Романов азбуку пропил

Последний звонок перед экзаменами — это попытка надышаться перед смертью. Володя впервые в своей жизни одевается настолько вычурно-официально. Он тревожно перечитывает план мероприятия, чтобы точно всё пошло как надо. Самое главное это что? Это цветы. И Володя не был бы собой, если бы с боем не выбил право дарить их именно учителю русского. Аргументация «я с ним уже год занимаюсь, хотел бы поблагодарить», сработала отлично. Красные, свежие, пышные розы лежали в руке, как влитые. Володя поправляет букет, а потом смотрится в зеркало, подмечая, что всё-таки костюмы ему идут. Ну, иногда. По праздникам. «Тяжело выглядеть презентабельно на праздниках, когда ты каждый день красив и ухожен», — если дословно цитировать Романова на первом курсе, можно подумать, что его кредо — выглядеть эстетически уравновешенно. Жаль, что не всегда он соблюдал построенные им же самим критерии по одним и тем же причинам. Буквально месяц назад Володе довелось застать его с жидкой и совсем мелкой щетиной на подбородке. Вова ещё с самого порога спальни предвидел, что будет на неё пялиться ещё часа два, пока бурлящий негодованием Саша проспится. Больше такого тотального изменения во внешности Приморский уловить не сумел, как бы ни старался. «Может, мне парфюм сменить? Или тоже надеть тройку?.. Нет, ничего не стоит менять, черновик рукописи прекрасен своим исходником, а не дополненными по пути эпитетами, растерявшими нить повествования», — доставки с вещами прошедшей недели моды в Париже ждать слишком долго, только если к самому выпускному, а нужен наряд уже сегодня, желательно уже постиранный и поглаженный. Решение нашло себя само. План оказался даже перевыполнен — у Володи, дарившего ему букет, волосы скучерявились в тугую пружинку и взъерошились у корней. Александр Петрович в бадлоне и Александр Петрович в рубашке — разные люди. На Романове эта рубашка, — к слову, белая, — сидела просто идеально. Что уж говорить про жилет, который поверх был, как влитой. Его грудь, начиная от ключиц и заканчивая рёбрами, было идеально видно. Талия грамотно подчёркнута, галстук чуть ослаблен, а брюки очень даже сладко облегали ноги. Володя тяжело вздыхает, чуть крепче сжимая букет. — Спасибо, что довели нас до последнего звонка, — говорит Вова, протягивая пышные розы. Где-то рядом были другие учителя, но Володя головой не крутил: смотрел точно прямо, густо краснея. Жалко, что Саша не сможет сегодня погулять с ними по городу. Впрочем, Володя с радостью потом перескажет свои похождения. Теперь, когда день намного дольше, можно гулять до самого-самого вечера и не мёрзнуть. Из динамиков звучат прощальные слова. Володя несколько печально оглядывает школьный зал, понимая, что вряд ли вернётся сюда спустя месяц. Саша будет тут работать, а Вова уйдёт, не вернётся, пройдёт эту ступеньку в своей жизни. Интересно, какой последний звонок был у Александра Петровича? — Пойдём в центр? — на плечи навалилась Вера, шепча прямо на ухо. Приморский вздрогнул, глянул чуть вбок, чтобы увидеть девушку, и кивнул. Конечно, они все пойдут в центр. Они заслужили отдохнуть. Саша, вообще-то, не должен был выступать, — по крайней мере Володя не слышал, чтобы тот показывал своё желание, — но он выходит к микрофону, оглядывая зал, полный выпускников и их родителей. Как жаль, что одна пара из отца и матери, ожидаемо, отсутствует. В глубине души — очень жаль. Спорно сейчас рассуждать на тему роли Саши как классного руководителя. Был бы он плохой организатор вечно бегающих по коридорам пятиклашек или хороший кадр для эдитов семиклассниц — нельзя сказать точно, ибо Романов краеугольным горючим сланцем с Прибалтики кажется. Отменно ведёт уроки и выступает на классных часах, но не в силах сдержать себя, проходя мимо истошно ревущего в детских шаловливых пальцах пианино. Саша умеет ругать, умеет хвалить, умеет вовремя притвориться неумёхой, но совсем не умеет быть ответственным не только за себя. — Дамы и господа, — любое другое приветствие не прокатило бы волну смешков по старшим классам, — Могу с уверенностью сказать, что запомню этот год как самый первый и самый значимый в моей дальнейшей карьере. В ваших руках ручки, перед глазами свиток, длиной в жизнь, а знания, которые вложили ваши учителя, должны остаться в головах. Школа это лишь часть жизни, она не смогла бы объять всё, но постаралась научить важней из навыков человека — социализации. Вы познакомились за эти одиннадцать лет с безграничным количеством ситуаций, поэтому, прошу, не переставайте общаться. Не останавливайтесь на комфортном круге общения, никогда ни о чём не жалейте и не забывайте о двойной запятой при обобщении деепричастного оборота. Счастливой вам дороги. Конец отгрызла громкая торжественная музыка из колонок, от которой на сцене даже конфетти разлетелись в разные стороны. Молодой учитель кратко отдаёт поклон и возвращается в строй из рабочего состава школы, который большая часть учеников слушала уже с меньшей мотивацией. Детско-юношеский коллектив «Морячки» спел прощальную школьную песню — Вове кажется, это из «Ранеток»… У главы организационных вопросов