Романов азбуку пропил

— Плохой знак. Он совсем не пишет и не звонит, я боюсь, что он что-то может сделать с собой, — Саша стряхивает пепел в заполненную через край пепельницу. Назвать мудрой Софью, конечно, язык в силу её жизненного опыта и возраста не повернётся, но она дарит самые душевные разговоры и важные советы. Проругавшись каких-то пару часов с братом, она предлагает приехать его другу, раз уж Александр так упёрто отказывается встречаться с двоюродной сестрой вживую: видите ли стыд наружу лезет, хоть сам он этого и не расскажет. И Константин действительно приехал. Два дня, больше он позволить себе не может. За первый час после приезда он вынес весь алкоголь за пределы Сашиной квартиры в шуршащем синем мешке, на второй он прошёлся с другом по свежему воздуху, а третий посвятил психологической сессии. — Не надо меня выставлять злодеем. Да, я манипулятор, педофил, алкоголик и наркоман, но я в этом всём «мастер на все руки». Знаешь, кого мама так называла? Людей, которые умеют всё, но понемножку. Тогда они среди стада якобы выделяются эрудированностью, — тарелка самолично слепленных Костей настоящих уральских пельменей тянет вверх столбик горячего пара, а не питающийся ничем не табачным Саша лишь облизывается, не нарушая целостность порции. — Я всё ещё его люблю. И извиняться я буду не для хорошей репутации, а от чистого сердца. Костя кладёт себе свою порцию, а после присаживается за стол, раздавая столовые приборы Александру. — Я вообще не понимаю, чего тебя потянуло его трогать. Алкоголь ладно, но ты же всё понимал головой, зачем тебе было спешить именно в тот вечер? — Костя накалывает на вилку пельмень и окунает его в майонез. — Это из-за нашего разговора в тот вечер? Саша не отвечает: слишком хочет есть. Едят молча, каждый думает о своём. Напряжённости нет, только домашняя атмосфера, не хватает их студенческой кухни и десятка тараканов. Впрочем, спасибо, что без этого. Когда тарелки пустеют, Уралов относит всё в мойку и кивает Саше в сторону холодильника. Их ждал десерт в виде вёдер какого-то импортного мороженого. Саше — фисташковое, Косте — классический пломбир, как они и любят. — Я не думал, что у тебя дойдёт до реальных отношений, поэтому мы не говорили об этом, но я хочу у тебя уточнить. Прости за философский вопрос, но для тебя что любовь? И что секс? Только без литературы, — они падают на диван со своим мороженным и ложками. За окном неуютно дует ветер, но кажется, что всё вполне спокойно. — Я перестал искать любовь года два назад, в тот вечер на Думской, — большая ложка мороженого отправляется в рот. — Очередной нетрезвый секс, такого же содержания разговоры… «Для чего ты это делаешь?»… Всё это с Миши ещё началось. Я думал, что люблю его, и что любовь наша взаимна. Дополнительных по математике он со мной не вёл, мы переходили сразу к постели. Мы не занимались любовью, мы просто трахались. После третьего раза он сказал, что я занимаю его время своей неопределённостью. Это было за пару месяцев до нашего с тобой знакомства. Романов держит сильную паузу, насыщенную поиском «Титаника» и новой ложкой мороженого. Интересно, осталась ли его фотография с выпускного рядом с Мишей? Стоит перерыть старые альбомы в отчем доме. — Ну, я продержался почти год. Я горел той мыслью, что секс и есть ключ к поиску партнёра. Искал в каждом бокале мартини того самого, ждал заветных слов или хотя бы короткого переживания за другого человека. В тот, последний раз, я осознал, что тогда Миша имел в виду. Он не хотел меня задеть, он пожелал мне поскорее определиться с тем, что есть любовные отношения. Меня трахали в самых грязных толчках Санкт-Петербурга, но я почему-то искал в них любовь и преданность. С Вовой всё по-другому. Я правда почувствовал то, что писали в книгах, меня чуть не вырвало от щекотки бабочек. По его языку тела было понятно, что я тоже ему нравлюсь. Секс для меня как Подчинение. Покорность, доверие, послушание, утверждение чувств. Именно тогда, после разговора с тобой, я захотел его присвоить себе ещё больше, чем он есть на самом деле. Я захотел его приватизировать. Чтобы только мой, чтобы не ушёл. Молчание повисло в комнате, а палец Саши застыл над кнопкой «воспроизвести». Конечно, его монолог для Кости не был чем-то новым, но последние предложения были близки к реальным истокам, которые крылась за слоями ненужных мыслей, шелухи из собственных додумок и страхов. Уралов