обернулся на звук открывающейся двери. В палату вошли трое: полноватая медсестра в маске и шапочке, напоминающая скорее затянутую в халат сдобную булочку, усыпанную веснушками; мужчина, в том же наряде, но без маски – плечистый, высокий, с квадратным лицом – похожий даже чем-то на Лося и, скорее всего, одного с ним возраста. Однако этот мужчина в отличие от Лося не улыбался, а зря. Третьим был Рекс. Он шел позади старших, чуть потупив взгляд и словно стыдясь или стесняясь встретиться глазами со мной, однако он уж точно был рад моему пробуждению, наверное… в любом случае, чем бы не была вызвана его улыбка, она чуть заметно светилась на его длинном лице, делая Сиамца чуть симпатичнее. – А ну слезь с него, чертенок! – взъелась на Вонючку медсестра голосом, какой только и можно представить у подобной сдобной особы: настолько мягкий и сипловатый, неспособный выдавать гневные ноты, но вынужденный вечно озвучивать все в подобном, насмешливо-упрекающем тоне. Подобная неестественность меня, признаюсь, позабавила. Позабавило еще и лицо Вонючки, скорчившего одну из своих обезьяньих гримас и сползшего с меня, принимая сидячее положение на правом краю кровати. – Итак, Кузнечик, как ты себя чувствуешь? – я был удивлен, что врач обращается ко мне по кличке, но не по имени. Должно быть, в Доме все принимают правила детей: даже взрослые. Он, не дожидаясь моего ответа, приблизился и сел на противоположную от Вонючки сторону, попросив меня приподняться из-под складок подушек и одеяла. – Хор-рошо! – жизнерадостнее, чем мне хотелось ответил я пока доктор что-то ощупывал у меня на шее и легкими движениями рук поворачивал мою голову то в одну сторону, то в другую. Кажется, ответ и эти манипуляции убедили его в моей полной здоровости. – Со мной все хорошо? Я могу возвращаться в Дом? – Еще буквально пару дней – и мы тебя отпустим играть с друзьями… – отчеканил неулыбчивый доктор, метнув убийственный взгляд в сторону моих, как он подумал, друзей – …ато они уже надоели санитарам и медсестрам, находящим взломанные двери и раскуроченные решетки вентиляции! – Так сами же не пускаете! – развел плечами Вонючка. Рекс лишь хихикнул и, кажется, звякнул своей коллекцией ключей. – А потом жалуетесь на взломы… – Вам часа в день мало? – задал вопрос доктор, да тот так и остался висеть в воздухе без ответа. Ответ Паук уже итак знал. Он потер переносицу под грубого вида очками и, наконец, лучезарно улыбнувшись и, словно переменившись лицом в другого человека, добавил, – Мы хотим полностью убедиться, что подобный приступ у тебя не повторится вновь – «Он повторится, если вы меня не выпустите из этого чертового Могильника!» подумал я, – К тому же: пока ты спал мы сделали некоторые замеры, необходимые для создания протезов, – я удивился, не поняв сначала о чем говорит Паук. Когда же до моего разума дошло осознание, неконтролируемая улыбка расползлась по лицу от одного уха до другого, грозясь это лицо порвать, – Не бог весть что, но для простых действий сойдет. Но это еще будет нескоро, а, впрочем, кто знает: если ты будешь вести себя хорошо, а твои друзья перестанут выламывать все мыслимые и немыслимые подходы к корпусу, то это может ускорить создание протезов… – фраза не была вопросом, но тон двуликого Паука словно требовал от меня ответа, а потому я кивнул… и еще раз кивнул, словно подтверждая предыдущей кивок. – Вот и славно. – Еще пять минут… – робко просопел Сиамец, впервые подав свой голос за все время разговора. Признаюсь, не создал он впечатление «робкого мальчика» в момент нашего первого знакомства, но сейчас, перед Пауком, создавал вид образца покладистости и смирения. – А? Ладно. – двуликий вздохнул и, добавив про «звонок на тумбочке» и то, что «если станет плохо, то