всегда были какие-то проблемы с наполнением праздников музыкальным сопровождением, ибо колонки портили весь хор пляшущих девочек. Пара-тройка напутствующих слов, награждения Готовых к Труду и Обороне и вот он — своеобразный пик торжества. Лёня и Вера заранее покинули зал и уже стеснительно держали друг друга за ладошки, пока шепелявый физрук выдавал последнюю грамоту. Они прекрасно смотрятся вместе, даже несмотря на неловкие ужимки в движениях обоих. Пара единым целым перешагивает из лёгкого квадрата в мягкий поклон, а Вова завороженно, будто не видевший ни одного концерта корейских идолов, наблюдал за ещё не начавшимися отношениями его друга. Володе не с кем танцевать. Только спустя время он переводит взгляд на спину Саши и ощущает тоскливый укол: ему жаль, что у них нет возможности практически ни на что. Мысль врывается в поток праздничного настроения, как камень в воду. Володя потеряно поджимает губы и старается не показывать своих чувств. Ему было бы легче, если бы он узнал, что Саша чувствует то же самое. Прощальная фотография с учителями была в холле. Флаг города гордо висел за их спинами, фотограф старался расставить всех хоть немного кучнее. — Душно пиздец, — жалуется Лёня, немного ослабив галстук. Володя хмыкает и шепчет, что можно потом этот галстук убрать в карман. Амурский внимательно смотрит на друга, а потом куда-то за его спину. Тяжёлый вздох, как будто в Лёне борятся два волка: чёрный и белый… Один означает свет, а другой означает тьму. Сильный волк будет тот, которого Лёня кормит. Сегодня победила тьма… Рука хватает Вову за плечо и тянет куда-то назад. Приморский только возмущённо вздохнул, пока друг пытался запихнуть его в какой-то ряд. — Да прекрати! — шипит Володя, пытаясь отцепить от себя чужие руки. — Спасибо потом скажешь, — как-то совсем зло пробубнил Лёня и ушёл на своё место. — Всё! Вот так, — просит фотограф, привлекая внимание к объективу. Володя тяжело вздыхает, становится прямо, и только сейчас замечает прямо перед собой взгляд серых глаз. Саша смотрит с гордостью и нежностью. На его губах совсем лёгкая улыбка. Спустя секунду его взгляд утекает на камеру. Володя глотает воздух, а вместе с ним и чувство влюблённости, после чего сам нежно улыбается и глядит в кадр. Пока все родители потихоньку расходились, а ученики собирались у выхода, чтобы пойти в центр города, Володя тихо подходит к Александру Петровичу, чтобы перекинуться парой слов. В шумной обстановке слёз и смеха их почти незаметно. — Я могу зайти после того, как мы погуляем, — шепчет Володя, но потом его что-то дёргает глянуть на Александра Петровича снова. Это же не просто праздник. Это прощание с местом, в котором он встретился с Сашей. Это прощание с Александром Петровичем, который ему учитель. Мир громко рушится, и Вова довольно быстро понимает, что вот-вот расплачется. — Я буду по вам скучать, — говорит он так, как будто они никогда больше не встретятся. И слёзы льются ручьём прямо по щекам, — С-спасибо за всё, Александр Петрович. Вова всхлипывает, и на этот звук, кажется, реагируют окружающие. Нет ничего плохого, чтобы плакать в этот день: вон, девочки из параллели обнимались с учительницей физики, а учительница ИЗО чувственно прощается со своими любимыми учениками из класса «А». Люди почти не удивляются Вовиным слезам, а он сам наоборот не понимает, из-за чего его так пробило. Он собирается отвернуться к широкому окну, даже рукав рубашки задирает повыше, собираясь вытереть влагу у глаз, как на плечи опускаются чужие-родные руки. — Владимир, что вы, не расстраивайтесь, мы же видимся не в последний раз, — Романов чуть сгибается в коленях, улавливая зрительный контакт на одной линии, — Мы увидимся с вами на экзаменах, будем держать связь до вашего поступления. Впереди ваш грандиозный выпускной, поэтому сегодняшнее прощание лишь формальность. В любой день вы, Амурский или Зеева можете зайти в родную школу и пообщаться с любимыми учителями, можете даже Лимонову и Фаготову брать с собой за компанию, мы все будем рады вас видеть, вы ведь наши дети. Пока Александр отчаянно сдерживает себя в руках, боясь допустить ошибку и случайно обнять Вову, Лёня в руках заботливой Верочки терпеливо выдерживает поправление алой ленты поперёк туловища. — Тц, — еловые радужки пропадают сверху, оставляя лишь раздраженный белок. — Больно цапнула? — обеспокоенная девушка с булавкой в пальчиках поднимает взгляд на одноклассника. — Нет, я просто… — Лёня тут же теряет взгляд, рассредотачивая его с непристойной картины средь бела дня до плаката о вреде наркотиков, висящего здесь без малого три года, — Ну… Просто хавыч между клыков застрял, вот и хотел языком выковырять, во, смотри. Оправдание своему раздраженному цоканью зеленой петрушкой сидит зайцем в ряду здоровых зубов. Вера лишь понимающе кивает и возвращается к попытке покрепче усадить ленту выпускника. И ведь лишь Лёне кажется такой их разговор до ужасного интимным и неприличным. Другим же наоборот, более чем понятно: учитель просто поддерживает растрогавшегося мальчика, придерживает его за плечи, держит дистанцию, не выглядит опасным. Амурский понимает, что