тяжело вздохнул, втыкая ложку в белое, как снег, мороженое. — Я думаю, что раз ты по-настоящему влюбился, то самое время откинуть прошлые устои. Подчинение и овладевание это что-то из серии поведения таких людей, что далеки от взаимопонимания и доверия, одно с другим не вяжется. Володя человек, а человеческая воля непокорима никакими физическими действиями. Забывай про то, что было раньше, в ваших отношениях должен быть только диалог и взаимность на равных, это как компенсация того, что ты с ним начал встречаться, когда он ещё твой ученик. В будущем стоит узнать, что для самого Владимира значит близость, иначе будет ошибка на ошибке, которая приведёт к катастрофе. Я понимаю, ты хочешь быть для него особенным, все хотят быть особенными для людей, которых мы любим, но ему довольно: первая любовь уже достаточно неповторимая, тебе просто нужно было её сберечь, как Смауг Аркенстоун. Любовь, но не самого Владимира, я имею в виду. Если ты решишь всё исправлять, то дай ему узнать, что у тебя было раньше. Не думаю, что это ухудшит ситуацию, по крайней мере он хотя бы узнает про тебя больше, чем «учитель литературы и русского из Санкт-Петербурга». Тон Кости довольно спокойный и даже тихий, его монолог был на удивление длинным, хотя обычно Константину хватало пары предложений. Ситуация не та, чтобы быть скупым на слова, Саше нужно слышать и понимать, да так, чтобы тот снова не скатился в темноту подворотен и закладок. — Вы выросли в разных ситуациях, в конце концов. Наверняка единственный здоровый пример любви, который видел Владимир, это сериалы и кино, потому что родня его оставляет желать лучшего. На любви сойтись недостаточно, нужно чувствовать почву друг друга, для тебя важно одно, для него — другое, легко не будет, но ничего не потеряно, когда на плечах голова. Уверен, что «Титаник» хороший вариант? Мороженое, видимо, слишком сладкое, раз Саша решает его немного подсолить. Слёзы беззвучно капают в фисташковую сладость, в небольших лужицах подтаявших сливок расплываются сначала прозрачные, а затем и зеленоватые капли. Сам не понимает от чего плачет, наверное, от предстоящих разговоров, если Вова вообще такой ему позволит провести. Рассказывать про себя бывает интересно только с положительных сторон, никому ведь не интересно, (а иногда даже противно), слышать про грязный секс и наркотические приходы. — Не уверен, что хороший, — Саша всхлипывает и щёлкает кнопку пульта. — Знаю, что лучший. Лучшим выбором не было только попробовать прийти к Лёне под окна, как раньше. Володя привычно, но слишком тихо, стучит по раме, ожидая хоть какого-то ответа. Холодный воздух морозит покрасневшие пальцы, Приморский кутается в шарф сильнее. По ту сторону не заметно движений, но потом шторы раскрываются, показывая сонного Лёню. Тот смотрит сначала вперёд, а потом вниз, прямо на Володю. Его взгляд держится недолго — он почти сразу хмурится и зашторивает окна, оставляя бывшего друга одного. Володя вздыхает и уныло оглядывает серый пейзаж с обледеневшими машинами. Никакого тепла в этом городе. Вова в основном сидит дома, альтернатив нет. Он пытается занять руки: вышивает на вороте рубашки узоры серебристыми нитками, а на фоне тишина. Разрывает эту меланхолию вибрация телефона, Приморский лениво тянется к тому, чтобы глянуть, кто пишет. По сердцу укол, это Саша. Встречу тот решил назначить в парке, Вову это немного смутило, но он спорить не стал, только решил одеться потеплее, потому что разговор обещал быть горьким и страшным, нервы не железные, нежная кожа тоже. В праздничные дни тут должно быть много людей, но на деле всё пустое и тихое, даже матери со своими детьми спят дома. Редко проходят какие-то парочки, Володя смотрит на экран, проверяя время. Был подсознательный страх, что Саша не придёт, или придёт и скажет, что всё кончено. Сил на разрыв не было, эмоции скачут каждую минуту, у ученика просто нет сил что-то делать со всем этим. Сквозь голые деревья ветер дует жутко, не щадит никого. Володя прячет телефон в карман, руки устраивает там же. Хотелось просто убежать, не видеть Сашу, не испытывать все эмоции снова. — Привет, — сигарета чуть ли не выпадает из открытого рта, но Саша вовремя перехватывает её пальцами и тушит о мусорное ведро. Интересный декор во Владивостоке — рядом стоит голубой мусорный пакет, Саша подмечает, что это смелый уличный перформанс. Может, парк и пустой, но это всё ещё не