Романов азбуку пропил

— Поехали в океанариум? Всё ещё сложно морально. Предложение выбраться из дома казалось слишком тяжёлым, но Володя уверен: им станет легче от совместного досуга. По крайней мере, Саша наконец посмотрит на рыб, а не на одну персону у доски с информацией. Не так давно Сашин ареал обитания расширился с кровати до, что невозможно представить, дивана и рабочего кресла. Книги снова вернулись в руки, как и пульт с потерявшей напечатанную цифру кнопкой «2». Он прикрывает роман и оставляет закладкой собственную пару длинных пальцев. Думает не так долго, кажется, даже меньше минуты, перемалывает все мысли в фарш и пытается слепить для Вовы вкусный ответ, но по итогу выходит лишь короткое: «Поехали». Год назад на теле был бадлон, пальто и облако парфюма, диаметром запаха в районе километра, а сейчас лишь лёгкая хлопчато-бумажная белоснежная рубашка, чёрные брюки и маленькие пшики стойких духов под углом челюсти. Волосы вьются чересчур сильно, непривычно для заострённого лица, Саша чем-то напоминает барашка. — Я готов, — Володя стучит изнутри по двери в ванную комнату, хотя дверь даже не закрыта вплотную. Последние извилситые движения по подбородку бритвой. Саша ополаскивает лицо водой и шипит от спиртового пластыря на одном из порезов. В зеркале другой человек. В зеркале не Александр Романов, собирающийся просто прогуляться перед первой рабочей неделей. В отражении простой Сашка, который нахулиганил и до сих пор убирается. Сашка, готовый заплатить за два билета на самостоятельную экскурсию без представления русалок. Вове жаль, что им никак нельзя идти рука под руку. Несмотря ни на что, город не такой и большой, а туристический сезон не спасёт от ненужных глаз. Океанариум за год не поменялся: всё те же рыбки, бездумно плавающие в синей воде, всё те же экспозиции. Сашу наоборот накрывает немного неприятная по ощущениям ностальгия. Он не был готов к тому, что увидит Вову здесь снова, но уже рядом с собой. Прошлый год казался прошлой жизнью. В тот день он даже и не подумал бы, что всё зайдет так далеко: до чего-то настоящего, а не просто ночи на раз, как всегда. Володя удивительный человек, своей искренностью меняющий людей. В синем свете коридоров океанариума он сам выглядел как экспонат. Вот-вот уйдет в свой аквариум-клетку. — Ты тут меня увидел? — Вова не кричит, подходит ближе, чтобы спросить. Он все еще боится, что их услышат. Саша кивает. — Мне кажется, мне лучше поступать здесь, — тон становится серьезнее. Вова имеет в виду, конечно, остров, где они сейчас. Учиться в одном университете с Колей было бы хорошо, а Саша пока продолжит работать в школе, — но я не знаю, какую выбрать специальность… Та же стена с фотографией большого ледокола «Владивосток», те же макеты морских полярных экспрессов, прорывающихся сквозь километры наста и замёрзшей воды, под прозрачными пластиковыми куполами, те же надписи, дублирующиеся ещё на двух языках. Кажется, сейчас Саша моргнёт и в толпе снова промелькнёт иссиня-чёрная макушка, визжащая от огромных конечностей краба-паука. Саша и слова не успевает вытянуть из собственных мыслей, как Володю перехватывает парочка явно не владеющих русским языком девушек. Выглядят, кажется, миловидно, с большим количеством значков и блестящих наклеек на декоративных рюкзачках… Саша не понимал практичности таких рюкзаков, в которые дай бог поместится игрушечный кольчатый хвостокол с самым патриотичным именем. Девушки с большим затруднением пытаются спросить у Володи что-то, но сами путаются в английском, постоянно общаясь между собой на японском языке. Саша внимательно следит за тем, как в глазах Володи мелькает осознание и он начинает медленно, но уверенно говорить девушкам в ответ на их родном языке. У тех в глазах мелькает счастье, они