Второй Круг

Мотылек не могла смириться с существованием еще одного ребенка в Доме! Она просто не могла даже в самых страшных своих мыслях представить, что «отец» просто так возьмет и подберет еще одного ребенка прямо на улице по пути в магазин! Это же немыслимо! – Почти также немыслимо как подобрать немую девочку, которую бросили у тебя на пороге посреди ночи. – вкрадчивым голосом объяснял Оборотень сверкнув на Мотылька глазами и как-то самодовольно улыбнувшись. Она вновь убежала в Лес к своему воображаемому другу! Она вообще последнее время только и делала, что бежала от той реальности в эту, отрываясь разве что на приемы пищи и иные физиологические нужды организма… а то и игнорировала их! Сейчас они сидели на берегу реки под странного вида деревом похожем одновременно и на дуб и на клён, а чем именно – Мотылек не знала! Оборотень сидел, облокотившись спиной к могучему стволу древесного великана, а Мотылек умостилась головой у него на коленях, распустив по ним свои пшеничные кудри. – Это другое! – воспротивилась она, пища во всё горло своим девичьим голоском. – От меня все отказывались, а он меня полюбил! Как родную, понимаешь?! И я ему всю свою любовь отдала! Всю, что имела! А ему оказалось мало! Он захотел еще одного «ребёночка», – последнее слово Мотылек произнесла перековерканным, полным отвращения голосом, – а меня ему было мало! Моей любви было мало! – на глаза девочки подступала мутная пелена слёз. – Дура! Какая я дура! Надо было быть более отзывчивой, более теплой к нему! – Иди сюда. – подозвал Оборотень её в свои объятия и Мотылек с охотой и радостью прильнула к груди своего вооброжаемого друга, получая от него такое эфемерное, но реальнее всех прочих тепло, заботу и надежду. Он гладил ее по голове и что-то тихо шептал, кажется успокаивающее, пока Мотылек тихо всхлипывала и слушала то, как тихо в груди у её друга. – Пойми, Черный – он такой человек. Добрый, отзывчивый и желающий помочь каждой раненой душе! Поверь мне, я уже давно его знаю! Когда-то давно у него был друг, такой же добрый как он – да даже ещё добрее! Но друг тот за свою доброту поплатился… – кажется, Оборотню стало больно и тоскливо на душе. Он не хотел продолжать свой рассказ, но раз начал – нужно завершить до конца! Тем более что Мотылек заинтересовалась этой историей и даже перестала плакать. – …его убили! По своей доброте он встал на пути обезумевших леммингов, что так стремились к обрыву! Он желал им помочь, но вместо этого лемминги просто унесли его с собой! Просто… умер… и теперь, видимо, Чёрный в память о своем друге старается делиться добротой за двоих! Такова его ноша и не вини его за это… И себя не вини! Не дура ты, совсем нет – просто девочка, думавшая, что «отец» будет навсегда лишь только твоим. Я такое тоже уже видел и, поверь мне, незачем тебе повторять ошибки своих предшественников… – Раньше тоже кто-то обитал в Доме? До меня и… даже тебя? – удивленно вопросила Мотылек хотя и до встречи с Оборотнем она прекрасно понимала, что в Доме кто-то жил и прежде. Жил и покинул его, по каким-то причинам. – Конечно же, обитал! Правда твое понимание слова «раньше» очень сильно разнится с пониманием этого слова Домом и мной! Понимаешь, время… – Оборотень оборвал повествование на полуслове, взглянув на горящие любопытством глаза Мотылька, – …а, впрочем, сама увидишь! Я не тот человек, кто сможет тебе объяснить, как это работает… – А кто сможет мне это объяснить? Черный? Тот новенький? Кто? – Мотылек буквально сгорала от любопытства. Юный возраст вкупе с природной жадностью к знаниям являли собой убийственный коктейль внутри этой маленькой девочки. Кажется, она способна была одним взглядом горящих фиолетовым пламенем глаз выпытать нужную себе информацию из кого угодно и даже из мертвеца! – Полегче, маленькая всезнайка, всему своё время! – с усмешкой произнес Оборотень явно не собираясь делиться знаниями с Мотыльком, на что та обиделась и, по-детски, решила ему отомстить. Рывком отпрянув от смеющегося Оборотня она схватила одну из плескавшихся возле реки крылатых лягушек и бросила ту склизкую гадину прямо в