место для скандалов. Их может кто-то увидеть. Заметят, расскажут, и конец. Ещё летом Саша не был таким параноиком, но сейчас дела переменились. Если что, то всегда можно найти какое-то оправдание, выдумать что-то про их дополнительные, наставнические отношения... но прикасаться нельзя. Поэтому, отчасти, публичное место и было выбрано. Вова должен чувствовать себя хоть в какой-то безопасности. Костя улетел пару часов назад, поэтому у Саши было время подождать в парке и подготовить мысли к серьёзному разговору. Зря, конечно: стоило Вове подойти ближе, как все слова из открытой клетки упорхнули, громко хлопая крыльями. С чего начать? О чём они хотели поговорить? Саша извинялся до этого в переписке, стоит ли повторять заевшую в голове мысль, изрядно надоевшую Володе? — В-Вова, — мужчина поднимается со скамьи слишком резко, в глазах начинает темнеть по краям обзора. — Пожалуйста, прости меня. Я не могу представить, насколько плохо сделал тебе, и просить прощения эгоистично, но я прошу тебя. Костя просил перед отъездом говорить не как Романов, подбирая слова и красочные эпитеты на ходу, а разговаривать по-человечески. Это должно опустить его на уровень с Володей, так мальчишке будет комфортнее. — Я все дни думал о своём поведении и о том, как оно на тебя влияет, и мне очень жаль, что я наделал так много ошибок… Это и мои первые отношения тоже, — слезам в разговоре не место, но горький ошейник уже давит на горло. — Оборачиваясь назад, я понимаю, что все мои действия не были правильными. И опыта, чтобы рассмотреть свои ошибки, у меня тоже не было. Я знаю, что это не оправдание. — Я не знал, — отвечает Володя настолько удивлённо, словно Саша признался в чем-то крайне неочевидном. Так оно и было. — Вы мне не говорили. Ничего не говорили. Володя опускает взгляд в пол, не в силах смотреть, как Александр Петрович вот-вот заплачет. Понятное дело, что ему жаль, но подсознательный страх был сильным и явным, Вова слишком хорошо знает, как люди любят свои зависимости. Сейчас Александр Петрович снова казался не возвышенным существом, а человеком, и это пугало. Но разве не этого Вова хотел с самого начала? Разве, смотря на Сашу в летнем прикиде на пороге школы, он не об этом мечтал? — Не знал, что вы курите, — тихо добавляет Володя, смотря в сторону урны. Как давно Саша курит? Почему Приморский не заметил запаха сигарет? — Почему вы ничего мне не рассказываете? Этот вопрос — гвоздь, на котором висит картина их проблем. Он с самого начала вбивался в стену, потому что не было объяснения ни поведению Романова в начале их знакомства, ни ответа на вопрос, кто его семья. Саша словно пытался укрыться от всего прошлого мира, но с «чистого листа» начать невозможно. Почему Саша выбрал его? Почему резко решил прекратить читать пошлятину и перейти к отношениям? Так много вопросов, Володя долго терпел, но не задать их он не смог бы, как и забыть. Сейчас Саша должен либо ответить, либо уйти, и Вова не толкает его ни к какому решению, просто ждёт реакцию. Смотреть на его лицо больно, а ещё больно почему-то вспоминать про каждый момент, который они вместе прошли. Как будто это всё было не просто неэтично, а неправильно с самого начала, и неправильность эта сидит в самом ДНК их любви, это почва от которой всё растёт, и это плохо, потому что плоды отравлены. Сейчас Володя понимает, как сильно его съедает страх этих рисков, которые он, как слепой, игнорировал все эти месяца. — Потому что я не хотел, чтобы ты знал о моей предыдущей жизни, — Романов приподнимает очки и потирает пальцами переносицу, пряча влагу в уголках глаз. — Я стараюсь скрывать все пробелы, которые могут всплыть наружу, чтобы забыть про то, что было. И знай ты о том, что я делал хотя бы пару лет назад, смотрел бы ты на меня так же? — Саша смотрит на Володю, на его печальное лицо, и что-то внутри ломается окончательно, а голос неприятно дрожит на гласных. — Видел бы ты во мне хорошего человека? Доверял бы? Мне кажется, нет. Ничего хорошего тогда не случалось, если я сам это принять не могу, то вряд ли сможет кто-то другой. Главное сейчас — держать лицо, не дать ему расклеиться, растаять, растечься и пропасть с головы, оставив Володю один на один со всем пережитым Сашей. Нельзя перед Вовой становиться плаксой, ему самому нужно сейчас худощавое, но устойчивое плечо, в которое нужно плакать. — Я не гарантирую тебе того, что наши прежние отношения вернутся, но