ничего страшного сейчас случится не может, но всё равно взгляда не сводит. Он знает: даже если Александр Петрович сейчас обнимет, никто это за странность не посчитает, учитывая, что весь их класс был в курсе дополнительных у Романова. Ну вот, короткие объятия. Лёня старательно делает вид, что умирает со скуки, а Вера наконец-то оборачивается. — Русичка и Володя такие хорошие, — она кладёт голову на плечо Лёни и хитро улыбается, — Вот бы манхву по ним. — Фу! Вера, не говори так! — Лёня закрывает лицо руками и громко дышит от возмущения. — М-да, у парней вообще нет вкуса на пейринги, — сама для себя говорит Зеева и хлопает Лёню по плечу. К паре наконец-то подходит заплаканный Володя, слегка потерянный от собственной эмоциональности. Вера чувственно вздохнула, притягивая Приморского к себе, чтобы крепко обнять. Ей тоже было тяжело расставаться с учителями, которые помогали ей в жизненном пути. От одной мысли — ножом по сердцу. — Ну всё, не вешаем носы, — Зеева тянет и Лёню в их общие объятия, а потом начинает шептать, — Сейчас пойдём гулять, потом фоткаться на набке как настоящие стрейты, а потом на концерт. — А фильтр с собачьими ушками будет? — так же тихо спрашивает Володя. — Нет, будет эмодзи чёртика, — угадал Лёня. — Э, мы сегодня стрейты, а не оффники. Ладно, потопали, нас уже ждут ребята, — девушка отцепляется от Амурского и Приморского и двигается к выходу. Недолгая пауза между парнями. Володя смотрит на Лёню и мягко улыбается. — Спасибо тебе. — Спасибо в карман не положишь, с тебя рамен. И моти. Вова прыскает, вздыхает и кивает. Всё, лишь бы Лёня был счастлив. Остаток дня действительно проходит так, как они и планировали. Последний звонок был у всех школ, город заполнен лютыми выпускниками, но фотография на набережной сделана, улицы пройдены, осталось добраться до концерта, а потом, с чистой душой, идти спать. Холодный ветер дул с залива. Позади город яркими огнями горел только для них. Володя смотрит на неловких Лёню и Веру, которые так очаровательно держались за руки. Вокруг такие же ребята, совсем зелёные, но впереди вся жизнь. Плавно музыка перетекает в медляк. Подсветка сцены — нежно-розовая, и ожидаемо, что Лёня молчаливо приглашает Веру на танец. Они крутятся расслабленно и медленно, нежно, так, как будто вокруг никого, и есть только они. «Караванами, параходами» Лёня впервые был с кем-то настолько нежен. Его руки держали Веру так, как будто она сделана из хрусталя, не меньше. Вера же никогда не улыбалась кому-то настолько тепло. «Я к тебе прорвусь, mon amie» Володя сидит на бордюре. Он не танцует: просто наслаждается песней. Пара незаметных фотографий на память запечатлела, кажется, первый их поцелуй. Приморский искренне счастлив. Будет, что вклеить в альбом потом. «Это будет нетрудно, это по-любви» Громкие фейерверки окрашивают небо в фиолетовый. Володя долго смотрит на тлеющие огоньки и думает о том, что будет дальше. Что будет с ним, что будет с Сашей, что будет с Лёней и Верой. Будущее уже наступает, а он, кажется, только-только начал наслаждаться школой. Песня кончается. Володя оборачивается на своих друзей и машет рукой, предупреждая, что ему пора. Саша, наверное, уже спит, но Володе хотелось ворваться к нему домой и попросить свой танец, который он тоже, без сомнений, заслужил, как и все выпускники. Приморский смотрит на часы и решает, что сегодня он имеет право опоздать домой. Десять минут у Александра Петровича не сделают погоды. Под шум улиц, песни и счастливые лица выпускников, Вова почти бежит к своему уже не учителю. Всë вокруг такое живое, что спать не хотелось совершенно. Вся ночь на ладони, и потратить её зря было бы просто кощунство. Вова звонит в дверь, нарушая тишину подъезда. Интересно, если попросить, то Саша включит классику? Может, вальс? Или просто какую-то песню? Или он сам догадается, зачем к нему прибежал его выпускник в такое время? Вова не знает, как Саша печально смотрит на вторую связку ключей на туалетном столике. Он не знает, как Романов готов слюной истечься, лишь бы жадно зажать плюшевого Володю в объятиях и выдавить из него все пуговки на хлипких нитках. Ему невдомёк, как Саша проклинает собственное домашнее задание после девяти месяцев проверки чужих клякс в тетрадке. Приятно видеть на пороге выпускника даже в тончайшем шелковом халате, надетом на скорую руку после распаривающего кожу душа. Романов открывает дверь и вскидывает в коротком движении запястье, желая удостовериться, что уже давно за одиннадцать. Не время чая, пора пуститься в пляс и позабыть про все тяготы жизни. Они не успевают поговорить о чем-то, хватило быстрого «Привет» и «Могу ли я пригласить тебя на танец?» Белые кеды небрежно остались подглядывать за парой с высоты коврика в прихожей. Что-то нежное, что-то значимое должно стать окончанием их, наполненного эмоциями, дня. — Ты… Ты ведь понимаешь о чём она поёт, да? — Вова неловко задаётся шуршащим вопросом посреди танца. Начинать было очень волнительно, на первых шагах вовсе покалывало в кончиках пальцев от смущения. Саша великолепно ведёт, но руки… Словно бы боится лишний раз потрогать своими