активно кивают, когда Вова показывает им что-то жестами дополнительно: судя по всему объясняет путь куда-то. Непонятный для европейского воспитания жест: поклон, а после красноречивое «гомен насаи». Володя зеркалит поведение иностранок, а потом, взволнованный контактом с носителями языка, поворачивается к Саше. — Они хотели посмотреть на танцы со скатами, — объясняет Вова, провожая дам взглядом, — Прости, мы отвлеклись. — Педагог японского языка? — тут же предлагает Саша, едва улыбаясь, будто сама Джоконда. Способность слушать аниме на языке оригинала и понимать его практически без стороннего переводчика поражает до сих пор, ведь Володе для этого даже не нужно было иметь прописку в Ниигате. Разговор неспешно плывёт вместе с толпой людей, которая подхватывает вместе с собой. Очень много голов вокруг, почти не видно своих ног. «Не видно своих ног…» — Романов опускает руку и цепляется тонкими пальцами за чужие, предположительно Володины. — Не знаю… — задумчиво тянет Володя, — японский будет скучноват. Да и специальности такой вроде бы нет… Но вот корейский. Вова задумался. Быть учителем как Саша? Преподавательская деятельность не испугает? Вова смотрит на Романова и думает про себя. Наверное, они намного более похожи, чем кажутся. Вова сжимает руку Саши крепче, но, выйдя из толпы, нужно было расцепиться. — Почему ты пошёл на учителя? — Вова в арке аквариума смотрит не на подводный мир, а в серые глаза. Саша смотрит в ответ, наконец-то ощущая, что Володя в общем своём собирательном образе выглядит тут, словно рыба в воде. Как такой простой, городской мальчик, так сильно пахнет морем? В груди какой-то необычайный трепет, словно влюблённость рождается заново. Вову невозможно прекращать любить, Саша когда-то пытался построить ловушку вокруг того, кто оказался куда опаснее. Любовь опасна. — Мои родители были похожи на примерную семью с профессиями, вроде бы разных, но таких близких в умах людей. Моряк и учительница… Мама так преданно и верно ждала его, а пока отца не было, она учила на дому сначала меня, а потом и Софью Григорьевну, — Александр Петрович выглядит вдохновлённо и очень спокойно, смотрит на Володю и несмело улыбается, вспоминая детство, — Я со временем, конечно, понял, что хочу не просто найти достойную работу, а хотел быть счастливым, как была счастлива моя семья. Финансовая часть никогда не рассматривалась Сашей как возможная из проблем хотя бы на уровне третьестепенной — оно и понятно, мальчик никогда не был зависим от нехватка средств и получал всё, что хотел буквально сразу же. В Сашино «быть счастливым» никак не укладывалась возможность жить без неограниченного бюджета. — Мне хочется поцеловать тебя прямо здесь и прямо сейчас, — он наклоняется совсем близко к ушку и прислоняет ко рту ладошку, чтобы точно не потерять слова по ходу. Володя приглядывается к чужому лицу и замечает там очень неожиданную находку — дикий румянец щёк. — Нельзя, — печально шепчет Вова, незаметно, но так нежно погладив Романова по тыльной стороне ладони. Вова думает обо всём сразу: о своей возможной будущей профессии, о Саше, о них. Они могут стать семьей? Или все разрушится в один день? — Я думаю, мне стоит пойти и попробовать, — кивает Володя, рассматривая уже рыб, что стайкой плыли за кораллы, — мне нравится корейский. Может, он не так востребован, как китайский или японский, но всё равно... Володя чувствует, как волнение ударяет в голову. Хочется все делать здесь и сейчас, как можно быстрее. — Будем учителями вместе, — улыбается Володя, как будто он уже и ВУЗ закончил, и на работе отстажировался, и на пенсию вышел. Саша кивает, засматриваясь в глубокие, синие глаза. Тот факт, что Володя с ним разговаривает, спит в его кровати и планирует общий досуг ещё не означает, что все проблемы