Романов азбуку пропил

— Завтра меня снова не будет, — перед обедом и ужином появляется в рационе и сигаретка, заполняющая ненамного пустоту желудка. Он съедает меньше обычного, замещая табаком чуть ли не простой воздух. Но пасту съедает до конца, проявляя уважение к блюду и к повару. — Понятно, — тихо и коротко отвечает Володя, просто смотря в свою полупустую тарелку. Саша раньше казался таким возвышенным и загадочным, но сейчас его поведение вызывало только раздражение. Какая разница, моет посуду он с утра или вечером? Почему Сашу вообще волнует, сколько раз Володя заварил сегодня чай? Образ Романова всё ещё родной, но теперь он без той загадки, которая внушала Вове то ли трепет, то ли страх. Разговора «по душам» просто не происходит, Приморский перестаёт пытаться, а Саша перестаёт ждать инициативу. Все эти дни прохладного дальневосточного июня проходили в непонятной напряжённости, что сильнее и дальше толкала Вову к краю чего-то непонятного. Но телефон полон уведомлений, а завтра у него должен быть праздник. — Я завтра пойду на выпускной, — Володя ставит в курс дела, потому что тайно надеется, что Саша тоже пойдёт. Может, и лёд между ними треснет? До последнего Приморский, конечно, идти на выпускной не хотел: считал, что не заслужил в силу плохо сданного русского. Другие экзамены были в порядке, но от этого ни горячо, ни холодно. Баллы всё равно не отнять и не заработать снова. Но Лёня и Вера активно звали всё же выйти из своей сычевальни и хотя бы на прощание провести вместе время. Отказ не принимался. Одно из обязательнейших мероприятий в жизни каждого школьника Александр Петрович пропускает который раз подряд. В четвёртом классе пришлось проехаться по Франции в поисках лучших поставщиков продуктов для семейной кондитерской, лет пять спустя та же кондитерская даёт всходы, нужны трудолюбивые, умелые, а главное - бесплатные руки, которых у Романовых целых четыре. Одиннадцатый класс проходит во всё той же Франции, в попытках спрятать себя от мыслей о золотых волосах по плечи. Как бы странно это ни было, а выпуск из педагогического альма-матер он пропустил по причине раннего выпуска, как и первый выпускной своих одиннадцатых классов. Сейчас же идти на выпускной он не собирался по целому ряду причин, которые могли сложиться в веер и защищать Александра Петровича от нежелательных вопросов. Это праздник не учителя, это праздник ученика, который впервые в жизни закончил серьёзный период в своей жизни. Ему не нужен надзор преподавателей или родителей в этот день, он просто должен отдохнуть, расслабиться и насладиться грядущим летом. Саша не курит в доме, всегда в окно или на балкон, но никогда не в местах, где так легко возгореть. Он пахнет отвратительными сигаретами, из-за которых не хотелось не то что его поцеловать, к нему попросту подходить не хотелось, ибо жжёный табак отталкивал от себя нос на расстоянии, что тот топорщился кожаным аккордеоном. Володя взял в привычку занимать Сашин компьютер в свободное время. Яркие иконки приложений сменялись одна за другой, а из фиолетового мессенджера то и дело приходили оповещения. На вопрос: «Что это?», всегда шло быстрое и необдуманное: «Саш, это Дискорд». — Дискорд это твой наряд, — Александр, мать его, Петрович, как обычно придирается без повода, цепляется до внешнего вида и вообще брюзжит слюной попусту. Но это лишь расшифровка обиженного за все эти дни Володи, на деле Саша просто не знает как предложить ему свой пиджак и не показать свою нервозность. В этом пиджаке его видели другие педагоги, другие дети и родители, но это ведь просто пиджак, да? Романов долго уговаривает себя и вешает на дверь плечики со своим пиджаком на дверь ванной, где собирался переодеться Вова. — Хорошо тебе отдохнуть, — Романов не поправляет бабочку, не оттягивает воротник, не целует в лоб — делает что угодно, чтобы лишний раз на Володю не давить. Он лишь стоит в прихожей и провожает его понурым взглядом. — Спасибо, Саша, — несмотря ни на что, Володя дарит Романову