довольное лицо своего друга. Когда склизкое создание сползло по лицу Оборотня вместе с красовавшейся прежде там ехидной улыбкой, Мотылек вдобавок показала тому язык и сложила руки на груди, выказывая всеми возможными способами свою обиду! – Ты мне сейчас очень сильно напоминаешь его. – ничуть не смутившись произнес Оборотень, взяв в руку бедную лягушку, после поставив ее на землю мордой в сторону реки. Хоть в голосе и слышалось довольство, радость, но улыбка более не красовалась на его бледном лице. – У него много имён, но те, под которыми я знал его прежде: Шакал Табаки или Вонючка. Быть может, ты встретишься с ним… если захочешь! – Конечно, хочу! – всё еще показывая обиду, с надутыми губками пролепетала Мотылёк. – Он скоро придёт в Дом? – Он всегда в Доме, Мотылёк. – многозначительно произнес Оборотень, а после, словно сверяясь со своими внутренними часами, отчеканил. – Тебе пора! Возвращайся в Дом. Поговори с Чёрным и с тем новеньким. И не будь слишком строга к ним, и к себе тоже! – Мотылек было хотела задать последний вопрос об этом «Шакале» или как он там еще его назвал, но мираж Леса развеялся как утренний туман. Она вновь лежала на ржавой, железной кровати со старыми матрасами и порванными одеялами среди серых стен и молчаливого жужжания, которое всё чаще стало донимать Мотылька своим беспрестанным фоновым присутствием. От него было не избавиться, как от мысли, что «если перестать думать, о том, что нужно дышать – ты задохнешься!» Оставалось лишь надеяться, что скоро Мотылек забудет про этот шум, и он сам собой исчезнет, переставая сводить ее с ума! Проведя утренние гигиенические процедуры, и переодевшись в свежую, заботливо оставленную Черным на прикроватном кресле одежду: белое платьице с узорчатыми кружевными вставками у воротника, Мотылек поспешила вниз по коридору к завтраку в их импровизированной столовой. Черный решил, что стоит теперь отвести для приема пищи отдельное место, и им стал самый длинный из пустых залов первого этажа, один из самых пугающих и мрачно давящих своей атмосферой заброшенности. Правда, приемный отец старался облагородить Дом и с каждым днем тот становился всё более уютным – жаль, что до комнаты Мотылька очередь ремонта еще не дошла! Она проснулась раньше обычного, она это чувствовала, и факт этот был как нельзя кстати: после первых дней «знакомства» трёхрукий начал избегать общества Мотылька. Даже попросил Черного отдельно вести уроки для него и для неё, ибо не знал чем закончится его очередная с Мотыльком встреча – мышеловкой в ботинке или уже дохлой мышкой в супе! Он просыпался раньше Мотылька, быстро завтракал и убегал на занятия с Черным лишь бы не пересечься со своей соседкой. Но сегодня у него не будет выбора! Отворив дверь столовой, Мотылёк во всей красе увидела одетого в новую сорочку в горошек, специально перештопанную под три руки, новенького, сидевшего у окна и поедающего вкусно пахнущий суп, чей аромат она почувствовала еще на лестнице. Увидев в дверях неожиданную гостью, мальчик так и остолбенел не способный более шелохнуться. «Он что, действительно так сильно боится меня?» – с некоторой долей стыда подумала Мотылек и стала приближаться к столику, как ей казалось, источая ангельское миролюбие. Правда, вот новенький видел в ней скорее демона. Он соскочил со стула и побежал прочь вглубь столовой и, кажется, в крайнем случае, намеревался прыгнуть в окно, если к выходу не удастся прорваться! «Стой, я хочу поговорить! Я не причиню тебе зла больше!» – замахала руками Мотылёк словно пытаясь взлететь и что-то спешно показывала мальчику на языке жестов. Да только он не понимал этот замысловатый символический язык и для него он выглядел лишь как жутковатого вида угрожающий танец приближающегося к нему чудовища. «Что же делать?!» – завопила в отчаянии Мотылек немым криком. Кажется, широко разинутый рот в беззвучном вопле напугал новенького еще сильнее и тот сам уже кажется, звал на помощь. Тогда Мотылёк заметила коробочку с большими, размером с её ладонь, гвоздями, что здесь оставил Черный после ремонта. Схватив один из них, она посмотрела на мальчика, – судя