могу сказать точно, что хочу отстраивать с тобой новые. Мне нужна была эта встряска, но мне стоило раньше понять, что я поступаю по отношению к тебе нечестно, — выдохнувший наконец Александр Петрович, прячет окоченевшие руки в карманы, — Прости за тот перевод. Он не для того, чтобы ты ассоциировал меня с подкармливанием, не для того, чтобы ты поскорее передумал и вернулся. Я хотел, чтобы они были твои, даже если ты не захочешь продолжать быть моим… партнёром. Я тебя люблю. Что бы ты не решил, все будет хорошо, я это приму и постараюсь сделать всё, чтобы тебе было комфортно. Володя всё это время стоит в смятении: он довольно часто наблюдал за драматичностью Александра Петровича, но сейчас это задело. Он не хочет чувствовать такую сильную боль от чужих слов, когда они ничего ещё не решили, а Романов их хоронит заранее. Да, Володе жутко, страшно, плохо, но он не хочет еще большего нагнетания. Его трогает внимание, но сейчас важно далеко не оно. — Какая мне разница, что было в вашем прошлом, если я вас и так люблю? Вы правда думаете, что меня можно удивить, учитывая, что вы мой учитель? — Володя смотрит на Сашу каким-то невидящим взглядом, словно вот-вот и сам разрыдается. — Я не заслуживаю узнать вас? Во всей моей жизни из людей остались только вы и Коля, но вы просто скрываетесь. Я запутался, я не понимаю, зачем вы это всё делаете, я с самого начала не понимал. Но даже несмотря на это, я всё равно оставался с вами. «Интерес не загубить», — думает Володя, тоже пряча руки в карманы и делая шаг назад, потому что голос дрогнул, а горькие вздохи были уже на подходе, — «Что если он всё-таки насильник? Что если раньше была какая-то другая школа? Просто раньше он в жертв не влюблялся. Почему так вообще вышло, что это его первые отношения? Он мне врёт?» С каждой секундой недоверие росло сильнее и сильнее. Смотря на Романова, можно было только гадать, что в нём кроется за человек, что у него было и что будет. Как любовь так граничит с тревогой — непонятно, Володя бы просто хотел, чтобы в их отношениях не происходило ничего, но всё закручивается в худшую сторону. Хотелось бы вернуть ту безопасность, которую Саша олицетворял одним своим видом. Романов поднял взгляд, угадывая на чужом лице страх. Боль отрезвляет, надо говорить, как есть, и дать Вове решать задачу с правдивым «дано». — С самого начала я преследовал только плотские мысли. Одна ночь, может парочка, я большего и не искал. — сложенные руки на груди говорили об одном: Саша говорит серьёзно, — То же самое было и с тобой. За пару дней до начала моей работы вы с Леонидом ходили в океанариум, наверное, ты помнишь. У тебя шикарная фигура, если хочешь знать, в первую очередь я тебя по ней заметил. Я хотел подойти, но Амурский… Ты сам знаешь, он у тебя как телохранитель. Я бы и забыл тебя, но звёзды сложились так, что я нашёл тебя. Отступать не хотелось, я сделал всё, чтобы завлечь твоё внимание, а потом... Получается, впервые в жизни влюбился. Я думал, что начало забудется. Сейчас я понимаю, что нет. Пар выходит крупным облаком — Саша глубоко вздыхает, присаживаясь на скамью. — Я готов рассказать тебе всё остальное, что я скрывал, просто дай мне немного времени. Пожалуйста. Саше не видно за пеленой грусти, как Володя неловко переминается с ноги на ногу и ярко краснеет, смущённо отводя взгляд. Саше невдомёк, что Володе таких вещей ни разу не говорили. С какой-то стороны ему приятно, но это слишком сильно смущало. Володя, наверное, хотел бы это услышать раньше, ещё до инцидента, но сейчас чувства смешанные: ему приятно от комплимента и от того, что Саша с ним честен, но немного страшно с того, что Романова его должность учителя не остановила. Сейчас, смотря со стороны и на своё поведение, Вова понимает, что мог бы, вообще-то, не клевать на вкусную еду и мнимую безопасность в чужом доме. Сделанного не обернуть назад, Володя знает, что слишком любит Романова, чтобы не простить, но страх, что всё вернётся на свои места, всё ещё был. Это как алкоголик, который обещает, что бросит, а потом пьёт на следующий же день. «Он меняется?» Володя рвано выдыхает, вспоминая диалог с Софьей. Дать шанс это не сложно, ошибки совершают все, тем более в первых в жизни отношениях. Это объясняет поведение, но не оправдывает. Да, Саша пренебрёг травмами и тактильными проблемами Володи. Никаких «но». «Сильнее, чем бы ты мог себе представить». За пять месяцев