Второй Круг

– ВСЕМ ПОДЪЕМ! – пророкотал в половину мощности своего писклявого тенора девятилетнего мальчика, подобно чертенку, проскакивая на Мустанге мимо кроватей своих товарищей по несчастью, хотя, думаю, они считали своим единственным несчастьем то, что я считал их своими «товарищами». – СЕГОДНЯ ВАЖНЫЙ ДЕНЬ! – Вонючка, заткнись! – раздалось недовольное, приглушенное подушкой и одеялом бормотание. Кажется, то был перевернувшийся на другой бок Медоед, один из старших, что не смог, как и мы, со всеми поехать в летний лагерь. Я, подобно молнии громыхая колесами Мустанга подкатил к кровати этого жирного колясника, действительно похожего чем-то на медведя. Он же, загодя услышав мое приближение, пустил в мою сторону снаряд в виде подушки, но вот точностью, в отличие от его безрассудства, он особо не хвалился. А потому мне не составило труда ловко увернуться от снаряда, угодившего в усиленно прикидывающегося спящим Матроса, еще одного старшего колясника, правда, из другой, второй группировки, отличной от той, которой принадлежал Медоед. То было, кажется, объявлением войны, а потому Матрос направил в сторону Медоеда свой ботинок, правда, вот он тоже не славился меткостью, а потому произвольно наводящийся снаряд выбрал своей целью мою прекрасную, кудрявую головушку. От столкновения с ботинком засверлила где-то в висках мигрень, а вокруг глаз кружились сотни разноцветных искорок-звездочек. Сказав, что Матрос не славится своей меткостью, я забыл упомянуть, что ему не занимать удачливости. Так и в этом случае ботинок, рикошетом отлетев от моей головы, мягко, безболезненно приземлился под носом у Медоеда, а это уже было не физическое насилие, а, зная частоту смены носков у подопечного Мавра, настоящей пыткой отравляющими газами. А потому одним резким движением Медоед сбросил с себя одеяло и, в два рывка сползая с кровати, оказался на полу, резво перебирая руками и угрожающе стуча ими по полу в сторону Матроса. Последний тоже, не теряя времени зря, выполз из пухового кокона одеяла и принял защитное положение, напоминая скорее огромного скорпиона, нежели человека. Правда, скорпион тот был, с позволения сказать, импотент, ибо его ноги-хвост безвольно покоились на кровати не подавая признаков жизни. А ведь если так подумать, все мы колясники, когда спешиваемся со своих скакунов, похожи на скорпионов-импотентов… – Ах ты мразь! – выкрикнул Медоед, приступом стараясь взять кровать Матроса, пока тот колошматил его целым градом ударов, в основном по рукам. Но Медоеда не зря прозвали так: ему плевать на боль, из-за чего все его пальцы напоминают скорее пожеванную жвачку, ибо в детстве тот их почти что сожрал! Но и Матроса тоже не за полосатую майку назвали так: кулаки у этого старшего были больше, чем у прочих, раза в два, как у какого-то моряка из старинного мультика, названия которого, к своему сожалению, я не помню! Когда драка переместилась на кровать и двое дерущихся стали напоминать не то смертельных врагов, не то страстных любовников, резко, подобно страусу, выныривающему голову из песка, поднялся Шрайк – омерзительнейший на внешний вид старший, имевший подобающий его внешности разбитого и склеенного заново глиняного сосуда характер. Так получилось, что он был единственным в нашей комнате «больных-и-обделенных», не прикованный к железному скакуну, но, однако, из-за обострения его кожной болезни, Шрайка также не взяли в летний лагерь. Увидев страстно сражающихся Матроса и Медоеда, разбросанные подушки и сапоги, и меня, стоящего чуть поодаль от сладкой парочки и потирающего затылок, что-то попутно причитая, разбитолицый все понял. Он встал, надел контрастирующие с его чудовищным видом мягкие тапочки в форме кроликов, со спокойным и статным видом подошел к двум дерущимся колясникам, отвесил каждому по подзатыльнику и молча, одним взглядом, объяснил им, что лучше пускай те разойдутся по своим кроватям и успокоятся, иначе ОН их успокоит. После Шрайк подошел ко мне, и вы думаете, что он меня ударил? Нет, что вы – он в первые несколько дней нашего знакомства понял, что меры физического воздействия на меня бездейственны. А потому он лишь посмотрел на меня презрительно и