магическим образом решились сами собой. Может, они и простили друг друга, но над собой придётся усердно поработать. Следующий день начинается с громкого звука клавиатуры на компьютере. Романов устало вздыхает, слыша очередное: «нет, не подойдет». Искать терапевта самому себе удобно и комфортно, но искать совместного — это мука. Первый не подошёл из-за маленького стажа. Второй — из-за того, что работает только с семьями с детьми. У третьего не было пометки «работаю с ЛГБТК+ персонами». Саша сам боялся доверить их историю первому встречному, поэтому ничего, кроме испанского стыда от анкет психологов не ощущал. — Смотри, вот она, может? — спрашивает Саша, показывая анкету молодой девушки. Володя внимательно читает. — Блин, а она же с Камчатки, удобно, разница во времени не такая большая, как с Московой, — Володя кивает сам себе, — сохрани пока что её анкету… Саша вздыхает и закрывает лицо рукой, видя очередную анкету с дамой за сорок, работающую гештальт-терапией и имеющую диплом выписанный за двухмесячный курс в онлайн-школе. — Кринжа поели… — вздыхает Вова, ёрзая на диване и свешивая голову вверх ногами. Он смотрит на перевёрнутый мир. В груди — укол печали и тревоги. Да, ему восемнадцать, он может больше не бояться родителей. Он может дышать полной грудью. Он может решать свои проблемы и проблемы своего партнёра самостоятельно, как и выбирать между обедом в ресторане или дома, а не между дорогим по меркам бюджета его семьи кремом от синяков или дешманской зелёнкой при обработке ран и ссадин, полученных от отца. Он может делать, что хочет. Но он не может же пустить всё на самотёк? Это всё ещё близкие ему люди. — Я боюсь за маму и папу, — шепчет вдруг Вова, не выходя из своего положения, — Я не хочу, чтобы они умерли от белки. Не хочу… Голос звучит панически. Саша вдруг смотрит на Приморского и помогает ему сесть в нормальное положение, посмотреть на себя. — Можно? — Саша не касается без разрешения. Вова кивает. Романов гладит чужие щёки, мягко и бережно любуется этим лицом. — Можно отправить их на лечение. — предложение Романова выбивает дух. Володя смотрит широко открытыми, — Не волнуйся по поводу денег. Если это вернет тебе семью, то никакие средства не важны. Вова очаровано и медленно тянется к Саше, чтобы обнять, словно тот нереальный. — Мне неловко. Я не могу. — Мне важно твое счастье. Саша неуверенно гладит по волосам. Володя невидящим взглядом смотрит куда-то за Сашу. Лечение родителей от алкоголизма это дорого и долго, это больно, тяжело. Тот факт, что Романов такое предложил… Вова не чувствовал себя должником, он чувствовал какую-то непомерную любовь со стороны Александра Петровича. Саша прекрасно знает, что родители делали с Володей, и всё равно хочет помочь. Саша проклинал их каждый раз, когда снова видел шрам на Володиной руке. Ненавидел, когда замазывал гематомы и желал хоть как-то повлиять на дела домашние, когда Вова плакал. Для него самого это не шаг, это прыжок, потому что он знает: Володя бы на его месте поступил бы именно так. Это то, чему Саша научился у него. Володя привык ходить от Саши домой. После их занятий, после ночёвок, да даже после школы его ждала одна дорога, ведущая к дому на Уткинской улице. Дом был зажат между другими многоквартирниками, из-за чего шум центра не проникал в небольшой, почти отсутствующий внутренний дворик. Вова понимает, что Саша никогда у него не был, и сейчас стыд жёг щеки, было стыдно за родителей и за место, где он провёл практически всю жизнь. Казалось бы, чего стеснятся? Романов ведь всё знает и понимает, но Вову всё равно не отпускало. Он шёл вверх по улице впереди, пока Александр Петрович плёлся позади. В буквальном смысле плёлся. — Я думал, ты привык уже давно, — вдруг оборачивается Володя, легко шагая в