Саша ни разу не сделал ничего подобного, может быть, это действительно единичный случай, а может и нет. Но без геройства, Вова готов пробовать. А кто не рискует, тот не пьёт шампанское. — Я прощаю вас, — тихо говорит Вова, пока его слова не потерялись в западном ветре. — Пожалуйста, не скрывайте больше таких вещей. Я не стану думать о вас хуже, если вы просто будете со мной честны. — Дорогой, — кажется, сейчас Саша в каждое обращение вкладывает все свои чувства. Пелена перед глазами могла потечь по щекам, стоит только моргнуть. — Я уважаю твою любовь к гуманитарным наукам, но элементарно посчитать количество человек здесь ты тоже можешь. Пожалуйста, скажи, кто эти «мы», к которым ты обращаешься? Если ты хочешь простить меня, то пожалуйста, произнеси: «я прощаю тебя». Когда в последний раз он улыбался? Кажется, эти мгновения расслабленной улыбки упустить так же легко, как гелиевый шарик на ниточке. В прохладную, серую погоду, когда за спиной редкие сугробы, а на небе одно большое сплошное облако, асфальтные глаза Романова кажутся самым ярким цветом на земле. Сегодня его самый любимый человек простил его ошибки. — Я… э-эм… — Володя разглядывает Александра Петровича, ища подвох. Он не может, он не привык… а если в школе случайно «тыкнет» Романову? От волнения сердце стучит быстрее, Вова поджимает губы и пытается произнести это хотя бы мысленно. — Я прощаю т-тебя, — говорит почти шёпотом, как какую-то тайну, — Саша. И смотрит так потеряно, как будто гуманитария попросили вслух произнести формулу, а он сам не понял, что только что сморозил. Теперь перед ним тот Саша, которого Володя когда-то хотел увидеть. Молодой человек, который не смог разобраться в чувствах, прыгал по мимолётным связям, а отношения завёл только сейчас. Может, Саша тоже не был уверен в том, что делает. Ведущая роль ему настолько важна? Что им теперь делать? Стало настолько неловко, что Вова снова захотел убежать, но по итогу только в неуверенном жесте сцепил руки за спиной, словно ожидая, что его будут или ругать, или хвалить. — Спасибо, — теперь уже просто Саша, а не Александр Петрович, расслабленно выдыхает, протягивая очень холодную ладонь Володе.

***

Первая неделя учёбы чувствуется очень тяжело. Не тяжелее последней в минувшем году, когда Романов валился с ног на кровать и вставал через пять часов, но сбитый режим, сломанный сериалами с федеральных каналов, уносил в нокаут, прижимал насильно к подушке и заставлял спать лишние пять минуточек. Привычные приветствия от сонных мушек в коридорах, растворимый кофе в учительской и несколько десятков презентаций с практически идентичным текстом. Спасает от вялости пара васильковых глаз. В перемену между литературой и русским, вместо разговоров с одноклассниками и походами в столовую, Володя предпочитает покачивать головой в разные стороны в такт корейской песне в наушниках. Он снова что-то рисует в своём небольшом альбоме, а Саша подмечает, что можно отдать Приморскому свои чистые скетчбуки с нормальной бумагой. — Я наконец-то получил от Софы эту папку, — стены квартиры были точно такими же, как и в тот день, когда он убегал, но отчего-то Володе казалось, что они тисками давили на сердце. Флешка вставлена в телевизор, Саша бодро обращался со своей техникой и быстро отыскал нужное фото, с которого хотел начать слайдшоу. — Это мой выпускной из одиннадцатого класса, — начинает, слегка покусывая губы. Хоть Володя и сказал о своём безразличии к прошлой жизни Саши, но нервы вились в мощную пружину. — Рядом мой учитель математики, Михаил Юрьевич. Он готовил меня к экзаменам и к первому в жизни сексу с ним же. Он моя первая, как мне тогда ложно казалось, любовь. Володя рассматривает фотографию молча. Саша неловко косится на ученика, пока тот, не выражая никаких чувств, пялится на экран. В центре композиции юный Саша, одетый в винтажную рубашку и жилет, а рядом стоит незнакомый мужчина, на вид лет двадцати пяти. Не сказать, что он выглядел как-то плохо или злобно, совсем нет, но Володю укалывает ревность, когда он думает о том, что Александр Петрович был с ним. Это лёгкое чувство, которое было некуда деть, поэтому Вова некоторое время ничего не произносит. «Как это некрасиво — спать с учеником» — думает Вова, пока до него не доходит. История циклична? Наверное, поэтому у Романова не было тормозов, когда он понял, что Володя его ученик? — Что было потом? — как бы Приморский