после вопросил безразличным, сквозящим злобой тоном: «Чего тебе, Вонючка?» – Как это чего? – искренне вопросил я, начав кружить вокруг расколототелого, но не успел я пройти один круг, как старший ногой зажал колесо Мустанга – Сегодня важный день: звезды сказали, что великий человек сегодня поселится в Доме! А еще так сказала шелуха от арахиса, и кусок разбитого зеркала из девчачьего туалета, и твой пустой альбом с рисунками… – Чего?! – чуть усилив сквозняк злобы, вопросил старший. – Ни-че-го! Гадать люблю, понимаешь? Вот и нагадал всякого, сам знаешь. Нагадал нам нового соседа, что станет великим человеком в Доме! – Должно быть просто подслушал нянечек, так? – Может и так, но лишь для подтверждения собственных экстрасенсорных способностей! – Я одного не пойму, Вонючка, – подал голос Матрос, пока Шрайк сверлил меня одним из своих прожигающих нутро взглядов, – А мы-то здесь причем? – Как это причем?! – возмутился я. – Ты меня совсем не слушаешь? Или наш здоровяк Шрайк окончательно выбил тебе на пару с Медоедом мозги? Он. Наш. Будущий. Сосед. Теперь понял? Кажется, Матрос понял. Ну, или усиленно прикидывался, что понял. – А, следовательно, нам нужно встретить его как полагается: с фанфарами, транспарантами и, возможно, фестивалем в его честь! – продолжил я. – А красная ковровая дорожка полагается? – самодовольно ляпнул Медоед и залился шакальим смехом. – Только если ты ее успеешь соткать к полудню! Но я в этом сомневаюсь, не с твоей клешней! – к слову у Медоеда действительно было на одной руке только три пальца. – Без обид, старина, но я думаю, можно ограничиться тогда только хлопушкой с конфетти и транспарантом «Добро пожаловать!» – Меня так не встречали! – нарочито обиженным тоном ответствовал Матрос. – Меня тоже, но это не значит, что мы не можем сделать человеку приятное, верно? Тем более, мне приснился, помимо всего, сон как он, оседлав гребень волны, приплыл к нам, на наш берег обетованный. Я же вам рассказывал свою теорию о приливах и отливах? Что Наружность посылает приливные волны к нам, к Дому, присылая на их гребнях новых людей, а после, примерно через несколько лет, наступает отлив и люди Дома уходят туда, в Наружность. Я еще слишком молод, чтобы подтвердить теорию на собственном опыте, но, думаю, по прошествии времени она станет не просто правдивой, а настоящей истиной! – должно быть, мои речи о высоких материях утомили Шрайка, ибо того уже и след простыл. Должно быть, он пошел в столовую, так как близилось время завтрака. – Ввиду вашей исключительной неспособности к творческой реализации своей натуры я прошу вас лишь об одном – раздобудьте хлопушку с конфетти и мы в расчете. – они знали, что лучше исполнить мою просьбу, и не потому, что я такой вредный и могу им в кровати насыпать опилок, точнее, не только лишь потому, а еще и из-за того, что ко мне часто обращались многие из старших, зная, что я могу достать все что угодно. Правда, как оказалось, все, кроме хлопушки – подобных взрывоопасных товаров я давно уже не замечал ни у кого в Доме, но, я надеюсь, Матрос и Медоед в знак благодарности за то, что я пару месяцев назад достал им по экземпляру журнала с очень пикантным содержанием, сделают все, чтобы найти хлопушку. – Хорошо, Вонючка, но дай нам только позавтракать. – ответствовал Матрос, будто я им могу запретить идти в столовую. Хотя он всегда говорил таким жалобным голосом, словно на того свалились все беды мира, что и не понять, когда он злился, а когда молил о пощаде. – И не забывайте, я в долгу не останусь – пророкотал я, выскакивая на полном ходу своего Мустанга из комнаты. Теперь нужно было найти малышню из двадцатой, так называемый Лягушатник, безумно любившую меня за мои талисманы, гадания и страшные сказки. Всем этим талантам, как я рассказывал им, я научился у мудрого, но странного волшебника, живущего в самом конце второго этажа – у Седого, и до талантов последнего мне еще расти и расти, но я стараюсь всеми силами быть примерным учеником чародея. Весь путь до Лягушатника меня сопровождали новые работы Родинки, на которые прежде я и не обращал внимания: костлявая птица, точнее скелет птицы с глазами, восседающий на высокой