грязными пальцами только что отполированный бриллиант в четыре карата. — О любви, — после кивка продолжает Романов, — Она поёт о любви, дорогой… Вероятно, это его голове тяжело, не иначе, он бы не стал класть голову ему на грудь просто так, верно? Он же все ещё не привык к ласкающим поглаживаниям?.. Нельзя давать себе спуск, нужно держать себя в руках, нужно… Прохладная ладонь подхватывает гладкий подбородок, поднимая любимый лик на свой взор. Поцелуй падает в копилку нежнейших моментов в жизни, пока Эдит Пиаф бархатно строчит последний припев дрожащим голосом. Долгие объятия губами. За ними ещё одни. Можно почувствовать складочки напряженных лепестков Вовы и… Где его руки? Володя сдавливает чужую талию трясущимися страхом руками и утыкается лицом в глубокое гладкое декольте. — Вова… Послушай… — и сам себе даёт сильную пощечину. Сейчас ему удаётся отказать, а ведь у Приморского такой привилегии не было. «Раз вы находитесь в неравных по статусу отношениях, вашему партнёру будут недоступны некоторые слова, которые сможете сказать вы. Этого не избежать, пока вы не сможете спуститься к нему или пока не поднимите его. Как думаете, какие слова не сможет сказать ваш партнёр?» — Пожалуйста, остановись, — Саша забирает разбрёдшиеся по телу ладошки своими пястями и отстраняет выпускника от себя, — Давай не будем торопиться… Для нашего же блага. Володя смотрит на Сашу смущённо и немного потерянно. Конечно, ему неловко от своего внезапного порыва, возможно слишком резкого, подросткового и необдуманного. Он отстраняется от Романова, пряча взгляд и краснея. Не хотелось вызывать плохие эмоции, просто, наверное, день был настолько хорош, что опьянил сознание. — Я понимаю, — Вова правда понимает, нежно улыбается и невесомо берет Сашу за руку. Может, никто из них не готов на самом деле, — Прости пожалуйста. Я люблю тебя. В темноте Володя по-особенному нежный. Его черты лица сглажены в лунном свете, а взгляд голубых глаз не теряет искорки. Саша переваривает их с терапевтом сеансы долго, даже почти нудно, хотя они и закончились несколько дней назад. Смотреть на их отношения со стороны теперь казалось необходимостью, но было бы совсем замечательно, если бы и сам Володя этому научился. Впрочем, он сейчас должен думать об экзаменах, а не о том, какие были у Романова приёмы с терапевтом. — Я тоже тебя люблю. — Мне надо домой, — обречённо шепчет Володя, не мешая их романтичной атмосфере. Саша бережно оставляет поцелуй на чужой макушке, гладит по плечу и провожает до двери. Видеть влюблённые взгляды до сих пор было чем-то особенным. Вова уверен, что любовь на месте не стоит, они уже много сделали, и будут делать дальше. У жизни на них будут свои экзамены, да? — До завтра, — кивает Вова и удаляется в весеннюю тьму. Саша остаётся один, ждать от Приморского сообщения о том, что дома всё тихо. Владивосток в эту ночь как будто умолял Вову остаться на улице. Шелест листвы говорит о том, что эта ночь в городе безопасна, тихие, тёмные улочки, не показывали свою мрачную сторону, скорее наоборот, казались уютными. Володя идёт вверх по улице, поворачивает к себе во двор, наблюдая, как в типичных панельных домах гаснет свет. Его окно почему-то всё ещё горит. В голове крутятся строчки из произведений Мацуо Басё. Природа Володю сейчас привлекала куда больше четырёх стен. Он пропускает все хокку через себя, рассматривая лепестки деревьев, что блестели в свете уличных фонарей. Заходит Вова тихо, в полной уверенности, что родители спят. Пара секунд идиллии нарушается топотом с кухни. Володя вздыхает. — Где ты был, блять? — отец тянет долгую «ы», хватая Вову за руку и осматривая его лицо. — Последний звонок ведь, пап, — несмотря на все отношения с родителями, Володя рассчитывал на какое-то понимание. Он не вырывается, не кричит, не ноет, а просто говорит. — Мне плевать, что у тебя, тварь неблагодарная, — он сжимает руку Володи сильнее. Вова пугается моментально: после того, как отец сломал ему руку, паника от его действий подступала быстро. Младший Приморский выкручивается из хватки, упираясь в стенку спиной. — Пап, пожалуйста. Я дома, я больше не буду, обещаю. — Рот закрой, — пьяный рык в ответ, а потом ощутимая пощёчина. Володя шокировано вздыхает, хватаясь рукой за щёку, а потом, по чистому рефлексу, закрывает голову двумя руками. Сердце бьётся, как ненормальное, Вова чувствует удар сверху и пытается сгруппироваться сильнее. Его давно не били, но больно всё так же. Отец добирается своей рукой до шеи и душит. Перед глазами всё начинает плыть, Володя хрипит, пытается отбиваться. — Что ты творишь? Голос мамы как спасательный круг. Иногда она всё-таки вела себя как мать, спасая Володю от побоев, но самому Вове казалось, что она это делала только из неприязни к отцу. Они начинают на повышенных тонах ругаться, Вова уже давно не разбирается, из-за чего именно. Он просто сидит на полу и пытается дышать. Дышать. Всё когда-нибудь обязательно станет хорошо, надо просто подождать. На полу скрипит песок. Было бы куда проще сейчас прижиматься к полу зимой, когда только лужи от плотно прижатого снега щипают кожу. Вова пытается