ни старался, голос его звучит капельку печально. Совсем немного, незаметно. — Мы спали по моей инициативе, — спрятаться от глаз Вовы помогает сигарета. Саше слишком стыдно говорить о таком. — Он был старше, поэтому вёл активную роль, а я и не был против. Мы встречались около месяца после выпуска, но после очередного раза расстались. А ведь я правда думал, что любил его. Как оказалось, меня привлекала лишь его внешность, а влечение было исключительно сексуальным. Я тогда совсем недавно принял себя как бисексуала, поэтому спешил с тестированием собственных интересов. Секс был, а любовь — нет. Саша по плечи высовывается в окно, — совсем не хочет прививать Вове пассивное курение, — оттого и говорит громче обычного. Пока хабарик не потушился о снег на подоконнике со стороны дома,  Саша не переключает на следующий слайд. — Это моя семья. Папа, совсем недавно вернувшийся из моря, мама и Софи на моём выпускном, — занятно, что Романов делает ударение в наименованиях своей семьи на последнюю гласную, подражая французскому манеру. — Софья Григорьевна красивая, — Володя тепло улыбается, смотря на её фото. На плечи был наброшен плед: от открытого окна дуло. Володю слегка напрягала тяга Саши к курению, но тот делал это только если сильно волновался, так что, наверное, простительно. Вообще, Володе до сих пор неловко говорить с Сашей о сексе, даже после их занятий, даже после всего того, что случилось. Юношеская неопытность сыграла свою роль, а вот Романов в выражениях почти не сдерживался, от чего Вова задумчиво перебирал в голове мысли о том, со сколькими людьми он был, что стал так открыт в этой теме. Куда более открыт, чем в настоящей любви. — Почему у вас разные отчества? — вдруг спрашивает Вова, глядя на главу семьи. Они все выглядели прекрасно, как с иголочки. Личный портной?.. Идеально сидит, в магазинах такое не купить. У Володи глаз намечен, он говорит не думая, рассматривает это тёмно-синее платье на Софье. — Кто ваш... твои родители? — Мои родители — это мои родители, — Саша присаживается на диван. На другой край дивана, чтобы не дышать на Вову противным горелым никотином. — Пётр Романов и Екатерина Романова. Софья Григорьевна моя двоюродная сестра, она рано потеряла родителей, и её дядя — мой отец — взял на неё опекунство. Фотография сменяет другую. Отличить конкретно парижскую улочку от любой другой в Европе Володя не смог бы, только если бы не одна из самых знаменитых достопримечательностей — Триумфальная арка — не выглядывала из-за деревьев на фоне сидящего возле какой-то кофейни на летней веранде Саши. На каштановых волнистых волосах берет выглядел как маленькая лодочка, не знавшая берегов. Название книги в руках определить не удалось, Володя слишком слаб во французском языке. — Каникулы перед первым курсом, — любой алкоголь под запретом, Саша потягивает из бокала виноградный сок. — Пётр Алексеевич капитан дальнего плавания, всю жизнь провёл в море соли и рыбы, а Екатерина Алексеевна бывший педагог, всю жизнь провела в море книг и знаний. В последние годы, благодаря отцовской помощи, не работает по профессии, а занимается семейным бизнесом. Они открыли кондитерскую на проспекте Марсо, тем летом матушка попросила нас слетать и проведать её любимые madeleine и profiterole. Я тогда старался забыть Михаила, но парижане не в моём вкусе. Володя рассматривает тёплую фотографию с Сашей. Выглядит потрясающе, Франция бесподобна даже на фото, но представить сколько это стоит денег... начинает болеть голова. Вот что значит, когда повезло с родителями. Если снять помещение в центре Парижа могут, то и купить квартирку в каком-то там Владивостоке — тем более. — Пекарня... — всё сходится. У Саши талант на готовку не из воздуха взялся. — Прям как в «ЛедиБаг». У тебя нет серёжек? Вова тянется на другую сторону дивана и убирает локоны каштановых волос за ушки, чтобы глянуть, нет ли там никаких волшебных амулетов? Для этого пришлось разложиться на диване животом вниз, а садиться назад уже не хочется. Александр Петрович смотрит на Володю шокированно и непонимающе. — Ну мультик такой есть, там главная героиня живёт в Париже и её семья держит пекарню. У неё волшебные серёжки, она превращается в героиню и постоянно спасает город. Там ещё есть злодей, он постоянно такой: «je m'appelle papillon», прости меня за мой французский. — Не прощу, твой французский режет мне уши, — говорит в шутку, скрывая от