стоит лишь позвонить», покинул палату, прихватив с собой пухлую медсестру, назвав ее Марта. Это был первый раз, когда я услышал, как в Доме кто-то обращался к кому-то по его настоящему имени! Даже «Ральф» не было именем поджарого воспитателя, а всего лишь похожей на имя кличкой! – Спасибо… – не зная за что именно благодарю мальчишек, произнес я как только дверь в палату закрылась. Может быть, за то, что, следуя из реакции Паука, они дежурили у моей кровати больше дозволенного одного часа в день? – А? Да пустяки! – отмахнулся Вонючка и что-то принялся искать в своем Мустанге, перевешиваясь мостиком через пропасть между кроватью и его железным конем. – Это тебе спасибо, Кузнечик. – отозвался Рекс, уже скинувший маску смирения и возвращая себе вид хищной птицы. Он приблизился к кровати и сел на то место, где минуту назад сидел Паук. – За то, что пришел на помощь. – Не за что! – отмахнулся я на манер Вонючки, позабыв что я уже не в том странном сне, а протезы мне еще не сделали. То видение с черноволосым старшим пробудило во мне другое, не столь давнишнее воспоминание: призрак Крестной, растворившейся в темноте. – Да и не я спас твоего брата, сам знаешь… – Его кличка Макс, – добавил Сиамец, понимая, что я не знаю, как зовут его брата, – Ему тоже скоро сделают протез, но пока он таскается с костылем и гремит по всему коридору не хуже Вонючки! – тот что-то недовольно хрюкнул, продолжая копаться в своих сокровищницах. – Но его, наконец-то, отпустили из Могильника. Он очень хочет познакомиться с тобой, Кузнечик. – А… ну… передай ему, что я тоже хочу с ним познакомиться! – пролепетал я, чуть смущенный подобным вниманием. – Нашел! – громыхнул Вонючка, выдергивая что-то из глубин Мустанга… в прямом смысле выдергивая: когда это «что-то» наконец поддалось его потугам, Вонючка вместе с этим «чем-то» отлетел назад и что было силы плюхнулся на мои колени. Они хрустнули и не было ясно кто эти «они»: мои коленки или позвонки колясника. – Вот, держи! – на вытянутой ладони покоилась крохотная шестеренка цвета патины с валиком, пронзающим его, отчего шестеренка напоминала юлу. – Э-э-э… спасибо? – изумился я, принимая странный подарок. Даже Рекс удивился, правда удивление его было скорее не из разряда «Что это за штука?», а «Вот это штука!». – Это талисман! – просветил меня Вонючка, – От злых духов Могильника! Носи его в кармане и не будет у тебя бед! – А, может, на шее? – сказал я и, словно ответом на мое желание, Вонючка выудил из карманов самой нижней из своих жилеток черную ниточку, и, приспособив ее к шестеренке, водрузил обновленный оберег на меня, словно награждая им. «И не мог ты мне дать его раньше, Вонючка?» – сверкнула в голове мысль, да только не облеклась в слова из-за последовавшей за ней – «Тогда бы амулет изгнал призрак Крестной и она бы не спасла Макса» – Время вышло! – я и не заметил, как Марта отворила двери в мертвенный коридор Могильника и устрашающе уставилась на Вонючку и Рекса. Кивнув мне напоследок – а колясник еще и ехидно подмигнув – они ушли, скрывшись за разделившей мир Могильника и мир Дома дверью. До самой ночи я так и разглядывал подаренную мне шестеренку да глядел в окно, выходящее во двор. Приближался вечер, но прохладная погода последних дней августа так никого и не выманила из Дома, кроме, разве что, малышни, что переселилась в домик на дереве. Я наблюдал, загипнотизированный их ритуалами: тем, как они общались с деревом, стоящим посреди двора подпирающим небеса великаном; тем, как они ловили птиц и отпускали их; как они, судя по фехтованию на тонких палках, представляли себя пиратами на тонущем в кипящем шторме корабле. Наблюдая за этой миниатюрной, обособленной от Дома, жизнью, я вновь задремал, даже не боясь снова