быстро уползти в свою комнату на коленях, пытается забить на до слёз колкий песок, пытается не издавать лишнего шума. Очень много пытается. В такие моменты задаёшься вопросом: «А что было бы, если бы на наших ладонях была чувствительность, ну, хотя бы как в мозгу? Как было бы удобно ходить на руках, у нас бы была обувь, а про жонглирование ногами и вообще нельзя было бы говорить, как о чём-то невозможном и магическом…» Выпускник прикочевал в свою обитель и обтёр покрасневшие ладошки об штаны. В тёплом свете уличных фонарей мальчик рассматривает всю комнату с самого дальнего угла. Фигурки, значки на потерявшем сегодня надобность рюкзаке, фото на стекле с Лёней, тельняшка с подписью «Наступят времена почище» от самого Лагутенко и все вкусы пустых вымытых баночек «Милкиса». Вова оглядывает каждую вещь и задней мыслью решает, что он мог бы оставить здесь, а что забрал бы с собой. С собой… Куда-то в другое место, куда-то где никогда не будут бить. В место, которое можно было бы назвать… Дом Александра Петровича удачно пропускает рассветы и романтично провожает закаты. Первые двадцать три года встречают ранним утром интернет-поздравлениями от долгих и длинных стихов Софы до скромного уральского поздравления в три слова. Кофе, сахарная пышка и пара чёрных гелевых ручек в кармане. Да, его ученики не идиоты, но кто угодно в спешке и нервотрёпке подвластен оплошности попросту забыть о существовании паспорта и ручки. День рождения в день первого экзамена у Володи — литературы. Да, сегодня предстоит тяжело поработать языком, чтобы успокоить и настроить на рабочий лад. Школьники собираются у незнакомого им учебного учреждения. Таковы правила. Саша понимает, что для учеников писать экзамен в незнакомом месте — большой стресс, но он старательно убеждал классы, что их знания не в стенах школ, а в черепушке. Саша собирает учеников, сдающих литературу, как утка своих утят. Володи только не видно… Ветер дует сквозь улочки, им заходить через десять минут. Стоит ли ему звонить? А, нет, вон тёмная макушка мелькает за забором. От сердца отлегло. Володя выглядит как-то потерянно и вяло: Саша замечает это по его походке, чуть растрёпанным волосам и уставшим глазам. Шею закрывает бадлон. Тревога нарастает, как снежный ком. Они отходят поговорить буквально на несколько метров, это обычная практика перед экзаменом. Володя мягко улыбается, рассматривая Романова, которого не видел несколько дней. Сегодня день особенный, они впервые вместе смогут отметить его праздник. — С днём рождения, — тихонько говорит Володя, сдерживаясь, чтобы не заобнимать Сашу, — Обещаю, что этот экзамен, в этот день, я точно сдам на сто. Вова до того искренен, что хочется плакать. Весеннее солнце греет ему личико, и с каждой секундой Саша влюбляется всё больше. Сам Володя старается делать вид, что всё хорошо. Что его не колотили несколько дней. Что он полностью здоров и гематом нет. От Александра Петровича нечего скрывать, просто не хочется портить ему день рождения. — Я дождусь, когда все выйдут, вместе с тобой, — ещё тише говорит Приморский, дабы никто не услышал фамильярного обращения к учителю. Впрочем, за шелестом молодой листвы его голос едва ли можно уловить. — Всё что угодно, лишь бы вы не спешили, Владимир, — Романов же показательно отстраняется, якобы раскрывая суть разговора тет-а-тет напоказ окружающим. Он начинает рыться в кожаном портфеле и выуживает оттуда молочную шоколадку. Володя так и не съел её. Во время зачитывания правил, раздачи бланков и написания на доске время начала экзамена, он лишь пальцем поглаживал обёртку, будто бы проводя по худощавой щеке Саши. Первый час уходит на общий настрой на работу, проверку знания ответов ко всем заданиям и заполнение черновика памятками и цифрами нужных номеров. Второй час Вова уверенно раскрывает предложение за предложением, а бланки черновика улетают с бешеной скоростью. На сто восьмидесятую минуту половина аудитории боролась за лишние слова в тексте, лишь бы перевалиться за порог. Ребята из класса, что сдавали географию, уже наверняка закончили, некоторые даже пьют чай с вареньем дома… Володя заходит в учительскую комнату и становится напротив личного репетитора и подопытного в отношениях. — Ну, есть что сказать? — Романов обеспокоенно вскакивает со стула, опираясь руками о стол. — Ну… У меня, кажется, отвалились колени, пока я спускался по лестнице, — шутливо замечает Вова, впервые вставший с древесного ублюдчества, именуемого стулом. Его ножкам точно нужна разминка. Четыре часа в сидячем компенсируются прогулкой плечом к плечу до места их объединённых в один торжеств. Саша выглядел слегка взволнованно, пока они прогулочным шагом шли до ресторана. Он то и дело поглядывал на закрытую водолазкой шею, рассматривал чужие запястья, прикрытые всё той же ветровкой. Волнение не давало покоя, но Володя чуть устало улыбался, разбавляя тревогу спокойствием и любовью. Они шли долгой дорогой, останавливались только, чтобы сделать очаровательную совместную фотографию да забежать в какой-то безлюдный дворик, чтобы незаметно чмокнуться. Вова глупо хихикал, а Саша шикал на