благодарную полуулыбку. Может, вечер не будет таким, каким Вова его представлял, но уже поздно. Надо идти. Входная дверь хлопает, оставляя Александра Петровича одного. Володю ждёт снятый клуб-ресторан на Фокина и громкая музыка. Он спускается по лестнице, выходит на ветреную улицу, оглядывая цветущие кустарники. Давно он на улицу не выходил… Каждый переулок был знакомый, но далёкий, каждый дом хранил небольшую историю, и Вова даже снова почувствовал себя как прежде. Как будто нет грустного и злого Саши дома, как будто нет этих чёртовых трёх баллов, нет бесконечного страха родителей, нет заживающих ран от их рук. — Вова! — На очередном повороте Лёня окликивает друга. Там, за углом, стояла Вера и ещё несколько их одноклассников. Володя в недоумении подходит ближе, а потом уже замечает, как вся компания пытается спрятать крепкий алкоголь в различного рода сосуды. У Зеевой была расчёска-фляга… Изобретательно. — И сколько вы так перелили? — спрашивает Володя, заинтересованно наклоняя голову. — Две бутылки коньяка! — Гордо говорит Вера, взмахивая рукой. Выглядела она просто потрясающе: нежно-зелёное платье переливалось в оливковое, а на плечи накинут розовый, полупрозрачный платок. Ободок был с лёгкой, короткой вуалью, а образ подчеркивал такой же нежно-розовый корсет. Видно, что Лёня старался соответствовать: черный пиджак разбавляла зелёная рубашка, а розовый платок в кармане акцентом сочетался с нарядом Веры. — Вы замечательно выглядите, — зачарованно произносит Володя, доставая телефон, чтобы щёлкнуть пару в глупой позе, где они пытаются замаскировать алкоголь под что угодно. — Давайте быстрее, у нас через пятнадцать минут начало, — тихо шепчет одноклассница, пряча на дно сумки маленькую бутылку ликёра. Небольшое столпотворение вчерашних школьников у входа к месту проведения выпускного рассосалось парой слов ведущего мероприятия. Он впускал каждого выпускника по одному или по паре, в фоном звенящие колонки крича прижившийся титул ученика, имитируя выход по ковровой дорожке. Немного стыдно, конечно, щеголять на всеобщем обозрении со звенящим алкоголем в колготках, но этот стыд за бьющееся стекло легко перебивался громогласным представлением следующего ученика. Володя входил в здание под кличкой «Любимчик учителей», а следом за ним вошла пара из «Грозы несправедливости» и «Мисс лучшие щечки». Первый час прошёл быстро, все кушали, кринжевали с презентации, содержащей ранние фотографии их класса с далёких нулевых, пропускали танцевальные паузы и просто наслаждались вечером. Володя тоже старался расслабиться, но иглы из тела лезли наружу с такой скоростью, что спросить лишний раз что-то у него не получалось. Наверное, пришёл он сюда не зря, но дома было бы не так нервно, возможно. Если бы не Сашина отстранённость, они бы проводили время вместе, а не по отдельности... Они бы... Они бы... — Вова, — Лёня ловит друга где-то по дороге в чертоги своих мысленных сожалений, благо, вовремя успевает его встряхнуть за плечи, — убирай свою кислую рожу отсюда и приведи нам счастливого Володьку, который был бы счастлив целой миске рамена, как Наруто. Маринованные корешки бамбука подхватываются палочками и отправляются хрустеть в рот, а ладошка подхватывает ещё ни разу не тронутый бокал. Горечь моментально обжигает полость рта. Вова как последний глупыш держит шампанское за щеками и смотрит в самом напуганном виде попеременно на Лёню с Верой. Не может быть, что они подлили ему алкоголь, да? Наверняка он просто перепутал свой с чужим! — Глотай, дурила! — Верочка закрывает ладошкой дрожащие сжатые губы, — Тебе нужно как-то расслабиться, хотя бы таким образом, давай, молодость одна! И Приморский сглатывает, вздрагивая всем телом и ероша ровные до этого волосы. Вряд ли это можно назвать предательством, друзей можно понять, им хочется провести выпускной втроём, а не с миской пересоленного слезами супа. Володя не однокапельный, ради занимательного эффекта опрокидывает ещё пару бокалов, становясь освободившимся