неуверенности вспотевшие ладони. — И моё второе гражданство знает этот мультфильм, просто не заостряло внимания. Володя какое-то время остался застывшим в одном положении, думая, что раньше бы положил свою голову Саше на колени. Он даже хотел было, но перед глазами загорелся красный свет, и внезапно захотелось завыть от беспомощности. Секундную заминку заметил Саша, и он мягко, чтобы Вова видел его руку, погладил его по волосам, слегка намекая, что тот может вернуться на своё прошлое место. Ничего страшного не случится, если Володя некоторое время не сможет контактировать с Александром Петровичем физически. По крайней мере, Саша это переживёт. И Вова возвращается в сидячее положение, просто сидит чуть ближе к Романову. — Тебе было плохо в те каникулы? — Мне было очень одиноко. Я считал, что знал понятие любви, что это просто что-то приятное и тянущее в тазу, — Романов перелистывает ещё пару фотографий из Франции. — Думал, что Михаил бросил меня и придумал нелепейшую отмазку, которую свет не видовал. После выпуска он рванул в Москву, и я не слышал о нём совершенно ничего. Не хотел слышать. Мне было обидно тогда, но сейчас я простил его. Формат фотографии из альбомного стал книжным, качество слегка уселось, да и картинка выглядела явно не как из фотоаппарата. Рядом с высоким, расправившим перья Сашей, молодой Константин выглядел зажато в плечах, будто ссутуленный. — Константина мне пришлось учить сидеть и ходить, — улыбка... она теплее свежего чая с имбирём, такая уютная. — Не поверишь, он работал в поле всё лето, плугом испортил спину. По врачебным словам ему противопоказан тяжёлый труд, поэтому он подался в учёбу. Он стал моим первым лучшим другом. Володя считал, что их дружба милая. Ещё он считал, что Саша слишком хорошо получался на фотографиях, было даже завидно. Единственное, что волновало — внезапное второе гражданство. Володя поджимает губы, думая, где же лежит Сашин французский паспорт? Что он с таким приданным нашёл в нём, обычном мальчике из неблагополучной семьи Откуда берётся любовь? — Я скучаю по Лёне, он мне тоже первый друг, — тихо, скорее для самого себя, говорит Володя. Главное не расплакаться. — Я не понимаю, почему я решил, что он плохой. Вова спокойно кладёт голову на спинку дивана, толком не обращая внимания на Сашу. Романов боится, это заметно: раньше он бы и погладил по волосам, и тыкнул подушечкой пальца в кончик носа. — Константин Петрович, похоже, действительно хороший друг. Я бы не смог жить с лучшим другом, когда он настолько далеко. Вова смотрит следующее фото, на котором было что-то вроде студенческой вечеринки. Ничего необычного, если бы не костюм Романова: что-то из темы восемнадцатого века, сидел он на нем прекрасно, подчёркивал талию и длинные ноги, а ещё волосы были аккуратно уложены назад. Володя ненадолго застыл, всматриваясь в чужой образ. — Все друзья рано или поздно ссорятся, мы тоже ссорились, причём по-крупному, — Саша понимает, что надо сегодня поговорить с Володей про Лёню. Просто надо собраться с силами. Тёмное фото. Одно из двух, оставшихся с тех времён. Кажется, это съёмка сотрудников министерства внутренних дел, но по факту просто чья-то нетрезвая рука вовремя вообразила себя фотографом. Саша эти фото потом получил, можно сказать, из первых рук, но это немного другая история. С первого взгляда невозможно разобрать происходящее, эту картинку словно сгенерировала нейросеть. Источник света на фото — смертельно-синее изображение на телевизоре в углу. Два неопознанных тела на диване, в одном из которых, пристально приглядевшись, можно было разглядеть Сашу в... неестественном для него наряде: какая-то ветровка, а под ней майка, но это сложно рассмотреть. На следующем фото куда яснее центр композиции. Романов с приоткрытым ртом смотрит куда-то за фотографа толстыми, почти безграничными зрачками, находясь под каким-то одеялом. — Я продолжал искать любовь. В барах на Рубинштейна, на улицах, на той самой знаменитой Думской... Костю я брал с собой, приобщал к жизни в большом городе. В один из вечеров он отказался идти со мной, сказал, что это занятие для низших слоёв, которым я и уподобляюсь. И именно в тот вечер, когда мне так была нужна защита, меня взяли на слабо. Слабым оказался я, попав под влияние. Саша поставил подбородок на руку и уставился в окно, не собираясь обращать внимания на экран или на реакцию Вовы. Это стыдно, это грязно, это