стремянке в окружении неоперившихся птенцов; волк и красный дракон, пожирающие друг друга на манер Уробороса; крупный черный пес, бродящий среди теней деревьев мистического сумеречного леса. Эти картины мне почему-то казались знакомыми хоть, готов поклясться, прежде я их не видел. Быть может, они приснились мне в одном из множества пророческих видений? Возможно. Нужно будет спросить у Родинки, что он имел ввиду этими картинами, когда тот вместе с остальными вернется из летнего лагеря. Залепленная сотнями наклеек дверь предстала предо мной – то были врата в царство малышни, в Лягушатник. Признаться честно, я был не особо старше всех местных физиологически, всего на год, но вот ментально я давно обогнал и их, и старших, и даже некоторых воспитателей! Однако последние вместе с нянечками частенько пытались запихнуть меня в эту злосчастную комнату, но, что редко бывает, не я надоел обитателям комнаты, а, наоборот, они надоели мне своим любопытством и неистовым обожанием. Это мне, конечно, льстило, но я понял, что любовь и обожание необходимо принимать дозировано. – Вонючка! – удивленно и радостно огласил мое прибытие один из мальчишек, тот, что был в клетчатой рубашке и джинсовых шортиках. Он тут же, вместе с прочими детьми, оторвался от своих неотложных дел, а именно рисования, умывания и игр в догонялки по комнате, и, сгрудившись вокруг меня, начали наперебой задавать тысячи вопросов. Я же волевым жестом попросил успокоиться свою звонкоголосую паству и те почти синхронно поймали тишину. – Звезды сказали, что сегодня прилив из Наружности пришлет нам очень важного человека! – удивленное уханье проскочило по рядам детишек. – И такого человека нужно встретить, как подобает – теперь шепот подхватил слово «подобает» по рядам. – Найдите большой кусок бумаги, а лучше ткани, как вывески на фестивалях, и те из вас, кто лучше всех умеет писать, пускай напишут там «Добро пожаловать»! - только сейчас я заметил, что моя речь действительно походит на проповедь священника перед прихожанами. – Остальные будут приносить мне поесть из столовой, пока я буду дежурить у окна в ожидании того человека. Вы меня поняли? – Да! – раздалось многоголосое, сбивчивое, временами растерянное восклицание и Лягушата принялись исполнять мои поручения. Сам же я, улыбнувшись им на последок своей недостающей парочки зубов улыбкой, двинулся к следующей точке своего маршрута – к комнатам воспитателей. И как назло, их комнаты находились этажом выше, а я больше всего не любил подниматься по лестницам! После подобных восхождений на Олимп у меня еще несколько недель ныли и болели руки! Казалось, целая вечность минула пока я взбирался на двадцать четыре ступеньки выше и вроде бы всегда полный суеты Дом оказался до ужаса тих и молчалив. Ни одного случайного прохожего, что всегда сновали по коридорам, не оказалось рядом, чтобы помочь мне взобраться наверх. Такое чувство, что сегодняшний день идет против меня! Как только я преодолел последнюю ступень и оказался на ровной, горизонтальной поверхности третьего этажа, я ничком облокотился на спинку Мустанга и старался отдышаться, не потеряв сознание. Через пелену затуманенного зрения я заметил две рослые, почти что одинаковые фигуры в пиджаках и белых рубашках. Они двигались ко мне, мерно шагая по дощатому полу. Кажется, я умер, погиб при восхождении на вершину Дома, и это ангелы идут ко мне, чтобы забрать с собой в царство небесное. Когда я уже почти смирился с тем, что дни мои сочтены, ангелы приобрели иные, более земные, более четкие очертания двух воспитателей – Лося и Ральфа, также известного, как Р Первый. – Ты как? – вопросил Лось, присев на корточки и смотря мне прямо в глаза. – Почти что при смерти! – ответствовал я. – Но на что не пойдешь, чтобы встретить небожителей. – Это ты про нас? – спросил Р Первый, скрестив руки на груди. – И про вас в том числе… А можно обратиться с просьбой? – Смотря с какой просьбой. – Вы, скорее всего, в курсе, что сегодня к нам прибудет новенький, так? – мое заявление удивило и испугало воспитателей, но те старательно старались не показать виду. – Ты подслушал директора? – перебил меня Лось. – Не совсем, но если вам