встретить по ту сторону сна темноволосого незнакомца и этот лес. Подул ветерок, вернулась щекотка на кончике носа, но я не был в лесу, нет – я все также сидел в палате, разве что за окном стремительно, как бывает только в летние ночи, стемнело. Маленькие пираты покинули свой домик на дереве, а в Могильнике зажгли столь свойственный ему противный свет. Я был в палате не один. Это можно было списать на проявившийся во мне страх к этой бетонной коробке, что по иронии стала больницей, к моей паранойе, но если бы только я не слышал тяжелое дыхание у себя под кроватью – дыхание человека, что, кажется, только что пробежал марафон! Я медленно свесился с бортика кровати, борясь со страхом и подстегиваемый любопытством, желая убедиться в истинности своих чувств. Там лежал мальчик: он сразу почувствовал мой взгляд на себе и, не переставая, как загнанная собака, дышать ртом, повернулся ко мне и прижал указательный палец ко рту в жесте «Тихо!» Он был сломан. Все его тело было перебинтовано, перегипсовано и вообще удивительно, как такой голем из тряпья, повязок, и каменных грузил у себя на руках и ногах сумел куда-то убежать?! Ответ оказался в его глазах: огненно-оранжевых, выдававших человека с пламенным характером. Должно быть взгляд этих огненных глаз опалил и его волосы, превратив их в черную копну еле завивающихся прядей – всех, кроме одной, что осталась серебристо-серой. Я повиновался очередному призраку и вернулся в свое исходное положение глупо смотря на пустой двор Дома. Через несколько мгновений, что сопровождались приближающимся топотом ног, в палату вошли. Там была медсестра – не Марта, но другая, скорее похожая на иссохшую мумию – и уже знакомый мне двуликий Паук. Я сглотнул и, словно удивленный их появлению, обернулся. – Что-то случилось? – с наигранной наивностью вопросил я. Медсестра не удостоила меня ответом, а сразу рванулась проверять подкроватные пространства. Я затаил дыхание: еле заметно, слегка побледнев и оттого невнимательный наблюдатель мог принять это всего лишь за испуг от неожиданного вечернего визита доктора и чересчур озлобленно-запыхавшейся медсестры. – Пусто! – провозгласила иссушенная фигурка, выпрямившись и хлопнув с досады себя по бокам. Я удивленно поднял бровь, словно вопрошая: «Он что, пропал? Очередной призрак Могильника пропал?!». И, правда, в тот момент я не знал, что было бы лучше для моего душевного здоровья – чтобы мальчика в гипсовой броне нашли под кроватью или нет! – Тогда идем. – отозвался двуликий Паук и, удостоив меня мимолетным, но с долей заботливого участия, взглядом, спросил, – Все хорошо? – Д-да! – ответил я, заикнувшись, вдобавок еще и согласно кивнув, – Я бы позвонил, если бы было плохо. – доктор улыбнулся на миг, а после вновь переменился на неузнаваемую маску суровости. Не задерживаясь более ни мгновения они покинули палату, двинувшись дальше по коридору в поисках сбежавшего привидения. Я же самостоятельно не решался заглянуть под кровать еще долгое время – где-то с минуту, длившуюся непростительно много – так и замерев, сидя на кровати и поджав колени к груди. Раздался слабый удар – что-то грузно опустилось или, точнее, вернулось на свое прежнее место там, под кроватью. Этот звук вырвал меня из оцепенения и, мельком глянув на дверь, прислушавшись к шуму Могильника – не спешат ли вновь к с моей палате семенящие шаги медсестер? – я решился заглянуть вниз. Мальчик лежал на прежнем месте, лоб его взмок и волосы непослушными прядками липли то тут, то там. Он вновь пытался отдышаться. Бедный марафонец... – Ты как спрятался?! – произнес я с таким тоном удивления, что его можно было бы счесть оскорбительным. Мальчик повернул ко мне лицо, по которому бежали то ли ручьи пота, то ли ручьи