мерзко, это именно то, что хотелось забыть и никогда никому не рассказывать. Володя же смотрит на снимки не с отвращением, нет. Он думает, что Саша сохранил их просто чтобы помнить о своих ошибках, но сейчас ему не хотелось о них вспоминать. Приморский не хотел бы их видеть, потому что там его любимый человек страдает. Видеть непонимающий, пьяный взгляд Саши — это как в прорубь окунуться. Смертельно опасно и никогда не забудешь. Володя чувствует почти физически, как болит в груди. Плохо от одной мысли о том, что было тем вечером. Это всё ещё не мерзко и не отвратительно, это просто грустно. Вова аккуратно двигается к Саше и берёт его свободную руку в свою, обращая на себя внимание. — Мне жаль, — он выводит по чужой ладони узоры и просится одним своим присутствием в неловкие и такие недосегаемые объятия. — Вы... ты же выбрался, поэтому ты не слабый, а еще ты говоришь мне про эти моменты честно, как можешь. Спасибо. Мне важно было знать. Я не думаю о тебе хуже. Вова не врал, но ему безгранично хотелось заплакать от банального сопереживания. Что случилось в ту ночь никто никогда не узнает, а Володе жутко представить, что было и с душой, и с телом. — Обними меня, — просится Володя, совсем легонько потягивая Сашу за его кофту. — Посмотри на меня. Саша может увидеть в глазах Володи всё ту же любовь и всё те же чувства, просто теперь там сожаление и жалкая попытка разделить боль от прошлого. Никакого осуждения и разочарования, как думал Романов. — Пожалуйста, прости меня, — тактильно голодный волк кидается на первый же запах тушки, нежно и так трепетно вгрызаясь руками в чужие плечи. Хочется просто остаться так, вдавливать мальчика в свою грудь, а самому тонуть под эфирными ласками тонких ручек по затылку. Саша бесконечно виноват. Он самому себе старается обещать никогда в жизни не повторять подобного, делать всё только в положительную сторону, бережно относиться к шёлковым крыльям синей бабочки. — Вова, я — причина вашего с Леонидом разлада. Не в моих силах сейчас у тебя что-то просить, но, я думаю, ты справишься. Пожалуйста, помирись со своим лучшим другом, — руки змеями уползают от Приморского, есть страх заобнимать дольше, чем тот сможет выдержать. — Т-ты не виноват, — Володя, стоит Саше отстраниться, тут же тянет его назад, утыкаясь в чужое плечо. Кажется, что Володя чужого признания не уловил в силу своих эмоций. Он поймёт чуть позже. — Всё хорошо. Я постараюсь. Володя не может терпеть: начинает плакать в романовскую грудь, не отпускает, ближе жмётся, совсем не боится. Саша понимает: это не из-за того, что Приморский доверяет ему как раньше. Это просто порыв эмпатии, который нужно куда-то выплеснуть, и тактильность сейчас не ощущается Вове неправильной. Со стороны кажется, что слишком быстро тает лёд, слишком быстро Володя прощает и не жалеет об этом, потому что теперь он знает Сашу лучше. Но со стороны на них никто не смотрит, поэтому неверных мыслей не возникает. Такой поток информации разом мог сломать, но Вова не смеет жаловаться, ему каждая, даже самая маленькая деталь, важна. Пазл из мыслей, чувств и прошлого, складывается в общую картину, где романтичный человек никогда не любил, и из-за этого терял себя. — Я тебя люблю, — тон надрывистый, а после идёт глубокий, истеричный вздох сквозь слёзы. — Пожалуйста, останься. Никто не хочет боли. Хочется, чтобы всё было хорошо, чтобы никогда разногласия их не волновали. Нежность льётся через край, после фотографий хочется только оставить Александра Петровича рядом с собой и следить, чтобы тот не печалился. Вову берёт ещё более горький плач непонятно от чего. Ему, наверное, жаль, что он не был тогда рядом. Как в совсем юном возрасте Саша успокаивал младшую сестрёнку, так и сейчас деликатно поглаживает по затылку совсем съёжившегося в его руках Вову. Его губы оставили за собой глухой чмок, а тело осторожно покачивалось из стороны в сторону, как растянутый грузик метронома. — Я тоже тебя люблю, — кальмато соло из четырёх слов среди оркестра трясущихся всхлипываний. Саша никогда бы не подумал, что ему нужно, чтобы его пожалели. Он и сейчас так не считает, но почему тогда внутри какое-то новое чувство, в носу колит, а дыхание истерично сбивается? Дрожащая отчего-то рука покоится на Володином плече. Саша широко открытыми глядит куда-то на экран, чувствуя не свои слёзы на рубашке. Может быть, он ошибался больше, чем мог себе представить.