по изменившемуся тону его лица с медного на патиновый, он скоро упадет в обморок, – и нацарапала на недавно покрашенной половице слово «ДРУГ». Она отступила на три широких шага назад, бросила гвоздь в сторону и, словно приказав, ткнула пальцем в надпись на полу. Новенький на дрожащих, негнущихся ногах-спичках подошел ближе к надписи. Вскоре из-за спины вихрем пронесся Черный, подбегая к новенькому, и мигом начав осмотр его на предмет новоприобретенных травм. Заключив, что с ним ничего дурного не произошло, он посмотрел на Мотылька со смесью любопытства и досады, а затем посмотрел и на испорченную надписью половицу. Удостоив надпись больше положенного для ее прочтения времени, они переглянулись и о чем-то переговорили друг с другом – о чем именно Мотылек не могла понять, ибо губами они шевелили слишком быстро. – Ты хочешь дружить с ним, Мотылёк? – после некоторой заминки вопросил Черный человек, дрожащими от волнения руками показывая жесты. В ответ девочка лишь кивнула и попыталась улыбнуться, правда, улыбки всё ещё удавались ей с трудом, походя собой скорее на оскал. – И это не какая-то уловка? Не какая-то хитрость? – чуть нахмурив брови строго вопрошал Черный, буравя взглядом Мотылька. Казалось, взгляд отца налился сталью, да настолько тяжелой, что сейчас просто раздавит её! – Нет, – она выставила ладонь перед собой и покачала ей из стороны в сторону, – а еще я хотела бы извиниться перед новеньким. Я была слишком жестока к нему, такому же брошенному ребенку, как и я! – Отец мгновенно переменился в лице, словно просиял радостью, но сдерживая расползающуюся по лицу улыбку. Он обратился к новенькому и почти дословно передал слова Мотылька. Кажется, новенький был… смущён? Преодолев некоторое стеснение, он шагнул навстречу Мотыльку и, встав всего в полуметре от нее, улыбнувшись, поклонился ей и протянул в жесте дружбы и примирения правую руку. С того момента жизнь в Доме пошла на лад: двое домочадцев под присмотром их наставника обучались чтению и письму, а Ракшас, как представился новенький мальчик, к тому же начал обучение и языку жестов, дабы лучше понимать Мотылька. Они вместе исследовали дебри Дома в поисках новых, прежде неизведанных мест этого бесконечного, как казалось детям, мира в три этажа высотой! В этих своеобразных экспедициях после занятий они прекрасно дополняли друг-друга, ибо Мотылек была сведуща в местах и закоулках внутри Дома когда Ракшас любил всё же гулять снаружи Дома во дворе. Особенно он любил старую бетонную пристройку, которую облюбовало семейство пауков-сенокосцев, живущих там, казалось, испокон веков! Мотылек же не разделяла такой его любви к этому бетонному коробу, который напоминал ей скорее древний склеп, в который лучше не заглядывать, дабы не тревожить обретших там покой мертвецов. – Я называю это место Гнездом! – объяснял Ракшас стоя в полумраке бетонного короба лицом к Мотыльку. Он еще не так хорошо умел излагать свои мысли на языке жестов, а потому общался с ней либо путём переписок в блокноте, либо, проговаривая каждое слово с такой четкостью мимики, чтобы Мотылек могла с легкостью их разобрать, а после написать ответ. – Мне здесь было уютно и тепло в те времена, когда ты еще вела свою охоту на меня! Мне казалось, что раз уж ты – Мотылёк, то ты обязана бояться паутин и пауков… – признание давалось Ракшасу с трудом, он словно стеснялся своих слов и мыслей. «Я боюсь» – накарябала в блокноте корявыми черточками Мотылёк и показала ответ мальчику. Она вырвала листок и принялась писать дальше: – «Не Гнездо» – она вырвала еще один листок – «Холодно» – и еще один – «Могильник». – Если тебе не нравится, то мы можем уйти отсюда… – Ракшас не ожидал, с какой радостью облегчения эти слова воспримет Мотылек. Она очень быстро закивала головой и, не дожидаясь ответа от него, выскочила из этой мрачной могилы. Ему же оставалось лишь, вздохнув с досадой последовать за ней. Днём после этого они вновь гуляли во дворе, играя в прятки в зарослях высокой травы и лазая по деревьям наперегонки. Мотылек всё время жаловалась, что у Ракшаса было преимущество в лазании из-за