него, словно они два подростка, что готовят глупую шалость. — У меня для тебя кое-что есть, — смущённо говорит Володя, очень неловко садясь за столик в ресторане, в который, по-правде, заходил впервые, хотя он и был на Фонтанной, относительно недалеко от дома Лёни, — Сейчас… Володя тянется за рюкзаком и густо краснеет. Не был он здесь из-за нереально высоких цен и нескрываемой элитарности. Для Володи такие места были закрыты: он чувствовал себя не в своей тарелке. И подарок Саше, в силу отсутствия собственного заработка, он делал сам. Подавляя в себе желание бесконечно извиняться, Приморский достаёт небольшую баночку, полную скрученных розовых бумажечек, что были перевязаны маленькими голубыми лентами. — Может, это не что-то дорогое, но я обязательно когда-нибудь наверстаю, — тихонько оправдывается Вова, отдавая Саше подарок, — Можешь пользоваться, когда захочешь. На бумажках были желания и задания. Объятия, поцелуи, романтический ужин, совместное чтение, ночные прогулки, сто поцелуев и много-много всего. Фантазию Володя проявил максимальную, и он искренне надеялся, что Саша не бросит его из-за этого позора. Официантка приносит приборы и пассивно смотрит на происходящее. Она уже выслушала заказ и предпочитала не лезть не в своё дело. Повезло, что это место немноголюдное, без панорамных окон. Саша знал, какое место выбирает, вряд ли их заметит кто-то, кто не должен. Это, конечно, не отменяло того, что Вова был как на иголках. — С днём рождения, — повторяет Приморский, совсем невесомо и незаметно касаясь чужой руки. Взгляд в скатерть означал высшую степень стеснения. В тёмном помещении ресторана и без того худощавый Александр вовсе теряет нотки наличия хоть какого-то подкожного жира: черный бадлон с закатанными рукавами очерчивает талию по искусному лекалу, а брюки обжимают со всех сторон коленные чашечки и их подколенный чай. — Спасибо, шери, — в охвате его рука была едва ли не меньше запястья подростка, Вова даже поражается иногда тому, как эти слабые ручонки переносят стопки тетрадей. Пальцы осторожно открывают большую баночку, словно бы сейчас время вечернего ухода за кожей, и он будет мазать корейской косметикой и без того хорошо увлажнённые ладошки. Пара фаланг делает в куче спрессованного выбеленного дерева воронку, перемешивая желания для выбора. Будто сигарету Саша выуживает одно из них двумя пальцами. Бинго. «Поцелуй на Орлином Гнезде.» Бумажка катится по столику к противоположной персоне под хитрющую улыбку Саши. Ей богу, словно бы там был абонемент на ежедневный утренний минет. Официантка под покрасневшее личико Володи ставит салат. Даже помидоры в этом цезаре не настолько красные. — М-м… О-опасно, — тихо констатирует Володя, слегка дрожащими пальчиками откладывая бумажку в сторону. Одно дело бегать по пустым дворам ради невинного чмока, а другое — квест со «звёздочкой», да ещё какой. ЕГЭ по литературе по сравнению с этим казалось просто детской игрой. Но желание есть желание. Таких в этой баночке теперь ровно девяносто девять. Володя тихо прокашлялся и, делая вид, что его ничего не смутило, попробовал салат. Блюдо не то чтобы редкое, но подача выглядела очень даже неплохо, ингредиенты на языке искрились, словно салют. Вова удивлённо улыбнулся, хотя на деле любил больше азиатскую кухню, чем европейскую. Саша довольно наблюдает за Приморским. Его бы поводить по всем ресторанам Санкт-Петербурга, посмотреть бы на его восторг, составить список любимого, не переставать радовать своей, домашней кухней. — Я в таких местах никогда не был, — Вова говорит шёпотом, лишь бы не выглядеть странно или стыдно в чужих глазах. Заметно, Саша гурман, и блюда он оценивает соответствующе, — Знаете где я праздновал первые дни рождения? Взгляд Романова пестрит заинтересованностью. Он не особо любил разговоры во время еды, но сейчас норовило поболтать. Ножка Володи нежно задела Сашину икру. Игриво, но не переходя никаких рамок. — У моего дома была кафешка «Сытый Горыныч», — шепчет Вова, еле сдерживая смех, — Вот это действительно уровень. — Хочешь, сходим туда на твой день рождения? Если докажешь мне, что там лучше, чем в… Ну, хотя бы Магазине Купцов Елисеевых, то, так и быть, я исполню два желания из этой баночки, — Саша нежно улыбается, разделяя юмористический настрой со своей половинкой. — Ну, это нечестно, — продолжая смеяться, заявляет Володя, — Во-первых ты в любом случае проиграешь, а во-вторых «Горыныч» закрылся несколько лет назад. Кажется, из-за санитарии… Не помню. Помню только, что там было очень тепло и уютно. Наверное, от плесени в углах. Их уютнейший разговор бежал рекой меж тёмных столиков, выливаясь притоками из этого здания и основывая новые русла уже на улице. Еще был Сквер-с-Мороженным, был Ювелирный Магазин и был Магазинчик-ради-Милкиса. Лодка с Сашей и Володей плыла по течению реки и её интересно именованных притоков, пока не настала пора причалить к озеру Исполнения Желаний. Саше физические нагрузки на пользу не шли, по его словам, ведь как может быть полезным что-то, что приносит боль?.. Десять вечера. Солнце давно не греет вершину сопки, Золотой мост сияет