от оков неловкости. Наконец-то на танцполе перестаёт пустовать... Алкоголь легко кружит голову, громкая музыка перебивает мысли, а сердцебиение подстраивается под ритм. Володя танцует просто потому что движения разгоняют кровь, Вера не против разделить танец пару раз, в их веселье позже вливается Лёня, из-за чего танец становится неразборчивым, но более весёлым. В шампанское подливается чей-то ликёр, из колонок начинают петь «Twice», из-за чего крышу сносит окончательно. Они с Лёней танцы эти учили, поэтому легко и синхронно повторяли движения, как будто сами вчерашние айдолы. Вова забыл про Сашу, забыл про всё на свете и просто наслаждался. Школа позади и это действительно праздник, которого больше никогда не будет. Какой-то парень из параллели незаметно наливал шоты водки с каким-то сладким сиропом, из-за чего вкус алкоголя смягчался, и было даже как-то плевать, что родители тоже с этого, может быть, начинали. Вова уверяет себя, что это «на праздник». Это один раз. Он же больше так не будет, да и какая разница, если впервые за эти дни у него счастливая улыбка на лице и фотоплёнка засорена глупыми снимками. — У тебя пиджак как у Александра Петровича! — Кричит Вера на ухо сквозь шум музыки, а потом смеётся. Вова, весь покрасневший, тоже начинает угорать. — У него спиздил, — кивает Вова, надеясь, что это будет воспринято как шутка. И действительно, всё обходится. «Сториз» наполнены различными видео, Жожопозинг был успешно выполнен с каждым уважающим себя человеком в этом помещении, и Володя чувствует, что на душе становится немного тяжелее. Не сильно, но тоска накрывает: пьяный мозг сам себя накручивает, а движения становятся совершенно не скоординированными, словно Приморский не по полу идет, а по палубе в сильный шторм. Вера и Лёня куда-то пропали. От этого понимания колет в сердце, юноша оглядывается по сторонам в поисках друзей, и паника сама по себе приходит, растёт на ритме электронной музыки, ощущение покинутости не проходит. «Вы не видели Веру и Лёню?» — вопрос почти каждому однокласснику. Те лишь мотают головами и пожимают плечами. Поиски затягиваются, Володя обходит места по второму кругу, пока ком в горле не проливает первые слёзы. Вова, и так эмоциональный, был готов разрыдаться по щелчку под действием алкоголя. Горячие слёзы бегут по горячим щекам, Вова, стыдясь своей истерики, врывается в туалет чтобы умыться, где Вера и Лёня самозабвенно целовались. Прильнув к раковине, чтобы не упасть, Вова начинает: — Я д-думал вы м-ме… меня бросили-и… — Он не сдерживает слёз и всхлипов, Вера от шока подпрыгивает, оборачиваясь на пьяного в нулину Приморского. — Вова, нет, что ты! — девушка собирает подол всего платья и оттягивает его вниз, скрывая оголённые отчего-то ноги. — Вы вот вместе... Все каникулы вместе, а я как лишний... — паузы между словами Вова берёт только чтобы вдохнуть побольше воздуха и тут же продолжить грустный монолог, смотря в раковину. — Вера, иди к родителям, я поговорю с ним, — всё же туалет мужской, и если ещё кто-то зайдёт в эту открытую, как оказалось, дверь, то её нахождение здесь будет не так легко объяснить, как, например, Володе. Девушка напоследок целует Амурского в щеку и похлопывает друга по содрогающейся спине, выходя наружу. Несмотря на алкоголь в крови, Володе понятно ощущение стыда. Ему жаль, что он говорит так откровенно о том, что его беспокоит, ему жаль прерывать обычную ласку парочки в уединённом помещении, но по-другому он не может. — Блять, — Приморский перестал совсем следить за выражениями и интонацией. В туалете играет приглушенно музыка из главного зала, но Вова всё равно повышает тональность, скрипя сорванным голосом, — блять, Лёня... Блять... По шагающему желудку понятно, что мимо пищевода водка не пройдёт. Ноги почти не держат, сейчас опора только вялые варёные руки и, в большей степени, самый близкий в жизни друг. Это последнее состояние, в котором хотелось бы показываться кому-либо. Ни родителям, ни Лёне, ни даже Саше не хотелось