Романов азбуку пропил

— Ну, не говори враки, никогда я не был с французами, — хихикающий Саша слышен из коридора. Скорее всего он не услышал, как кто-то зашёл, — да, даже во Франции. Ты просто в глаза не был знаком с коренным жителем Монпелье, чего тебе судить о том, какие они в любви. Володя шокировано встал на пороге, пытаясь обработать информацию. Он думает недолго — подслушивать нехорошо, поэтому поспешно стягивает с себя куртку, чтобы зайти на кухню. Там стоит бутылка вина с полупустым бокалом, а за столом сидит Александр Петрович, на чьи плечи был накинут лёгкий, атласный халат. Вид совершенно расслабленный: очков поблизости не было, в руках телефон, а по ту сторону, наверное, Константин. Володя рад, что Саша общается со своим другом несмотря ни на что, но всё же тема разговора как-то смущала Приморского. Возможно, поспешных выводов делать не стоит; в конце концов, весь диалог ученик не застал. — Привет, — Володя легонько стучит по дверному косяку, давая понять, что он пришёл, — я снова могу остаться, — довольно добавляет он, неловко улыбаясь нетрезвому Саше. Не мог же он выпить много, верно? — Ой, всё, Константин Петрович, мне пора, — в качестве подтверждения алкогольного опьянения Саша бы икнул, но не стал, лишь снова по-дамски прикрыл рот ладонью и захихикал, — привет, Володенька, раздевайся… Ой, ну, то есть… проходи, мой руки. Учитель сам не свой. С одного плеча пóшло убежал халат, оставив натянутую на кости кожу мёрзнуть, а в волосах прогулялся ветер с балкона. Что забыл мерзлявый человек в одном халате на балконе в начале января? Романов ответов иногда и на заданные вопросы не даёт, чего уж говорить о тех, которые удержаны за зубами. Мужчина поднимается с места и неловким шагом движется прямо в сторону Володи. — Ой, Вова, я так без тебя скучал, мне было безумно одиноко, — алкоголь действует как распарывателель, если бы слова и мысли были нитями: он нагло рвёт швы на губах и развязывает нитки на языке, позволяя сказать всё то, что утаилось за столькими слоями масок Александра. Володя быстро отходит к раковине на кухне и, моя руки, смотрит на Сашу слегка напугано — он никогда не видел его таким, тем более не видел его настолько выпившим. К сожалению, Вова отлично чувствовал, когда человек пьёт, и сейчас его внутренний счётчик зашкаливал. Сразу захотелось обиженно уйти — Романов ведь знал, что у Вовы проблемы в семье из-за алкоголя, неужели он такой же? Почему он не предупредил? Или хотя бы сейчас не попытался поговорить? — Я тоже скучал, — честно признаётся мальчик, вытирая руки о мягкое полотенце, — не знал, что вы пьёте. Может, мне лучше пойти? Конечно, Вове не хотелось бы уходить, но игнорировать слона в комнате невозможно. Пока Саша снова приближается и обнимает, Приморский только и может, что обнять в ответ и погладить по спине, смотря на вторую, только уже пустую, бутылку вина под столом. В объятиях Романов шатается, а халат небрежно мнётся, сползая с плеча сильнее. Вова его поправляет и думает, что хорошо бы уложить Александра Петровича спать, чтобы уже завтра спокойно об этом поговорить… Ощущения были почти как дома. Трезвость мысли, когда кто-то другой пьян, ощущалась обязанностью. — Пожалуйста, не уходи, — хныкающе молит Саша, держа Вову за руку, — я… я приготовлю тебе покушать, хорошо? Посмотрим аниме, выпьем, поговорим, только не оставляй меня одного. Со стороны Саша жалкий. Напыщенный петух, что шибко зазнался и решил показать всему птичьему двору, что умеет летать. Только до потолка амбара всего ничего, вот-вот врежется. В холодильнике, после насыщенных работой дней, повешенная мышь сгрызла шар. Только кусочки сыра (видимо, как закуска), были на столе вместе с грецкими орешками. Володя сажает Сашу на его место, а сам выбрасывает целлофановый пакетик из-под дорблю в урну, где и находит третью бутылку. Видимо, если бы Александр и начал бы сейчас готовить, то это бы закончилось минимум обгоревшей сковородой. Володя монтнул головой и присел напротив Романова, пытаясь понять, насколько сильно алкоголь выводит того из строя. — Порой мне так не хватает простых поцелуев, — крючок заброшен прямо Вове в горло, зацеплен за альвеолы лёгких, и