будет это проще для восприятия, то да, подслушал. Так вот, я хочу обеспечить этому мальчику теплый, радушный прием, а потому попросил своих сокамерников – на этом слове Ральфа передернуло как ударом тока – найти хлопушку, а малышню из Лягушатника нарисовать приветственный транспарант. Я бы мог попросить малышню повесить его на фасаде Дома, но, боюсь, они недостаточно сильны и высоки, да и боятся высоты… – Потому ты хочешь, чтобы мы повесили баннер, так? – в очередной раз перебил меня Лось. – Да, именно так! Пожалуйста! – придал максимально умоляющий тон своему властному писку я. – Нет. Исключено. Очередное потакание твоей прихоти не пойдет на пользу дому – отрезал менторским тоном Р Первый. – Да, хоть это и прихоть, но тому мальчику точно будет приятно то, что его так радушно встретили – парировал Лось – Его адаптация и социализация в доме произойдет куда проще и быстрее, тебе не кажется? Р Первый задумался. У него была странная привычка всем показывать то, что он о чем-то сильно задумался, хватая правой рукой себя за подбородок и словно перебирая пальцами невидимую бороду. К слову, Ральф был единственным воспитателем, что всегда гладко выбривал лицо каждый день, не оставляя ни намека на щетину. – Ладно, ты прав. Это действительно пойдет на пользу новенькому. Но то, что это идея «главной-занозы-в-заду-для-воспитателей-дома» меня все еще не особо прельщает – выдохнул Ральф слова скороговоркой. Для меня мой титул, выданный аж самим директором всегда был своего рода лучшим комплиментом из когда-либо сделанных, даже Шрайк, будучи моим крестным, так и не придумал для меня комплимента получше. – Ура! – вскрикнул я и воздел руки к потолку в жесте победителя – Я знал, что на вас всегда можно положиться! – Лось мило улыбнулся, а Ральф фыркнул – И еще: не поможете мне добраться до комнаты, пожалуйста? Через пару минут я уже был у дверей комнаты неудачников - тех, кого не взяли в летний лагерь. Внутри было пусто, точнее, почти пусто: ни Матроса, ни Медоеда, ни Шрайка, ни двух наших загулявших соседей Зебры и Спички, лишь один из мальчиков Лягушатника, одетый в белую футболку с уточками и вязаные колготки, сидел на подоконнике с остывшей тарелкой овсянки и двумя бутербродами с сыром. Увидев меня, мальчик резко соскочил со своего места и, поставив еду на место, где недавно покоился его зад, побежал ко мне. – Тгханспагхант почти готов! – картаво возгласил юнец, воздев к виску руку на манер, отчитывающихся перед старшим по званию солдат. Только сейчас я заметил, что у мальчика вместо одной из рук обрубок, от которого отрезали добрую половину длины. – Отлично, солдат! – похвалил я. – Отправляйся к остальным и скажи, чтобы те нашли Лося и Р Первого, они вызвались нам помочь повесить нашу приветственную надпись. – Есть! – маленький солдат отсалютовал и сломя голову понесся в свою штаб-квартиру. Я же подъехал к окну, достал из своего тяжеленного рюкзака, прикрепленного к Мустангу, бинокль и стал ждать, попутно потягивая, ложка за ложкой, остывшую овсянку с бутербродами. Когда солнце прошло свой зенит, воспитатели, пару раз ругнувшись запрещенными для нас словами, повесили плакат, а еда закончилась, в комнату вернулся заплутавший этой ночью Спичка: худощавый парнишка, один из прихвостней Мавра, с красными, как спичечная головка, волосами. – Я слышал, ты сегодня опять весь Дом на уши поставил? – язвительно прострекотал Спичка, судя по звуку, почесывая прыщи на подбородке и подъезжая к своей кровати – Удивительно, как тебя еще не заперли на чердаке до скончания времен! – Без меня будет слишком скучно жить – ответствовал я, не удостоив соседа даже взглядом. Мне нельзя было отрываться от своего поста ни на секунду! – А что это у тебя на коленках? – вновь вопросил он и голос его звучал куда громче и ближе, как оказалось, слишком близко: его коляска почти вплотную стояла к Мустангу. Я оторвался от наблюдения за происходящим за окном и лишь только успел заметить, как Спичка схватил покоящийся у меня на коленях маленький прямоугольный клочок бумаги, который до того момента я даже не замечал. – А ну отдай! – кинулся я на него и чуть не опрокинул себя вместе со своим железным