слез, ухмыльнулся и сказал: «Я – вампир! Превратился в летучую мышь, да и прилип к матрасу твоей кровати, а Карга и не заметила» Я удивленно хлопал глазами, получив ответ еще более неожиданный чем само появление этого темноволосого призрака. Кажется, это мое дурацкое выражение лица только сильнее позабавило мальчика. – Они хотят посадить меня на привязь! Вбить в меня осиновый кол, понимаешь? – я ничего не понимал, а он продолжал говорить, – Я видел, как ты и Вонючка пробрались в Могильник. Да все в Доме уже знают какой вы переполох учинили здесь, будь уверен! А потому лучше кандидата в мои спасители не сыскать. – А что мне за это будет? – вопросил я, глядя на кое-как растирающего загипсованными руками свои ноги призрака. Неужели у них затекают конечности? Жестом мальчик попросил меня сесть обратно на кровать, чтобы свисающая с бортика голова не мешала ему подняться с пола. Шаркаясь гипсовой кирасой по паркету, он с горем пополам и чертыханиями на языке выбрался из плена подкроватных пространств. Еще какое-то время полежав, замерев под светом Могильных ламп, он поднялся, потягиваясь и ухая от удовольствия. – Чтож, я тебя не съем – вот моя плата! – ответил вампир, громоздясь на край кровати, – Кстати, моя кличка Волк. – представился он и отсалютовал словно действительно какой-то не то рыцарь, не то граф Дракула, приложив кулак к груди. – Кузнечик! – произнес я, смотря в огненные глаза новоявленного Волка. Теперь он не казался таким «призрачным», какой была Крестная: обычный мальчик, такой же «сломанный» как и все мы в Доме. И никакой не вампир – просто дурачащийся сорванец, сбежавший от своих надзирателей-Пауков и желающий повеселиться с новеньким в его царстве тоски, обитателем которого он, видимо, должен был остаться пожизненно… Я решил подыграть Волку в его роли вампира: «Говори, о ужас ночи, что тебе от меня нужно?» Кажется, от подобного артистизма, кой был скорее присущ Вонючке, Волк слегка оторопел. – Вот так-то лучше, юное дитя! – произнес он, подорвавшись с кровати и, вслушиваясь в звенящее эхо разговоров вдалеке и звона медицинских инструментов, продолжил, – Идем, я знаю где мы можем укрыться до ведьминого часа чтобы улизнуть из этой Бездны! – Где? – вопросил я, отбросив шальную мысль, что уйди я сейчас со сбежавшим мальчиком и создание моих протезов может несколько «отдалиться во времени». – В логове рыжих василисков! – ответил он. Логовом рыжих василисков оказалась соседняя палата – та, в которую несколько ночей назад мы с Вонючкой бесцеремонно ввалились, скрываясь от преследующих нас Шкафов (или Ящиков, как их прозвал воспитатель Ральф) и переполошили обитавшее там рыжее приведение. Его звали Смерть. И он отнюдь не напоминал костлявую с косой – на эту роль уж скорее подходила медсестра, которую Волк окрестил «Каргой». Смерть прятался под одеялом, словно стесняясь нас с Волком, хоть последнего он знал уже давно и, кажется, питал к нему даже что-то сродни дружбе, да и голос Смерти не дрожал как у робкого юноши – он говорил уверенно, гордо, совсем не напоминая тоном то самое «обиженное рыжее привидение», которое мы встретили с Вонючкой. Сейчас он был царем в своих покоях – настоящим василиском! – Заходите-заходите, – говорил он нам, озирающимся по сторонам в поисках преследователей, – на этот раз приглашаю. – А мы и без приглашения рады зайти в твою Нору! – парировал Волк, чуть дерзко, но тихо, стараясь не привлечь лишнее внимание. Он проковылял внутрь темной палаты – как оказалось, Смерть терпеть не может этот Могильный свет, хоть и живет с ним уже бок о бок несколько лет, – я следом, ловя на себе заговорщический взгляд рыжего. – Да, имел удовольствие заметить… – протянул он, скорее обращаясь ко мне, нежели к Волку. Только войдя внутрь