горку. Саша, скрывая отдышку, поджимает губы. Он явно пытается скрыть свою неподготовленность к городу на сопках. — Не понимаю, о чем ты, — уверенно говорит Саша, но Вове, как и любому другому владивостокцу, была заметна чужая слабость, когда дело касалось наклона улиц в тридцать градусов (а то и больше). — Мы могли бы взять такси… — Поверить не могу, что всё это время ты шёл этой дорогой. — Ну, других тут нет. И вообще, к школе тоже надо в горку идти. — Там не так, — справедливо замечает Саша. Действительно, дорога до школы была и живописнее в разы, тут не поспорить. Нужный подъезд влечёт за собой звон ключей у Володи в кармане. Его руки чуть подрагивают, Саша кладет ладонь тому на плечо, как бы говоря без слов, что более нет надобности переживать это всё одному. Володя теперь совсем не один. Ему не сделают больно, Саша не позволит. Ключ не понадобился, дверь открыта, воруй кто хочет, но среди и так немногочисленных соседей никому ничего из пропитой десятилетиями квартиры ничего и не нужно. Володя боязливо держится за ручку двери и не может отпустить, словно при ударе тока окаменели конечности. Первым перешагивает порог, заваленный песком с улицы, оглядывается по сторонам и никого не зовёт, почти не дышит. Ничего не меняется в квартире, вырастившей Вову. Александру Петровичу же по обонянию сильно бьёт отвратный запах прокисшей консервированной кукурузы. Слава богу, не до такой степени, чтобы выплюнуть желудок или плакать, как от лука. Простого спрятанного носа в локте пальто вполне хватало в качестве передышек, и то, он старается не злоупотреблять таким приёмом, чтобы бывшему хозяину не стало стыдно за обитель. — Мам? — Володя не разувается даже: осколки по углам не внушали доверия. Мальчик заглядывает в спальню, но никого не находит. Переходит к кухне, стараясь не смотреть Саше в глаза. Родители курили на балконе. Оно и понятно: духота та ещё, курили в квартире только зимой. Вова оборачивается на Сашу и потерянно выдаёт: — Я на всякий случай пойду пока вещи соберу. Саша рассматривает комнатку бывшего ученика. Невероятное количество атрибутов и всякой мелочи создавали комфорт, что удивительно в этой квартире. Но, конечно, в глаза бросалось разбитое стекло и капли крови на полу. Жуткая картина. Приморский вытаскивает из-под кровати запылившийся школьный рюкзак, переживший чуть ли не апокалипсис (однажды на всё лето в нём был забыт банан), и небрежно скидывает на кровать нужные вещи. Саша не может просто стоять и смотреть, он коротко говорит, что сложит всё сам, пока Вова выбирает, что ему нужно забрать, а что нет. В тишине шуршание одежды звучало успокаивающе. За окном вооружённым взглядом видны тлеющие кусочки пепла от сигарет, что летят под потоком ветра. Сколько ещё у него есть времени на то, чтобы развернуться прямо сейчас, схватить Сашу с собой и в тревоге убежать, лишь бы не встречаться с отвратным лицом безразличия снова. Ноги окаменели у шкафа, мальчик застыл перед парой-тройкой полок с одеждой. Нет, рано или поздно знакомство с родителями должно было случиться, конечно, может, ещё при жизни, может, уже и на самом кладбище, но Володе было бы беспокойно и тревожно в каждом из случаев. Он руками сгребает кофты и штаны и кидает за спину, прямо на кровать к точно так же застывшему Саше. Романов смотрит на фотографии, что висели на стене, на какие-то записки и открытки, разной степени кривоватости рисунки. Где-то среди этого Вовиной рукой нарисованные они. Счастливые и слишком анимешные, на тетрадном листке в клетку. Вова улыбался линиями синей ручки, а Саша приобнимал его позади. Интересно, сколько еще подобных работ кроется в чужих конспектах и домашних работах? Александр Петрович бережно отклеивет воспоминания от стенки и складывает в ближайший томик манги, чтобы не