конем. Спичка же ловко отпрянул и откатился назад, попутно с тем злобно ухмыляясь. – Я тебе в кровать тараканов накидаю! – Ха, испугал! – отозвался тот, и резво перебирая колесами, двинулся к выходу из комнаты. Я тоже почти столь же резво покатил Мустанг наперекор Спичке. Встретились наши железные колесницы как раз возле двери, столкнувшись, и сцепившись колесами друг с другом. Если сравнивать коляски не с колесницами античных воинов, а с парусными судами, то, можно сказать, я взял Спичку «на абордаж». – А НУ ОТДАЙ! – вновь завопил я и неистово бросился на красноволосого парня, но он лишь по-шакальи смеялся и на высоко вытянутой вверх руке держал заветный кусочек бумаги. Как же меня раздражают эти взрослые парни, вытянувшиеся чуть ли не до потолка и всячески обижающие тех, кто ниже и младше. А ведь год назад еще были такими же карликами как я, почти. В один момент какофония хохота Спички мне настолько надоела, что пробудила внутри такого миролюбивого мальчика, как я, настоящего дикого зверя: что-то сродни волку или леопарду. Я обнажил острые, давно не стриженые, когти и подобно дикой кошке с новой силой бросился на прыщавого. Очевидно, тот не ожидал подобного и в момент моего броска лишь удивленное «а?» сменило злорадный смех, вырывавшийся из его рта. После же шел лишь истерический вопль человека, на которого набросился дикий зверь, старавшийся выцарапать тому глаза. Должно быть, Спичка орал так неистово, так громко, что, наверное, с Дома сошла лавина вековой пыли, улетели в страхе все птицы на пару миль окрест, а еще переполошились все обитатели. К слову сказать, не успел я доцарапать лицо Спички до состояния сырой отбивной в столовой по средам, как чья-то сильная, очевидно, принадлежавшая одному из Шкафов, рука нежно отбросила меня от моей жертвы. Я было хотел броситься вновь на Спичку, но дорогу перегородила мощная нога в тяжелом, кожаном сапоге. То была нога Шрайка. – Сначала Медоед с Матросом, а теперь вы… – проскрежетал сквозь рваный рот тот, походя скорее на одного из воспитателей, нежели на кого-то из нас. – Все вы достойны друг друга! – грозно буркнул Шкаф, взявший плачущего Спичку за подмышки и садящего того в коляску. – Проклятье дома, а не комната! – А ты не боишься подцепить проклятье? – вопросил злобным тоном Шрайк – Знаешь, многие из вашей братии долго не живут после встречи со мной! – Ты вздумал угрожать мне, юнец?! – Шкаф посадил Спичку на его колесницу и, напрягая мускулы, двинулся в сторону одного из самых задирчивых обитателей Дома. Но в полуметре, почти на расстоянии удара, Шкаф замер, выражение лица сменилось на удивление, после на испуг и тот спешно ретировался прочь из комнаты. Все дело было во взгляде Шрайка, коего куда более уместно было бы тогда прозвать «Василиском»: взор его немигающих, лишенных век и вечно налитых кровью глаз способен выдержать не каждый, особенно вкупе с его внешностью отражения в разбитом зеркале. Неудивительно, что на многих, в том числе и на Шкафов, кои не умирали после встречи с ним, нет, а просто увольнялись, этот его взгляд наводил ужас. Где-то с минуту после того, как испугавшийся, словно ребенок змею, чернорабочий покинул нас, в комнате висела звенящая тишина, нарушаемая лишь всхлипами постепенно успокаивающегося, разодранного, теперь уже действительно красноголового от крови, Спички. – Я отвезу тебя в Могильник, не переживай – наконец огласил Шрайк и, взяв коляску Спички за ручки, повез того вперед. Про меня же разбитолицый словно забыл, будто меня и не было в тот момент в комнате, а этот худой колясник просто сам себе расцарапал лицо. – Я не виноват, он сам… – МНЕ ПЛЕВАТЬ! – резко гаркнул Шрайк, перебивая мою оправдательную речь. От того громкого и резкого звука, подобного скрежету гвоздя по стеклу, подскочил даже Спичка и чуть вновь не заплакал. Он все еще не желал смотреть в мою сторону и это почему-то очень сильно обижало, словно я пустое место, а я терпеть не могу, когда ко мне относятся, как к пустому месту! Но я не успел возразить Шрайку: он и Спичка уже вышли из комнаты, оставив меня в гордом одиночестве, правда, ненадолго. Через минуту примерно в комнату въехали Матрос и Зебра, перешучиваясь