я понял, что за дверью стоит второй рыжий василиск, точнее Рыжая, захлопнувшая за нами как можно скорее дверь и закрывшая её на какой-то потаенный шпингалет, приютившийся возле самого порога. Она была вся в веснушках. Можно сказать, что веснушек было на Рыжей больше, чем ее самой! А еще у нее были волосы, огненно-рыжие и густые, коих было еще больше, чем веснушек! Она создавала впечатление лесного пожара, способного сжечь своей энергичностью весь Дом: это было видно в каждом ее движении, в каждом ее жесте, как она резво металась из одного угла комнаты в другой, делая какие-то непонятные действия. – О, что это? – мимоходом спросила она, увидев красовавшийся на шее амулет. Не дожидаясь моего ответа, она взяла в руку кулон-амулет, слегка касаясь костяшками моей груди. Казалось, что через тонкую ткань майки я ощущаю толику того пламенного жара, что горит внутри нее. – Вонючка подарил. – еле подобрав слова ответил я. Голубые глаза в крапинку (у нее и на зрачках веснушки?) уставились на меня, ожидая продолжения. – Говорит, что помогает от злых духов Могильника. – И как? Помогло? – внимательное выражение лица сменилось улыбкой, но не как у Вонючки во все молочные – и не очень – зубы, а на скромную, девичью, но не менее обаятельную. – Думаю, нет, ибо ты сейчас в логове самого злого из всех духов Могильника! – Ой, да перестань! – отозвался Смерть, отмахнувшись. Его тон вновь переменился с властного на скромный, – Все это выдумки, ты же знаешь: не прихожу я во снах покойникам! – А вот Вонючка говорит как раз другое… – заговорщически протянула Рыжая, отпустив амулет и, ловко развернувшись на одной ноге словно неумелая балерина, плюхнулась на вторую, свободную кровать. Я так и остался стоять, не понимая происходящего и что делать дальше, – Эй, не спи! Садись. – Рыжая похлопала по матрасу рядом с собой словно подзывая меня. Я повиновался. – А ты чаще Вонючку слушай! – парировал Волк, прервав Смерть, собиравшегося как раз что-то сказать в ответ. – Ну, Кузнечик, умеешь ты себе друзей выбирать: главное недоразумение Дома! Да и Сиамцы до кучи – серебряные и бронзовые призеры соревнований в пакости! – шутка показалась василискам дико смешной, а потому они позволили выдавить себе чуть слышные смешки, словно боясь навлечь на себя гнев Пауков хотя все предыдущее поведение говорило как раз об обратном. – А такое соревнование есть? – повисла неловкая тишина, сменившаяся новым приливом неудержимого смеха, уже куда более громкого. Я уже не наивничал как в первые дни, нет – я нарочно сказал глупость, чтобы их развеселить. Должно быть, сказывается плохое влияние Вонючки… Мы коротали время до ведьминого часа с таким удовольствием, которое я еще не испытывал в стенах Дома! Даже то, что мы находились в стенах Могильника уже перестало давить на меня тяжким грузом. Сначала я рассказал им историю нашего знакомства с Вонючкой, то как он меня встретил (жаль я не могу передать их лица, когда они узнали на что пошел этот «чертёнок», как выразилась Рыжая, ради моего радушного приема в Доме); как он прокрался вместе с Рексом в комнату Лося, где я обитал; как уже я выбрался из заточения в комнате воспитателя и встретился с Вонючкой дабы пробраться в Могильник; как мы встретили призрак Крестной… – Вы знаете ее? – вопросил я, кроя бубнового туза козырным валетом. Все время, пока я рассказывал свои истории, мы сидели на полу и играли в карты: хоть у меня и не было рук, но я неплохо управлялся с игрой ногами. – Чего только не почудится в этих стенах… – многозначительно произнес Смерть, – …но хоть одноногий Сиамец перестал выть и, вроде даже, пошел на поправку – вон, после твоего визита его палата теперь пустует, а сам он, должно быть, уже со своим братцем в Хламовнике! – Хламовник? – я