бы демонстрировать фокусы с выворачиванием желудка изнутри. Саша... Саша настоящий придурок, что он вообще в жизни Вовы понимает? Возомнил о себе черти что, ещё и на выпускной не пошёл, а дома остался... Переживает, наверняка... Действительно, блять. — Саша такой мудак, — Володя уже ретировался в сидячее положение на холодном полу туалета, обнимаясь с чёрным стильным унитазом, — и во-ообще... кому нахуй важно как лежит мыло?! Вот тебе важно? Леонид по-дружески, наигранно возмущенно качает головой и похлопывает вздрагивающую от каждого вздоха спинку. На воде плёнкой плавает что-то белое, наверное, Володя запивал алкоголь милкисом. — И мне тоже нахуй это не важно! Никому в жизни не важно это сраное мыло! Соси, Саша, своё долбанное мыло, свои ёбаные полотенца для рук и свои сраные... Свой сраный хуй! — Володя схаркивает собравшуюся слюну в воду и всхлипывает, заливаясь слезами. Лёня ошеломлено застыл, переваривая Вовины слова. Тревога ударила бесконечным потоком, Амурский вытащил из пиджака розовый платок и пошёл смочить его в холодной воде. Вернувшись, он вытер другу лицо, растягивая молчание. — А хуй тут причём? — Запоздало спрашивает он, хмуро оттирая чужие губы. — Зимой он набухался каким-то в-вином, — Володя всхлипывает, ерошит свои волосы, — и-и он заставил меня отсосать. Я… Я ушёл, ну, там вообще всё только нач-началось, — слёзы снова текут по щекам, а Лёня начинает бледнеть, — но это б-было так ме-ерзко, он на вкус был как кожа п-просто, но… — Бля-ять че за мерзость, Вов? — Лёня прикрыл рот рукой чтобы самому не блевануть. — Я понимаю е-ему жаль и мы долго г-говорили и он даже пошёл к этому… блин… — Вова падает лицом в свои ладони, вспоминая слово, — ну на терапию пошёл, короче. Я д-думал, что всё будет ок, но он… Сейчас ничего я не понимаю… — Да кинь ты его наконец! — Нет! — Вова тут же отлип от ладоней, — я его люблю, Лёня, он… Он тоже меня л-лю-юбит… Просто что-то не так, понимаешь? Он правда хороший… — Хорошие люди сосать не заставляют! — Вскрикнул Лёня, зло сжимая кулаки. — Да я не- я в рот просто взял… — Прекрати это говорить, Вова, твою мать! Володя залился тихими всхлипами и сжался на полу. Лёня пытается наладить дыхание чтобы не пойти и не убить Александра Петровича прямо сейчас. — Я бы не был с ним, если бы он не умел меняться. Ты мне в-веришь? Лёня молчит, пряча руки в карманы брюк. Выпускной не мог обойтись без херни, верно? — Я тебе верю, а ему нет, — отрезал Амурский, помогая Вове встать, — умойся. Сейчас воды попьешь и домой пойдешь, хорошо? — Хорошо, — обречённо соглашается Володя, явно не желая возвращаться в квартиру к Саше, боясь получить от него холод. — Что за пиздец… Я так и знал что хорошим это не кончится, — Лёня уже примерно понимает, какое гневное сообщение он напишет Саше, как его унизит одними словами. Вова полощет рот и умывает уставшее личико. Холодная вода капала с подбородка, Лёня вытащил салфетки для рук и дал Володе вытереться. — Блевать больше не хочется? Вова помотал головой. Ему уже полегче. Следующие полчаса прошли как в киселе: на слабо освещённом танцполе уже довольно лениво плыли руками подростки и совсем немногие из родителей, Лёня где-то поодаль разговаривает по телефону, наверное, вызывает такси, и заботливо накидывает Вере на плечи свой пиджак, несмотря на то, что та его даже словами не просила. Володя лишь переводит взгляд с толпы на стол, за котором уже почти не осталось чего-то съестного, медленно моргает и прихватывает бокал с чем-то прозрачным, «на посошок» — так называли такие капли спиртного родители, перед тем как отправиться в круглосуточный за новыми бутылками. В голове пусто, как в такси, что вызвал Лёня. Водитель курит снаружи, Володя тоже дышит перед посадкой, а машина пустует, заведённая, рабочая. Как и мозг Володи работает, но совсем никуда не двигается. — Приехали, — слава богу, что адрес и деньги были на совести Амурского, он просто ангел-хранитель для пьяного Вовочки. Ноги не просто ватные, они облачные, невесомые, словно