еще одной руки, на что тот лишь отвечал: «Она больше мешает, нежели помогает!» Когда они играли во дворе, то часто видели других взрослых, бесцельно бродящих за сеткой забора и словно старавшихся не замечать странных детей. Однако в тот день им повстречалась пожилая женщина, чье лицо было прикрыто платком, а потому Мотыльку было неведомо, что она говорит. Но она говорила, спрашивала что-то у Ракшаса. Они так простояли, общаясь через забор несколько минут, в которые Мотыльку решительно было нечем заняться, а потому она начала карябать на стволе дерева одним из прихваченных у отца гвоздём слова, что первыми лезли ей на ум – «В Могильнике живут Пауки! Остерегайся их!». Она не знала, кому направлено это послание, она просто имела иррациональное желание написать это и всё! Когда женщина, наконец, ушла, Мотылек с пристрастием расспросила Ракшаса о том, что хотела от него эта незнакомка. – Спрашивала о том, как мы живём. Что едим, как к нам относится Тарантул, – Ракшас почему-то любил именно таким прозвищем называть отца, – не бьет ли он нас и не делает ли какие-то другие плохие вещи с нами. И спрашивала она это, как бы сказать… лживо, лицемерно! Ей будто было плевать по правде на наши беды, будь они у нас – ей просто хотелось выведать что-то о вещах, творящихся в Доме! «Она плохая!» – чуть ли не продавливая от злости листок блокнота, накарябала Мотылёк. Она не понимала, как в подобных злых вещах можно было обвинить отца?! Он ведь лучший, самый лучший человек во всём мире! – Боюсь, подобных людей с каждым днем будет становиться больше… – многозначительно произнес Ракшас, оттеняя свои слова толикой грусти на лице. И, к сожалению, он был прав: после Мотылек часто замечала странных людей в кофтах с капюшонами, что следили за тем, что творится в окнах Дома и порой даже слепили их своими устройствами, выстреливающими вспышками яркого света. Порой Черный прогонял этих злых людей, угрожал им что вызовет полицию – защитников, служивших закону, и те уже без церемоний разберутся с «назойливыми соглядатаями». Со времени примирения с Ракшасом Мотылёк так ни разу и не отправлялась в Лес и даже не заикалась о нем своему новому, уже реальному, другу. Она вспомнила об этом мистическом измерении Дома лишь в один из дождливых вечеров, готовясь отойти ко сну. Она видела, как окна Дома застилает нескончаемая пелена льющейся с неба воды иногда подсвеченная сполохами молний. В подобную погоду особо на улице не погуляешь, да и по Дому за день она с Ракшасом уже набегалась вдоволь. Теперь же можно навестить и Оборотня в его бревенчатом домике у реки! Она устроилась поудобнее, подготавливаясь к тому, чтобы провалиться в полудрему, где Дом обращается своей изнаночной стороной и, когда Мотылек уже почти слышала щебетание птиц и шуршание листвы в Лесу, ее плеча кто-то дотронулся. От неожиданности она резко развернулась и, схватив подушку, приготовилась избить ею до полусмерти незваного гостя. Гостем же, вырвавшим её из фантазийного мира звуков и ярких красок, был Ракшас, одетый в одну лишь ночную пижаму. Испуганный и, кажется, в слезах. – Я очень боюсь… – он вздрогнул всем телом через несколько секунд, после того как сверкнула молния. – Можно я посплю с тобой? Я хотел найти Тарантула, но… – он снова вздрогнул, всхлипывая носом и утирая набежавшие слезы. – Не знаю где он! Можно? – он показал на краешек кровати, прося защиты у той, кого недавно боялся больше смерти. Мотылек не смела ему отказать в помощи, даже учитывая то, что он оторвал ее от прыжка на Изнанку. Почувствовав приступ нежных, почти материнских чувств и заботы к испуганному мальчику, она укрыла его одеялом и обняла, надеясь успокоить. Долго еще Ракшас всхлипывал и содрогался, чем не давал Мотыльку заснуть беспробудным сном. Но Мотылек терпела, пытаясь успокоить его и дать понять, что чего бы он не боялся, она его защитит! А путешествие в Лес может и подождать. Быть может, завтра они вместе отправятся проведать Оборотня, а Мотылек как раз познакомит обоих своих друзей друг с другом. А, может, ей еще и удастся выведать, кто такой этот Шакал Табаки и где его найти…