и раньше уже слышал это название, от Вонючки, кажется. Он как раз называл Рекса «одним из Хламовных». – Ага, Хламовник, – невесело проговорил Волк, переводя мою шестерку еще одной шестеркой на Рыжую. Та на манер ребенка обижено надула губки, но все же отбилась от нападения. – Рассадник пакости по всему Дому. Удивительно, что Вонючка не один из них. – Они не берут колясников. – пояснила Рыжая, кидая Смерти две черные десятки. – Будь у этого чертенка две рабочие ноги, то я уверена – он был бы с Хламовными. – Будь у него две ноги, – начал Смерть, сгребая подачку Рыжей себе в карты, – От Дома бы камня на камне не осталось! Так его хоть коляска сдерживает. После мы еще какое-то неопределенно долгое, но веселое, время играли в карты и уже моя очередь настала слушать истории: о Смерти, узнике Могильника, чье самочувствие – головная боль всех Пауков, готовых пойти даже на крайние меры ради улучшения этого самого самочувствия. Этой самой «крайней мерой» стала Рыжая – лучшая и, пожалуй, единственная подруга Смерти, без присутствия которой последнему становится плохо, смертельно плохо, а потому им обоим можно творить всё что вздумается у себя в палате и в любое время суток! – Кроме разве что сокрытия беглого вампира… – невесело проговорил Волк, – Спасибо, что помогли… василиски. – он усмехнулся, рыжие ответили аналогичной усмешкой. Кажется, их новое прозвание пришлось им по душе. – Ведьмин час скоро. – прозвенел голосок Рыжей, – Нужно нанести на тебя знак Дома, чтобы он был всегда с тобой рядом! – она взяла с прикроватной тумбочки шариковую ручку и подползла ближе к Волку. Она все не могла решить где же оставить эту «метку» и, должно быть, не решила и чем будет эта метка. Через минуту долгих раздумий, перемежаемых хмыканьем, прищуриванием и грызней кончика ручки, девочка решила оставить метку на шее Волка. От первого же прикосновения ручки он вздрогнул и покрылся тысячей мурашек – должно быть, это щекотно. – Потерпи, принцесса! Сейчас все сделаем. – прошла минута и на шее Волка гордо красовалась синяя клякса, похожая скорее на синяк, нежели на какой-то осмысленный рисунок. Но вот Рыжая просто гордилась своей работой, – Ну, как? – вопросила она. – Как клякса. – взял на себя смелость ответить за всех Смерть, смотря с вызовом на подругу. Рыжая в долгу не осталась, кинув в него подушкой. – Это чайка, дурак! Теперь Волк всегда будет под крылом чайки! – Или до тех пор, пока эта чайка не сотрется. – сказал Волк, дотронувшись до рисунка и разглядев в темноте комнаты темные отпечатки чернил на пальцах. Попрощались они скромно. Я думал, что воспитанники Дома, уходящие в Наружность, для Домочадцев все равно, что умирают. Но, как для панихиды по усопшему, все вышло слишком весело, а на прощание они лишь помахали друг-другу – ни слез, ни крепких объятий, ни-че-го! Как оказалось, рыжие просто не верили в то, что Волк уходит насовсем. – Я уже в третий раз сбегаю. – пояснил тот полушепотом пока мы крались по погасшим коридорам Могильника, – И все три раза меня кто-нибудь да ловил! – Но в этот раз с тобой я и ты думаешь, что я помогу тебе выбраться, верно? – Верно, Харон, проводник душ! – чуть театрально объявил он, постучав гипсованной рукой мне по груди, – Стражи царства мертвых сегодня вновь не спят! – произнес он, вслушиваясь в шаги ночных дежурных, – Скоро должно начаться… – и как по щелчку после этих слов раздался полный боли, преисполненный жалости крик из палаты Смерти. Казалось, что умирает раненое животное, истекая в агонии остатками жизненных соков – душераздирающий вопль! Шкафы оживились, один из них метнулся в ответвление коридора, ведущее к палате Смерти, второй же остался сторожить выход, как и приказало начальство. – Черт возьми, почему их всегда по двое?! – сокрушался Волк и, по тону его слов, я понял, что настал мой выход. Я вышел из укрывавшей темнотой тени так, чтобы оставшийся Шкаф меня увидел. Как оказалось, исходя из той грязной брани, что он выплюнул в мою сторону, это был один из тех, которых одурачили мы с Вонючкой. – Какого хрена ты не в палате, мелкий?! – буркнул он, двинувшись в мою сторону. Я отошел, сохраняя дистанцию с горой мышц в халате санитара, что надвигалась на меня сродни лавине. Как только Шкаф пересек расстояние, вполовину разделявшее нас с ним прежде, Волк рванул из тени к двери, что не осталось незамеченным: Шкаф позабыл обо мне и, резко дернувшись назад, почти схватил вытянутой культей Волка за шиворот, но я выбил землю из-под ног этой горы. Вернее не выбил, а лишь слегка покачнул, но этого оказалось достаточно, чтобы Шкаф осекся, а Волк вырвался за пределы Могильника. Шмыгнув от ревущего санитара и его захвата, желающего поймать хоть одного из нас, я рванул вслед за гипсовым рыцарем. Он смеялся. Бежал по двору и смеялся, запрокинув голову смотря на звездное небо и блюдце полной луны, зависшее в кобальтовой синеве. Казалось, он сейчас завоет… и завыл, а я завыл ему в ответ. А уже в ответ нам двоим позажигались окна на третьем этаже: проснулись воспитатели. – Давай туда! – указал Волк на забор из железной сетки, на ту его часть, что была рядом со старой собачьей будкой, но без жильца. Мы подбежали ближе: да, здесь забор словно был подкопан, но нужно было чтобы кто-то один держал сетку пока второй выбирается Наружность. Я присел на корточки, Волк встал на колени и принялся своими загипсованными лаптями рвать сырую землю словно и был той собакой, что некогда жила в будке. Наконец, он дошел до того места, где можно было схватиться за край сетки и, зацепившись за него свободными от «брони» большим и указательным пальцем, резко дернул вверх, чуть ли не взлетая! На пальцах Волка блеснула в лунном свете темная жидкость, но он добился своего: забор поддался. Еще немного, еще пару раз дернув, увеличив поток этой темной жидкости со своих пальцев до состояния слабого ручейка, он все же смог поднять сетку забора на достаточную высоту чтобы опереть её мне о плечо и проползти в открывшийся проем на свободу. – Держу, Волк. Иди! – ответил я ему, чуть глубже ввернувшись ногами в сырую землю двора. Забор неприятно саднил и царапал мое плечо, но я чувствовал какое-то странное желание помочь этому мальчику сбежать из Дома… словно Дом действительно его убьет… Он улыбнулся мне и, припав на четвереньки, пополз в открытое окно в Наружность: бодро, счастливо, содрогнувшись в приступе искренней радости. Но, протиснувшись наполовину за стены Дома, он переменился в лице и застыл: маска веселья, словно по мановению волшебной палочки злобного колдуна, сменилась маской печали. Он дотронулся до размазанной кляксы чайки, руки его задрожали. Я видел, как нас подсвечивают три тусклых желтых луча ручных фонариков: они были уже близко и становились все больше и ярче, эти три кольца света... – Ну же! – взмолился я, когда чья-то сильная рука грубо одернула меня от забора, а торчащие концы сетки оцарапали мне плечо ранами, что предвещали еще долго саднить и чесаться после этого. За мгновение до этого другая рука схватила за ногу Волка и втянула его внутрь, отчего его обошла участь быть зажатым колючим забором, но притом внутри мальчика, как показалось, что-то хрустнуло со звуком сломавшейся ветки. Синие глаза смотрели на меня, все еще светившиеся теплом как при нашей первой встрече, но уже куда меньше и тусклее – и отнюдь не из-за слабого света фонариков! Он смотрел на меня с досадой, с горечью разочарования. – Пошли. Отмоем тебя и обработаем раны. – бесцветно сказал Лось.