фонарями и щека Саши Романова становится чуть краснее обычного. Володя неловко улыбается. Надо же, как всё равно им было в их первый поцелуй, а сейчас приходится проявлять осторожность. Ещё не так и поздно, Вова оглядывается по сторонам, прислушивается, несмотря на то, что стоят они в отдалении. Никого вроде как нет: будний вечер, в конце концов. Приходится повиснуть на чужой шее руками. Поцелуй выходит развязный и медленный, словно нуга. Приятно чувствовать своими губами чужие, сливаться в одном действии и ни о чём не думать. Напоследок Приморский оставляет лёгкий чмок поверх этого разврата, и отстраняется, доставая свой телефон. — На память, — поясняет. Фотография на фоне моста выглядела смазано, неряшливо, но уютно. Вова счастливо улыбался, а Саша в своей привычной манере тянул уголки губ. Удивительно, что сегодня страх прикосновений сам собой отпал. От понимания праздника, наверное, или ещё чего-то волшебного, но Вова обнимается с Романовым у его подъезда. Долго, без временных рамок. Спасают они друг друга от порывов холодного ветра, и кажется, что у них всё будет прекрасно. Обязательно. Когда-нибудь. Ничья любовь не стала слабее, но крепче — без сомнений. — Люблю тебя, — шепот, проносящийся сквозь Сашины двадцать три года. Слова, которые он искал везде, где не нужно, и почему-то всё-таки нашёл. — Я тоже люблю тебя, — наверное, это был самый дешёвый день рождения из всех, которые помнил Саша. Это не эквивалентно тому счастью, которое он получил сегодня, ощущения теплоты и тихой радости превышали в сотни раз все чеки с цифрами российской валюты. Всего неделя до их финального аккорда. Разница между экзаменами литературы и русского составляла ровно неделю. Бесконечная неделя ожидания со стороны Саши и самые быстрые семь дней в нервных зубрёжках со стороны Вовы. Он считал, что последние дни перед экзаменом самые важные, да он даже соблюдал все самые глупые приметы и кричал с лёниного балкона «халява приди». Тяжелее всего пришлось ночью перед экзаменом. При всём неуважении к своим родителям из-за разрушившего их жизнь алкоголя он не имел морально сил встать с кровати и накричать на них через стену. Ответ прост: он до ужаса напуган. Сколько бы он не врал Саше о том, что привык к побоям, к боли и постоянным пьянкам привыкнуть к такому он не сможет никогда. Привыкнуть — значит не чувствовать, привыкнуть — значит принять и телом и душой, и ни тем, ни тем Вова не привык к расфокусированному взгляду матери. Гул, гам, пьяные громкие разборки и звонки в дверь от соседей. Нет, в такой обстановке последнее, что он мог сделать — заснуть. Последнее, что сделать с утра мог — поесть, ибо сон с пяти до семи утра был вьетнамской лесной ловушкой для сильно уставшего Вовы. Мальчик трясся в автобусе, повторяя четвёртое задание с орфоэпией, и так легко отвлекался на бенто-ссобойку маленькой девочки. Кажется, по запаху, в коробке со Свинкой Пеппой омлет с рисом и маленькие круглые кусочки сыра… Саша нервно поглядывает на наручные часы. Пора запускать учеников в школу, а Володи всё нет. Это сначала немного напрягало, потом начало пугать: звонки бестолку, телефон никто не брал. Романов смотрит на одноклассников Володи с лёгкой тревогой, хотя и старается её не показывать. Лёня уже собирался стартовать до дома Приморского, но был остановлен учителем: это не имело смысла. Амурский бы не успел вернуться, в итоге экзамен пропустили бы оба. Запустив школьников, Саша стоял в дверях, оглядывая улицу по сторонам. Что за дела? Володя действительно не придёт? Есть, конечно, дополнительные дни, но ситуация от этого становилась не лучше. Вдруг с ним что-то случилось? Автобус по ту сторону улицы останавливается, выпуская пассажиров. Тёмная макушка выбегает от туда со скоростью звука, а потом, сориентировавшись в пространстве, бежит к школе. Саша нервно выдыхает. Володя явно не в порядке. — Простите, — вяло шепчет он, почти плача. Саша поджал губы и тяжело вздохнул, оглядываясь на класс Владимира. Те явно успокоились, увидев одноклассника, но Романову вообще не легче. Новые побои даже не были скрыты, от этого сердце кровью обливалось. Мешки под глазами кричали о практически бессонной ночи, а пересохшие губы — об отсутствии завтрака. — Владимир, — Саша наставнически погладил по плечу, — Вы справитесь. Времени много. Володя только кивает, всё-таки сдержав порыв слёз и желание броситься под машину. Лёня и Вера на входе набрасываются на Володю, отпаивая прохладной водой. Уже в классе понятно, что стресс не даст Владимиру уснуть… Задания от этого не легче. Время пошло. Почерк слегка шатает, смысл приходится перепроверять пару-тройку раз. Вова выходит один раз чтобы умыться. Собственное отражение плачевное, Приморский слышит гул в ушах, бесконечный стук сердца, подступающую истерику. Руки трясутся, как ненормальные, а перед глазами родители, готовые убить и расстроенный Саша. Вова панически дышит над холодной водой, умывается и умывается, игнорируя пару слезинок и покрасневшие глаза. Если бы не экзамен и необходимость вернуться в аудиторию, то он бы упал прямо здесь. Листок немного помят, но всё было написано. Вова