стоит Саше лишним словом дёрнуть его, как кровь заполнит дыхательные пути быстрее пули. «Это пиздец», — думает Вова, наблюдая за Сашей. Мало того, что тот толком не мог координировать свои движения, так ещё и был полон бредовых идей. Например тех, что Володя с ним просто из-за хорошей готовки, судя по всему. Ну глупо ведь! Да и вообще, как-то неприятно даже смотреть на Романова, тот как будто вовсе не соображает, но спать идти не собирается. — Простите, я правда хотел бы приходить к вам почаще, — как-то совсем печально бубнит Володя. Чтобы отвлечься, он крутит в руках ручку с красной пастой, что всегда лежала тут, ожидая тетрадки, — может, пойдём спать? Александр Петрович, мне кажется, вам на сегодня хватит. Ляжем вместе, обещаю, а завтра я схожу в магазин за продуктами. Могу остаться с вами ещё на день, побудем вдвоём? Я тоже очень скучаю, правда… — Ляжем вместе? — Романов подхватывает лишь одно интересующее предложение и укладывает подбородок на руку, что опирается на стол, — уже готов к тому, чтобы спать вместе со взрослым дяденькой? Хи-хи, Вова, ты так быстро растёшь… но мне хотелось бы, чтобы ты приласкал меня перед сном… Понятия ласки слишком размыты, прямо как изображение в глазах Романова. Ему хочется полежать в обнимку и мирно уснуть? Вряд ли, скорее всего, он бы тогда поддержал идею о совместном сне. Может, его интересует расслабляющий массаж спины, на которую тот так часто жаловался?.. Вова искренне старается убежать от самых жутких предположений, что появляются от слова «приласкать». Саша вяло моргает на смутившегося мальца и голой стопой проводит по внутренней стороне чужой икры, завлекая внимания и расставляя все мысли по полочкам. Володя от такого шокированно роняет ручку под стол, смотря на Романова. Он сейчас шутит, или как? Если это шутка, то неудачная, потому что Вова уж точно не будет заниматься любовью с пьяным Сашей. Приморский не дурак: он понимает, что Александр Петрович взрослый человек, да и сам Вова не маленький так-то, так что рано или поздно этот разговор бы их догнал, но в такой ситуации это было просто абсурдно. Володя понимал, что в отношениях спят все, за редким исключением, и это нормально, когда ты доверяешь человеку и просто хочешь сделать ему приятно. Но в отношениях с Сашей это как-то вылетало из головы, потому что, всё-таки, на первом месте были не физические удовольствия. По крайней мере для Володи, который в романтику окунулся впервые. Если так посмотреть, то прошло много времени с начала их любви, целых пять месяцев. Разве этого недостаточно? Достаточно, вполне… Но сейчас? Пьяный Саша смущал. Он может пожалеть. Сам Вова может пожалеть. Ученика просто застали врасплох. — Я-я, эм… — чувство в груди такое, словно он снова оказался на их первых занятиях. Почему Саша вообще начал их занятия с пошлятины? Что, если он всегда только об этом и думал? — А-Александр Петрович, мне кажется… Всё-таки, вам стоит сначала, ну, выспаться? Мы обсудим это завтра?.. — Вова двигается на стуле чуть подальше, чтобы Александр Петрович не мог до него дотрагиваться. Это вводило в краску и даже отчасти пугало. — Оказывается, ты настоящий недотрога, — Александр неприятно для уха смеётся, утекая руками под стол, — Вовочка, мой соломенный мальчик, ты так ломаешься, что на тебя без слёз не взглянешь. Непонятно, чем Саша занимался под столом, но взгляд ронять туда совсем не хочется — попросту страшно. Если до этого Саша был чутким и нежным, ждал любого серьёзного шага, то сейчас это просто кухня, в которой валяется похотливая туша. Зачем Вова сюда пришёл, раз здесь ничего нет? Так и хочется вскрикнуть, выбежать за дверь и прервать связь с Романовым навсегда, забывая страшным сном. — Я позволю тебе самому быть дирижёром между ног, обещаю, просто попробуй, — настойчиво лепечет мужчина, расставляя колени чуть шире, — я жажду твой тёплый и влажный ротик, пожалуйста… — Ч-что?! — Вова отодвигается сильнее, хватаясь за край стола. Так, нет, так реагировать нельзя. Вова закрывает лицо руками, тяжело вздыхая, — Александр Петрович, я не… Не готов. Саша явно возбуждён. Он явно хочет чего-то от Володи, а тот даже толком не понимает, как это дать. И не сказать, что