о чем то и смеясь. Я в тот момент уже вскарабкался на Мустанг, который только чудом не опрокинулся во время нашей битвы за бумажку. Кстати, Спичка ее выронил в ходе битвы и, пускай и помятая, но все же она досталась мне! Она лежала возле правого заднего колеса и я как раз поднимал столь драгоценный трофей, когда соседи въехали в комнату. – Блин, Вонючка, это ты так отделал Спичку? – характерным тоном то ли глупого, то ли наивного дурачка вопросил Зебра. Он подкатился ко мне ближе, нарушая все границы личного пространства – Блин, точно ты, у тебя кровь под ногтями! Ты страшный чувак, Вонючка! – Теперь у тебя есть кровь Спички. Сделаешь порчу на него? Чтоб его понос весь месяц мучил? – Зебра захохотал от подобной безвкусной шутки Матроса. Я же молчал, стараясь представить, что тех двух нет в комнате, и лишь смотрел на бумажку, что оказалась фотографией, видимо, того самого мальчика, которого я жду: кудрявого, худого блондина примерно моего возраста с грустными глазами, как у щенка или котенка. Должно быть, фотография выпала из папки, что держал в руках Лось. Но что в том мальчике было не так? Может, он тоже колясник? – Кстати, вот твоя хлопушка – Матрос положил фиолетовый цилиндр из картона с веревочкой мне на колени, попутно вглядываясь вместе со мной в фотографию – Кто это? – Скорее всего, наш будущий сосед – ответил я, подняв взгляд с фотографии на Матроса – А теперь прошу меня простить, но мне нужно вернуться на наблюдательный пункт! Парни не стали лишний раз меня беспокоить расспросами «что?» да «почему?» и лишь сели на кровать Матроса играть в карты и обсуждать какие-то свои, лишь им двоим понятные вещи. Через час они покинули комнату, направляясь в крыло к девочкам, и я вновь остался совершенно один. Время близилось к закату, троица детей из Лягушатника перебралась в домик на дереве и возвращаться в Дом ну никак не собиралась. Они там обустроили свое убежище, свой летний лагерь в ответ на то, что их не взяли со старшими. Страшно признаться, но большую часть времени я наблюдал за бытом этих трех аборигенов высоченного дуба, единственного действительно большого дерева, стоящего внутри периметра Дома. У них были очень любопытные обряды, жесты и стили общения и, возможно, мне нужно будет узнать их поближе для той книги, что я когда-нибудь напишу про разные субкультуры, населяющие Дом. Вскоре к сетке, ограждающей Дом от Наружности, подошел мальчик, очень похожий на того, что был запечатлен на фото. Неужели это он? Но он не колясник и ходит на своих двоих. Даже скорее не ходит, а прыгает! А что с ним тогда не так? Я присмотрелся внимательнее: лицо правильное, ноги прямые, на теле никаких шрамов, руки… непонятно, что с руками. Они странные, их словно нет, словно длинные рукава свитера на самом деле пустые. Безрукий мальчик! Из Дома вышла женщина, внешне похожая на того мальчика подошла к нему и, обменявшись парочкой фраз, пошла вместе с ним обратно, в Дом. Вот оно, тот момент, когда нужно выстрелить из хлопушки, но вот беда: ее рядом не оказалось. Куда я ее положил?! Не отрывая взгляд от мальчика и той женщины, я старался нашарить поблизости тот самый картонный цилиндр, но его нигде не было. Должно быть, скатился вниз с подоконника! – Вот, возьми! – раздался позади скрежещущий голос Шрайка. В тот момент моего плеча коснулся тот самый теплый, картонный цилиндр и я, от испуга и неожиданности, чуть не свалился уже сам с подоконника, но разбитолицый удержал меня – Ты столько сегодня дел натворил ради этого! Было бы обидно испортить все в последний момент! – на мгновение мы встретились взглядами: испуганный кролик и змея, держащая свою жертву и гипнотизирующая ее своим немигающим взором. Однако, сглотнув и с трудом сдержав порыв сбежать от страшного зрелища лица Шрайка, я перенял из его рук хлопушку и, сопровождаемый не менее страшной улыбкой старшего, развернулся обратно к открытому окну и, дернув за веревочку, высвободил с хлопком целое облако разноцветного конфетти. - УРА! – приветственно закричал я. Мальчик поднял голову вверх и, хоть и вряд ли видел меня, наполовину свалившегося вниз и чуть торчащего из окна второго этажа, но все же улыбнулся в ответ.