каждую из них удалось очень сильно отсидеть, а потом ожидать самые неприятные судорожные покалывания. Он не помнит, как постучал в квартиру, он не помнит, как смог добраться до двери, да что там, он даже не помнит как он вышел из машины, но он отчётливо будет помнить нахмуренное выражение лица Саши. — Вова, два часа ночи, заходи скорее, — стоило потеряться в компании других личностей, чтобы Саша начал хоть о чем-то начал беспокоиться? Володя тут же переступает порог и захлопывает одним движением пятки дверь, наливаясь какой-то злостью на такое поведение Романова. — Ты! — Володя облокчаивается о дверь, стаскивая с себя обувь своими же ногами, — ты, ты, ты! Ты душнила, ты мелочный, ты придираешься ко всему, ты всё сделал неправильно сам, ты извращенец, ты!.. Володя говорит спутанно, тычет в Сашу пальцем, а в глазах снова слёзы от бури эмоций из-за одного вида Романова. Нет сил терпеть это больше, Вова устал от холода, устал молчать, устал пытаться что-то сделать. Он хватает Сашу за ворот футболки и глубоко целует, прижимая к себе. Александр Петрович сейчас казался почему-то очень хрупким, таким, каким раньше Вова его не замечал. Приморский целует долго, не даёт отстраниться, держит Сашу за талию несмотря на их разницу в росте, и, кажется, не собирается отпускать. — И я люблю тебя, — скорбно шепчет Володя, уткнувшись Романову в грудь. — А ты об меня ноги. Как будто я тебе не нужен. Как будто тебе реально важно, как я кидаю белье в стирку и какое мыло в мыльнице, а мои чувства не важны. Я устал, я устал, что ты холодный, я стараюсь, а ты… Вова почти насильно обнимает Романова, как будто тот может убежать из собственной же квартиры. Руки Володи пьяно двигаются по чужому телу, он трогает вроде и поверхностно, но как-то пошло за счёт нетрезвого разума. Не хотелось чтобы всё это продолжалось, хотелось со всем разобраться и покурить… Покурить? Голова работает медленно и с перебоями. Вова ведь никогда не был увлечен сигаретами, откуда это желание? У них даже руки похожи, у Саши лишь ладошки чуть длиннее из-за пальцев пианиста, в этих четырёх тощих ветках было бы сложно не запутаться. Саша своими ветками отпихивает Володю осторожно, пытается ловить его запястья по одному, но не успевает, руки тут же выскальзывают из кожаных наручников и всё наглее лапают откровенные места. В ход идут ягодицы, бёдра и узкая талия, которую сжимают, пощипывают и сдавливают до белых следов на слабой до синяков коже. — Вова, — мужчина ещё терпеливо пытается обратить на себя внимание, постоянно убирая от себя проворные ладошки. В этот раз Вова вовсе не слушается, алкоголь подарил борзометр, который в первый же вечер использования просто взорвался и раскидал повсюду ртурные шарики. Пьяный подросток тычется носом между плоских грудей и старается вдохнуть больше родного запаха, — Вова! Прекрати немедленно! В конце концов он хватает его за плечи и с силой отстраняет от себя, но не отпихивает, а всё так же заботливо поддерживает за наплечники собственного пиджака. В лазурных глазах уже набегает водопад. — Почему ты просишь меня прекратить? Разве ты этого не хотел? Ты же хотел с самого начала, зачем т-ты сейчас меня отпихиваешь? Потому что не любишь больше, да? — Вова снова плачет, весь покрасневший от алкоголя. Он слабо сопротивляется, но путается в своих же руках и обессиленно их расслабляет, громко всхлипывая. Слова неприятно режут по сердцу. Саша не чувствует желания к такому Вове. Он пьяный, слишком чувствительный, слишком скандальный. Его предложения даже не воспринимаются серьезно, потому что с зимы поменялось всё, а с момента их первой встречи — тем более. — Зачем ты меня оставил у себя, если тебе плевать? — Вова выкручивается из Сашиных рук чтобы снова попытаться прильнуть к родной груди, но уже в жесте печали, нежели возбуждения, — ты даже ответить мне не можешь. Вова чувствует себя как никогда одиноко, не чувствуя Сашиных объятий и слов. Стена не пробивается ничем: ни оскорблениями, ни касаниями, ни