Вова не хочет, нет, он правда хотел бы сделать Саше приятно, — в конце концов, так все делают, — и юноше было бы интересно посмотреть на Романова, когда тому хорошо, но сейчас… Всё не так. Вове банально мерзко от алкоголя, нельзя игнорировать этот факт, нельзя просто так взять и лечь в постель с пьяным Романовым. Это всё ещё абсурд, но теперь уже ясно, что Александр Петрович банально не в себе. — Мне страшно сейчас, — добавляет Вова, предварительно убрав руки от лица на коленки. Господи, что Саша творит? Он же сам завтра со стыда сгорать будет, любой бы на его месте со стыда сгорел. — Я рядом с тобой, — в предвкушении мужчина затылком встречает стену и рвано выдыхает в самый потолок, — здесь, кроме нас и моего напряжения, с которым справиться можешь только ты, никого больше нет. Саша ладонью гладит самого себя по груди, чуть отбрасывая халат на плечо, и завлекает глаза юноши на своё тело. Саша отдаёт ему не просто себя, а свои искренние намерения с желаниями, которые без помощи алкоголя ещё долго скрывались бы. По крайней мере, сам Романов так считает. — Вовочка… Пожалуйста, сделай мне хорошо, — Саша опускает голову и встречается своим, полным желания взглядом, с напуганным Вовиным. Но, несмотря на это, Романов совсем не меняется, только сильнее желает мальчишку усадить между ляжек, — Володя, какой же ты милый… — Я… — Вова бегает взглядом по лицу Саши, не зная, что ответить. Не уходить ведь? Саша тогда точно расстроится, а отходить от печали он может долго. «Все это делают», — напоминает себе Володя, — «значит, и я должен». Саша ведь остановится, если станет плохо. Несмотря на опьянение, явную отрицательную реакцию он точно распознает, так что, по сути, Вова действительно в безопасности, по крайней мере, он себя этим пытается утешить. Если даже Вова не сможет сказать протест вслух, то Романов обязательно оживит свою чуткость, чтобы самолично остановить непотребства. Звоночком для Приморского должно было стать отторжение, которое он уже заочно чувствует, смотря на пьяного, ничего не соображающего Сашу. — Я попробую… н-но мне правда… неловко, Александр Петрович. Я ничего не умею… — Тебе сердце подскажет, дорогой, — Романов, на ватных ногах, добирается до Володи и кладёт руки тому на плечи, — не обманывай меня, я не вчера родился, чтобы не быть в курсе желаний подростков и содержания их фотоплёнки. Кончик носа мягко бьёт подушечка пальца — Саша почти промахнулся рукой, желая нажать на «кнопочку» и убрать всё смущение подальше. Он гладит Володю по волосам и вяло ведёт ладонью по чужой спине. Только стены и дверные косяки не лучшие помощники, ибо Сашу качает как бумажный кораблик при шторме в море. Полагается он исключительно на мышечную память ног, и те, на радость, запомнили дорогу до широкой кровати самостоятельно. Осталось только привыкнуть к вертолётной голове и бунтующему желудку. Володя, смотря на Сашу, что еле-еле сел на кровать, думает, что сердце ему нихера не подсказывает, как правильно отсасывать. Помарка: отсасывать пьяному учителю. Даже от одной мысли становится тревожно, и Приморский мнётся в дверях, только спустя несколько секунд входя в спальню. Он молча устраивается на коленках под чужими ногами, и не знает, как поступать: Саша перед ним, всё вроде ясно, но подступаться не хотелось. Был бы Романов трезв, было бы куда легче. Был бы Романов трезв, ничего этого не было бы. А если бы и было, то исключительно мягко и комфортно, Вова уверен. Что если он уснёт? А если ему не понравится? — Вы меня бросите, если я этого не сделаю? — тихо, невесомо спрашивает Вова, смотря куда-то в пол. Слова страха и паранойи сами выскальзывают с уст, — или если сделаю плохо? От собственных мыслей уже хотелось бы заплакать. Слёзы комом стоят в горле, ждут спускового крючка. — Ты не сделаешь плохо, — в пьяной неге плетёт Саша, подбирая в свои руки лицо Володьки. Большие пальцы бережно и очень дёргано потирают щёки, а мизинцы поднимают подбородок на себя, — я верю, что ты мне поможешь. Я люблю тебя. И Романов падает на локти, предвкушающе сглатывая слюну. Под подолом халата дёргается давно стоящий орган, а во рту привкус пронзающего насквозь страха. Саша был готов. