Второй Круг

Ракшас не стал последним ребенком, которого принял под свое крыло Черный человек. Совсем скоро их стало четверо: добавился еще один мальчик, которого Ракшас крестил кличкой «Головастик» за действительно чрезмерно большую голову. Мальчик тогда еще думал, что Головастик будет самым сообразительным из всех них – голова то вон какая – а оказалось наоборот: ухаживать за ним пришлось как за младенцем хотя, думается мне, он был ненамного младше остальных. Следующей стала Цапля: ей кличку уже дала Мотылек за длинные, очень длинные ноги, казалось, заканчивающиеся почти у шеи. Она, можно сказать, пришла в Дом сама, ибо являлась простой местной беспризорницей, узнавшей о пристанище для таких, как она. Цапля не нравилась Мотыльку: две девочки являлись полной противоположностью друг-друга – одна была скромна, тиха, прилежна и старалась заботиться о Доме и его новых обитателях; другая горела бунтарским духом, часто вымещала свою злобу то на стенах Дома, то на детях, а еще всегда скверно воняла дешевым табаком и чем-то еще, напоминавшим запахом жидкости для мытья полов. – Она мне не нравится! – то ли от злости, то ли от безысходности, кричала Мотылек, сидя в гостях у Оборотня в его бревенчатом доме. Она уже пила третью чашку наивкуснейшего фруктового чая (правда, она так и не поняла из каких фруктов этот чай), но и он не был способен успокоить праведный гнев одиннадцатилетней девочки в ее венах. – Глупая, напыщенная дура! Почему Черный человек ее все еще держит в Доме?! – Потому что не он выбирает кто остается, а кто – нет, а Дом. – ответствовал Оборотень, выходя из-за перегородки, отделявшей основной зал дома от кухни. В руках он нес большое круглое блюдо с печеньем с шоколадной крошкой. В этом лесу что, и шоколадные деревья растут? – Не растут. – ответил Оборотень на не озвученный вопрос и мягко улыбнулся. Мотылька по-доброму нервировала эта его привычка отвечать на вопросы раньше, чем она их собиралась задать. – А касательно Цапли: тебе и Ракшас первое время не нравился, а сейчас смотри – вы просто не разлей вода! Ты даже реже стала приходить ко мне в гости – все с ним играешь… – Мотылек, как показалось, уловила нотку грусти в голосе Оборотня и еще какого-то чувства, похожего на то, что она испытывала первые дни после появления трехрукого мальчика. Чувство тягостного сожаления о том, что чем-то дорогим для себя приходится делиться с другими. – Ракшас – это другое! – продолжила разговор она, словно стараясь не обращать внимание на мимолетную грусть Оборотня. – Он сразу принял протянутую руку, но Цапля лишь фыркает и отбрасывает мою руку в сторону… либо вообще бьет… – Может быть, ей раньше уже протягивали руку, а потом обманывали и били… или еще что похуже! – рассуждал он, макая печенье в чашку отнюдь не с чаем, но с другим, более темным напитком, источавшим горьковатый запах. – Она поймет, просто времени на это нужно больше, чем с Ракшасом. – А может она просто такая злыдня? – вопросила Мотылек, также обмакнув печенье. Оборотень в ответ лишь пожал плечами. По возвращении Мотылька в реальность Дома, уже наступил вечер. Приближалась зима, а потому дни становились все более блеклыми и короткими, а ночи холодными и темными. Одно радовало: гроз более не предвещалось и у Ракшаса не случались приступы панического страха. Однако трехрукий, с дозволения Мотылька, перебрался жить к ней в комнату, а после появления Головастика они решили оставить и его у себя под крылом. Ее новый сосед по первости удивлялся привычке Мотылька к дневному сну, но со временем привык, что после всех занятий и обеда, девочка предпочитала погрузиться в мир грез и сновидений. Она так и не рассказала Ракшасу, что то были не просто сны, но нечто большее… – «Привет, Мотылек» – помахал ей Ракшас, заметив, как она встает с кровати. Девочка же ответила ему зевком и сонной улыбкой человека, легшего поспать днем и проснувшегося вечером. Видимо все это время, пока Мотылек распивала чаи с Оборотнем, трехрукий занимался обучением Головастика основным правилам безопасного поведения в Доме, чтобы его можно было хоть на пару часов оставить без присмотра: должно быть он уже в тысячный раз объяснял за сегодняшний день Головастику то, что нельзя подбирать с пола мусор и опилки и жевать их. Однако тот упорно, находя очередную соринку, тянул ее в свой слюнявый рот! – Нет, Головастик, не надо так делать! – лепетал Ракшас и всеми доступными ему способами пытался показать несмышленышу, что так делать не надо. Мгновение спустя трехрукий, словно молнией прошибленный, повернулся всем телом к дверному проему: в нем стояла Цапля и, по видимому, что-то говорила: начало фразы Мотылек не застала, разобрав только «…тратишь свое время на отсталого». Ракшас явно ей что-то ответил, но он отвернулся от Мотылька и разобрать что тот говорит было невозможно – разве что догадаться по лицу Цапли, что приобрело какой-то хищный вид. Она стремительно шагая своими ногами-спицами пошла в сторону Головастика с явно не добрыми намерениями, но Ракшас встал у нее на пути широко расставив руки словно преграждая путь. Рука Цапли замахнулась, а после ударила трехрукого по щеке так, что он отлетел, а на глаза навернулись слезы. Должно быть от этого удара последовал шлепок, подобный раскату грома, но тот обошел Мотылька стороной. Подобной наглости она уже стерпеть не могла и, увидев, что хулиганка отвернулась от кровати, на которой сидела Мотылек, тут же бросилась в атаку на Цаплю. Та даже не успела развернуться как глухонемая девочка бросилась на нее и подобно дикому зверьку принялась царапать и пинать, запрыгнув Цапле на спину. Хулиганка, будучи на пару лет старше Мотылька и Ракшаса, была выше и сильнее, но не была столь юрка как младшие. Однако юркость Мотылька подвела ее и, подхватив за шиворот, Цапля перебросила ее через голову на пол, да с такой силой, что доски под спиной Мотылька прогнулись, а сама девочка ощутила распростершуюся по телу волну боли и судорог. Весь мир стал вверх дном, когда она лежала на полу и в этом перевернутом мире в дверном проеме показалась фигура Черного, что-то крикнувшего и остановившего разборки двух своих подопечных. Мотылек с каким-то зверским удовлетворением заметила, что ее ногти оставили пускай и еле заметные, но многочисленные, алые черточки на алебастровом лице Цапли. Что-то рявкнув в ответ Черному, Цапля ломанулась к перегороженному старшим проходу, но, умудрившись отпихнуть того в сторону, побежала прочь. Мотылек оглядела место недавней схватки и пришла в ужас: Ракшас лежал на полу, держась за больную, недоразвитую третью руку и обливаясь горькими слезами – должно быть при падении он повредил ее; аналогично ему ревел и Головастик – Цапля успела сотворить свое злое дело, обрушив на невинного несмышленыша парочку оплеух, от которых на пухлых щеках виднелись алые отметины ладоней. «Нет, тебе это с рук не сойдет, мерзавка!» – словно поклялась в мести Мотылек и, подскочив на ноги, подпитываемая яростью, метнулась вслед за Цаплей. Черный человек не успел ее остановить, будучи занятым Ракшасом и его ранением. По-звериному принюхиваясь к воздуху и ловя след Цапли, Мотылек побежала по лабиринту дома и за одним из поворотов этажом выше увидела свою цель. Должно быть было что-то во взгляде Мотылька звериное, ибо в полумраке вечернего Дома, на лице Цапли застыло непривычное выражение страха, а, может, даже ужаса. Далее девочка-хулиганка уже не оборачивалась, а просто бежала куда глаза глядят, ибо слышала за своей спиной скорые семенящие шаги преследующего ее чертенка-из-табакерки, прикидывавшегося все это время глухонемой девочкой-паинькой. Они бежали так все выше и выше, к самому чердаку Дома: ступени сменялись камнями, доски пола прорастали травой и скрывались под ней, а окна, двери и стены сменялись деревьями, лианами и пышными кронами. Еще мгновение и не две девочки гнались друг за другом, а два зверя – волчица, загоняющая кошку в угол! Кошка ныряла то под один камень, то под другой, стараясь извернуться от когтей и челюстей преследующего её серо-серебристого зверя, но все бес толку: тварь наступала за ней по пятам! Вскоре кошка загнала сама себя в тупик среди камней, где был единственный выход, что полностью перегораживала волчица, злобно рычащая на испуганного зверька. Послышался вой и с камней спрыгнул еще один волк: похожий на преследователя, но покрытый черной, куда более густой, шерстью. Он зарычал на серебристую волчицу, словно объясняя ей что-то на лишь им понятном языке и, недолго пререкаясь, зверь отступил перед упавшей на дощатый пол кошкой, которая и вовсе кошкой то не была – скорее, как и сказала та девчушка-Мотылек, Цаплей. Должно быть, она споткнулась, забираясь на чердак и хорошо так ударилась головой об пол… над ней стояла ее визави, Мотылек в белом с кружевами платьице и взирала сверху вниз на распластанную в ногах у нее обидчицу-Цаплю, но не с презрением, а скорее… с жалостью? Мотылек вновь протянула открытую ладонь Цапле, как и все те разы, что заканчивались оплеухой со стороны старшей девочки. Но на этот раз Цапля приняла руку, хоть и клялась, что никогда больше не будет доверять «людям, желающим помочь…» Цапля оказалась «прыгуном», как