помялось. На кухне тем временем открывается дверь балкона. Вова почти сразу дёргается и уходит ближе к Саше. Рука утешающим одеялом падает на плечо. Саша шепчет Володе что-то на ухо и выпускает вперёд. — Мам? — голос юноши звучит еще более неуверенно, чем до этого. На кухне копошение и ленивое, растянутое на гласных: «пришёл, блять». Сашу коробит, но он не подаёт виду, идя за своим бывшим учеником. — А это кто ещё? — отец в недоумении бьет по столу, заставляя Вову вздрогнуть. Он стоит с Сашей в коридоре, переминаясь с ноги на ногу. — Нужно поговорить, — заверяет младший Приморский, — пожалуйста. Отец хочет что-то возмущённо сказать, но его с ироничным смешком останавливает мать. Она жестом тянет нижнюю челюсть вперёд, мол, садитесь. Атмосфера на кухне напряженная. Саша видит кухонную утварь: либо немытую, либо давно пылящуюся. Он видит обилие алкогольных бутылок у стены. Никто не собирался их выносить. — Это Александр Петрович. Саша. Мой бывший учитель и мой друг. Родители пару секунд сидят в недоумении. Получается, их сын ушёл жить к своему учителю? Дополнительные занятия действительно были, Вова всё это время не врал? — Здравствуйте, — Саша вежливо, насколько это возможно, кивает. Они не могут сказать правды, по крайней мере сейчас, когда еще ничего не решено. Если бы Саша имел хоть малейшее представление, как родителям Володи глубоко похуй на что-либо кроме чекушки, то тут же развернулся бы и хлопнул дверью. Володя смыкает ладони в замок и вздыхает, обдумывая то, что будет сейчас говорить. Он не готовился, но порыв его сердца сам подсказывает нужные слова. — Я вас очень люблю, — тихо начал Приморский, заметно подрагивая. Саша позволяет себе по-наставнически положить руку на плечо Владимира, — Несмотря ни на что, очень люблю. И я хотел бы знать, что вы будете в порядке в будущем. Мне было бы приятно, если бы вы были здоровыми, трезвыми и жили спокойную, долгую жизнь. Без ссор, без алкоголя, без побоев. Я не вернусь к вам, но Александр Петрович сказал, что он может помочь. Если вы хотите пройти реабилитацию, он всё оплатит. Если вы не хотите делать это ради меня, то сделайте ради себя. Володя поднимает глубокие, синие глаза. Уже совсем взрослые. — Я скучаю по тому, когда вы были со мной, а не просто находились рядом. Саша гордо смотрит на своего любимого. Смелости и красноречивости он научился именно у своего учителя русского, но душевная доброта была с ним всегда. Пара смотрит на родителей Володи. Все надежды рвутся в миг, стоит увидеть их безучастные, незаинтересованные лица. Саша уже понимает, какой ответ их ждет. — Тварь неблагодарная, ты— — Попрошу без оскорблений, — холодно отрезает Саша, хмуро смотря на главу семейства. — Тебя никто не спрашивал, паскуда! — он подрывается с места, направляя свою злобу на Сашу. Тот, в свою очередь, сидит прямо и гордо, как ни разу не битая человеком собака. — Мам, ну ты скажи, пожалуйста, — Володя, словно маленький ребенок, пытающийся поймать хвост воздушного змея: бесполезно гонится, дёргает нить, но природа ветра сильнее. — А что говорить? Прав твой отец. Алкоголиками нас считаешь? Мы тебя растили, мы тебя воспитали, мы тебе жизнь дали, а ты нос воротишь! Лучше бы я тебя не рожала, ты только жизнь нам портишь! Вова шокировано опускает руки. В квартире наступает глушащая стук сердца тишина. — Как у вас язык повернулся сказать такое своему сыну? — Володя впервые видит, чтобы Саша смотрел на кого-то с таким невероятно сильным презрением. Это не просто обида, это невероятная злость в нем говорит. — Саш, — Вова мотает головой, пытаясь остановить. — Он только что сказал, что любит вас, как вам не стыдно? Вы его били, издевались, а он вас любит. Вы последние, кто его любовь заслужил, — Романов драматично встаёт с места, с каждым словом