уверен: ста баллов ему не видать. Ему не видать бюджета, одобрения, красного аттестата. Ничего этого не будет. На выходе встречает Саша. Он встревоженно смотрит на выпускника, взгляд у него совершенно мёртвый и спрашивать: «как написал?» Казалось просто неуместным. Александр Петрович выходит в коридор вместе с Володей, которого снова вот-вот ударит истерика. Объятий Саша позволить не может, поэтому гладит по голове в утешающем жесте. — Идите домой, вам нужно поспать, — говорит он таким заботливым голосом, словно Приморский немощный больной. Володя не понимает: ему идти к себе домой или к Саше? Второй вариант был заманчив: ключи ведь есть. Но Вова всё же не мог себе позволить зайти в чужую квартиру без спроса. Даже если эта квартира практически его. Поэтому, решив ничего не решать, он звонит Коле. Как только тот взял трубку, у Приморского полились слёзы. — Я всё завалил, — всхлипывает тот, опускаясь на скамейку и утыкаясь в свои коленки. — Вова, пожалуйста, приедь сейчас в кампус, — Коля перебивает Вову с самого начала предложения, даже не успевши начать слушать его. Вытянуть лишнюю информацию из друга бывает просто невозможно. Уточняющие «меня впустят?» или «для чего?» ровным счётом идут мимо ушей, словно Вова переходит с одной сотовой вышки до другой, и переход съедает крупногабаритные вопросы для и без того тяжёлого мозга. Вова утирает покрасневшие глазки и даёт себе пару минут прочистить голову от прошедших нескольких часов в стенах чужой школы. Нужно ехать, заодно развеяться и перекусить что-то в дороге. Володя не смотрел «Бойцовский клуб», всё откладывал и откладывал на потом, как всю кинематографическую западную классику, отдавая предпочтение новому тайтлу, ничем не отличному от предыдущих. Однако саундтрек у фильма отличный, Вова именно его и выбирает, откусывая у белоснежной булочки с капустой «попку», полную теста. Истерика уже подуспокоилась, хотелось просто отдохнуть. Эмоций на лице практически не было: экзамен всё выжал до последней капли. Коля выходит из основного здания, оглядываясь по сторонам. Володя стоит чуть поодаль, рядом с курящими студентами. Сибиряков одним своим лицом выражает озабоченность и подбегает к Вове, уводя его за руку подальше. — Пассивное курение хуже активного, твои лёгкие загрязняются не хуже, чем у заядлых курильщиков, у тебя может появиться предрасположенность к зависимостям, — объясняет Николай, наконец-то останавливаясь на аллее. Им нужно просто пройтись, а Вова даже не соображает, куда идти, что делать и что говорить, — Что стряслось? — Из-за родителей я почти опоздал на экзамен по русскому, я не спал и не успел позавтракать, я проплакался на экзамене и… И Саша сказал мне идти спать, но я не понял, куда, — Вова снова горько всхлипнул, откусывая булочку, что теперь была солёной, — Я всё завалил… Наверняка там всё ужасно… Как твои дела? — У меня… Ну, не знаю как бы корректнее выразиться, — Коля засматривается в асфальт и не находит там подсказок вселенной, — Мои анализы в норме, мой сон, здоровье и все побочные показатели в полном порядке, даже навязанный обществу стереотипный уровень интеллекта на том же уровне трёхзначного числа, но… Со мной что-то не то, я потерял какой-то из факторов, удерживающих внимание, кажется… Мне… Вова, я, кажется, завалил иммунологию, я… Перепутал… Какие-то документы… Друг шёл рядом и слушал его проблему как радио — фоном, но всё же выуживал ключевую информацию. Обычно Володя запоминал слова в новостной сводке в начале каждого часа, например: «Механическая коробка передач — это вовсе не пережиток прошлого, как думают многие. Например, на автомобили «Форд»…», а дальше не слушал, ведь не воспринимал европейский автопром как что-то важнее почти родной Камри. Сейчас ухо зацепило «завалил», и Володя тут же оборачивается на поникшего головой приятеля. За собственными слезами еле видно чужие бегущие по щекам ручьи — дело действительно не требует отлагательств, ведь такой человек, как Коля.... Нет, такой организм как Коля просто не имеет возможности заплакать, он казался всегда таким отстранённым и возвышенным над ситуацией, словно бы имел представление обо всём в этом бренном мире. Он как высокий толстокожий слон, вот только жаль, что Вова не вынес из разговора о слонах факт, что они тоже умеют плакать. — Мне неприятно... Я не мог совершить ошибку, я как никогда должен быть сосредоточен.... — этот большой серый слон сжимался до размера мышки прямо на глазах, стоило ему присесть на скамью. Молчаливо присевши рядом, Володя достал из целлофанового пакетика вторую булочку и всунул во влажные пальцы. — Я не помыл руки, прости, я не хочу сейчас, — но тысяча и одна отговорка тают в одну секунду под многозначительным взглядом прямо в эпицентр душевной бури и укусом пянсе. Володя отворачивается, рассматривая красиво расчерченную двойную сплошную. Радио "Николай" прервалось на обеденный перерыв, шуршит пакет и зубы рвут мягкое тесто. Слёзы водопадом смачивают брюки, футболку, белый халат и две булочки на пару. Пара разочарованных в жизни друзей утешают друг друга молчаливой трапезой посреди острова где-то на краю Земли.