обвинениями, ни слезами. Вова теряет бесконечные силы перед этим льдом, а от бессилия хочется бить мебель и посуду. Почему Саша просто с ним не поговорит? — Ты даже ответить мне не можешь! — Володя так горько это говорит, словно Саша холодный труп, неспособный дать ответа, а Вова потерявшая его вдова. Саша молчит долго и упорно, думает обо всём и сразу. Обо всех сказанных и умолчанных словах, обо всех последствиях всех действий, о том, как они будут разговаривать завтра. Он молча смотрит в пол где-то за Володей, пока тот не бьёт его вялым кулаком в грудь. — Тебе пора спать, — Романов отвечает, но не то, что нужно сейчас услышать Володе. Своей наигранной заботой он лишь отталкивает, заставляя сомневаться в правдивости любого слова. Дело ведь не в принятых на грудь граммах, Володе они лишь помогают раскрыть рот и наконец-то начать что-то говорить. Дело в бездействии, в отстранённости, в отсутствии взаимной любви, как кажется мальчишке. Справиться с ним одним не представляло никаких трудностей, Саша мог просто сказать: «иди спать», и Приморский бы дремал через полчаса, но в дуэте с алкоголем весь авторитет, всё хозяйское лицо просто перестаёт существовать на этом свете. Саша для него никто и звать никак, пока с эритроцитами бежит шипящий сладостью Святой Стефан и убийственная Столичная. Романов ведёт упёртого парня в спальню и старается не обращать внимание на вещи, задетые Вовой в попытках остаться в коридоре. — Отпусти! — Володя дёргает руку на себя, в итоге притягивая Романова к себе. же. Он смотрит в его глаза, а в собственных снова слёзы, — ты меня не любишь? Ты меня… Саша вздыхает и снова тащит Вову к кровати, пока тот пытается не задохнуться от возмущения. Мягкий матрас сделал падение нежным и неловким, Приморский странно приподнимается на локтях и берет Сашу за руку, притягивая к себе и громко всхлипывая. — П-пого-овори с-со мно-ой, — язык заплетается, глаза мутные. Володя явно ничего не понимает, картинка в глазах крутится, а зрачки не могут сосредоточиться на Романове. Вове почему-то кажется, что его лицо не выражает абсолютно ничего, — поговори, поговори, почему ты не видишь? Я-я… Ты меня ненавидишь? Потому что я сбежал з-зимой? Д-да?! Слова то переходят на вскрики, то в шёпот. Руки у Приморского крупно дрожат, он громко всхлипывает и никак не хочет отпускать Сашу. Чувствуется даже по запаху, насколько Вова пьян. Возможно, алкоголизм это действительно наследственное, потому что на Володю алкоголь действовал слишком ярко, плачевно и мощно. Саша никогда не видел его таким: даже, казалось бы, в плохие дни, Володя находил в себе силы держать в себя руках. Он был эмоциональный, но не настолько, и градус увеличил диапазон эмоций в несколько раз. Психически здоровым человеком в современном мире не может считаться почти никто, но Саша считает себя достаточно адекватным, чтобы не применять грубую силу по отношению к упёртому на своей точке зрения человеку и не повышать голос из-за простого недопонимания. Позволить себе поцелуи, нежность, ответную реакцию на эротического подтекста поглаживания он тоже не может. Бросается из крайности в крайность — либо он может дать всё, либо не даст совсем ничего и оставит при себе. — Ты ничем не лучше своих родителей, когда пьешь, — последние слова были брошены в кольцо Володиных нервов, а трибуна верещит «ура, слёзы». Отвратительно. Саша отстраняется как можно скорее и закрывает дверь в спальню с наружной стороны. Спина жмётся неразлучно с затылком к белому дереву, вместе со скрипом хлопковой рубашки за дверью доносится разрастающиейся пьяные завывания, разрывающие сердце. Романов скатывается на пол, приобнимает успокаивающе колени и вслушивается во всхлипывания где-то там, на просторной кровати. Темнота коридора жутко накрывает его с головой. Володя тонет в гигантском одеяле, кутается в него как можно плотнее, а Саша довольствуется весенним клетчатым пледом на диване, обещая себе и Володе завтра разговор и извинения за острый язык и прохладу слов.