говоря громче, но опуская тон всё ниже и ниже, как самый настоящий учитель советской школы, готовый не просто отбить желание разговаривать на русском и знать родную литературу, а вообще унизить ученика как единицу общества. — Еще одно слово и я твою морду разобью! Посмотрите, полез, нихуя не зная! Саша задыхается от возмущения. — Да я вашего сына знаю лучше, чем вы вместе взятые, — гордости у Александра Петровича не занимать, — впервые вижу такую вопиющую безответственность, ваша зависимость погубит вас, а Владимир заслуживает лучшей жизни. — Так пусть идёт! А мы посмотрим, как он заживет без нас. — Прекрасно заживёт! — Саша помогает Володе встать, пока у того текут слёзы по щекам. Короткие объятия глушат всхлипы, — но вы этого не увидите. Вова сильнее заливается плачем. Саша гладит его по волосам, закрывает собой на случай, если захотят вырвать, забрать. — Гнида, убью! Пошли вон из моего дома! И Саша тянет Володю к выходу под шум бутылок и криков матери. Он помогает забрать сумку с вещами, слушая все оскорбления этого мира в сторону любимого человека. Злость кипит в крови, у Романова никогда не было желания кого-то ударить, но сейчас… — Пошли, — Вова мотает головой, перешагивая порог уже давно не его дома. И они уходят. За спиной у Володи рвутся важнейшие нити, соединяющие его с семьей. К сожалению, не все как они с Сашей. Не все в этом мире меняются. — Ты ведь не считаешь себя виноватым? — поход в тихое полупустое кафе с рюкзаком на одном из стульев после потопления корабля в Володиной голове, проржавевшим за годы простаивания в порту под громким названием «родители». В ушах до сих пор звенит от слёз, а сердце словно и не собиралось сбавлять напряжённого темпа. Он что-то заказал для них обоих, что-то разное, кажется, но этого не было слышно за тонной воды в ушах. Корабль наклоняется носом вверх, собираясь набирать скорость потопления. Нервные окончания чувствуют, как Саша привлекает внимание к себе, ведь Приморский слишком долго и печально смотрит в солонку. — Нет, — Володя мотает головой, отрешённо отводя взгляд куда-то в сторону окна, — но это все равно больно. Саша, уходя от родителей, чувствовал печаль, но еще он чувствовал обжигающую обиду, которая толкала его на свершения. У Володи этой жгучей обиды нет: он устал и разочарован. Романов кладёт свою руку поверх чужой, мягко поглаживая нежную кожу. Володя оборачивается на Александра Петровича и сам накрывает его ладонь своей второй, опуская взгляд. Слов не нужно, всё сказано, но сжигать мосты никогда не было так тяжело. — Они могли исправиться, — шепчет Володя. Он говорит правду. Они просто не хотят, это самое тоскливое в их истории. Саша был другим, да и Володя тоже. Они менялись ради друг друга, и тут не только любовь играла роль, но и уважение. Желание сделать комфортные отношения. И много сил. — Они выбрали свой путь. Даже если бы мы прокапали их насильно, они бы взяли в приоритет бутылку, а не тебя, — больно, но правдиво, Саша говорит честные слова, не прикрытые мнимыми надеждами и ложным оптимистичным настроем. Исполинское судно под весом собственной туши буквально рвётся напополам, нос валится на поверхность ледяной воды, а остальная часть стремится на дно. Родители делятся на мать и отца в случае Вовы, отец давно ушёл ко дну, а мать ещё держалась где-то на поверхности сознания, но финал предрешён. Нос корабля тонет следом за остальной частью. — Мне очень жаль, — Саша так и не допивает остывший кофе в белоснежной чашке, лишь изредка подносит белую посуду к губам и отвлекается на Вову, не притронувшегося к собственному стакану с лимонадом. Пусть они сопьются в конец, их квартиру заберут коллекторы, они убьют друг друга в горячке, но об этом Володя никогда не захочет узнать. Ему уже достаточно боли от них.