ее после окрестила Мотылек. Старшая девочка, в отличие от второй, не могла по своей воле преодолеть тонкую грань реальности Дома и Леса, а лишь невзначай могла перейти в тот потусторонний мир. Мотылек рассказала – а точнее коряво написала – всё, что знает о Лесе и обитающих в нем существах, умолчав разве что о персоналии того самого черногривого волка, что спас обратившуюся кошкой Цаплю от праведной ярости Мотылька. Девочка не знала, почему решила утаить личность этого «чертового героя», как его назвала Цапля, вновь повинуясь повторившемуся чувству «жадности до дорогих себе людей с другими». Чуть позже она узнает, что у этого чувства есть название – ревность – о нем ей расскажет сам Оборотень. Но пока Мотылек вновь перестала ходить «на ту сторону», будучи полностью погруженной в условно «реальную» жизнь Дома, особенно учитывая, что после той зверской погони жизнь пошла на лад… Цапля даже начала помогать в уходе за их недоразвитым побратимом по стае! «Стая… какое интересное слово…» – задумалась Мотылек, протирая пыль на полках в их комнате пока Ракшас сидел на дополнительных занятиях Черного, а Цапля кормила «с ложечки» Головастика, что было той еще задачей – он постоянно отвлекался на любой шорох, словно любопытный котенок, а потому поймать его рот и – тем более – запихнуть в него овсянку являлось задачей уровня бога! Но подобная «задача» таила в себе и потаенный смысл: Цапля умеряла свой бунтарский пыл подобными проявлениями заботы о ближнем, становясь чуточку терпимее и смиреннее. Правда, казалось, еще раз Головастик отвернется от нее на очередной шорох занавески и всё смирение Цапли улетучится, а овсянка вместо рта окажется у несмышленыша на голове! Мотылек улыбнулась, представив эту картину у себя в голове и удивилась тому, что раньше подобный пируэт со стороны Цапли вызвал бы в ней лишь злобу. К Дому шли люди: трое мужчин, сложенных словно то были ожившие платяные шкафы. Они стремительно пресекали пустырь перед Домом по направлению к входу и в походке их Мотыльку что-то показалось… тревожным. Может быть даже опасным. Тревога за Черного человека пронзила ее с головы до пят и, не окончив приборку подоконника, Мотылек стремглав рванулась вниз, к Перекрестку. Мимолетом она заметила удивленное выражение лица Цапли и то, как с занесенной ложки на пол упала порция каши. Врата в Дом уже были отворены, но Черный не пригласил «гостей» внутрь. Он так и стоял, перегородив своей тощей как травинка на их фоне фигурой проход и о чем-то разговаривал с мрачного вида пришельцами из Наружности. По позе отца было видно, что ему не нравится этот разговор: руки сложены на груди, взгляд тяжел и остер словно кинжал, а спина вытянута ровно как струна. «Что происходит?» – вопросила Мотылек, показав парочку простых жестов Ракшасу. Трехрукий сидел на «портальном диванчике» поодаль от Черного – должно быть он попросил мальчика не показываться при его разговоре с пришельцами. В ответ Ракшас пожал плечами и, похлопав себя по карманам, вынул блокнот с карандашом. «Они спрашивают про девушку лет шестнадцати. Говорят, сбежала пару недель назад» – накарябал на скорую руку Ракшас и протянул листок Мотыльку. Девочка в ответ кивнула головой вверх, словно показывая на второй этаж – «Про Цаплю?» – Ракшас лишь в очередной раз пожал плечами и вновь принялся что-то писать. Мотылька удивляло то, что ее друг не говорил и все время озирался на стоящего в проходе Черного и одного из мужчин, чья мясистая рука в черном жакете виднелась из-за приоткрытой двери. – «Они не кричат, но говорят словно с угрозой. Они хотят напугать Черного человека» – удивительно, но именно в этот момент отец рассмеялся в проходе – чуть нервно, натужно, но все же – пожал протянутую ему руку и затворил дверь. Смех оказался ложью, как и подумала Мотылек: отступив на несколько шагов от запертой двери гримаса Черного изменилась с напряженно-радостной на какую-то напряженно-задумчивую. Он потер двумя пальцами переносицу и, сделав еще парочку шагов по, наверняка скрипучему, полу Перекрестка, заметил своих подопечных: даже Цапля уже успела спуститься со второго этажа вниз, держа Головастика у себя на руках. Черный как-то хмуро взглянул на новенькую: он попросил оставить Головастика на наше с Ракшасом попечение, а после подозвал к себе о чем-то поговорить. Меня беспокоило, что у отца могут быть от нас секреты – зачем же тогда отходить за несколько комнат от нас и шептаться? – но, увидев после этого красные от слез глаза Цапли Мотылек поняла, что эти секреты были отнюдь не для её ушей… …на следующее утро девушка покинула Дом…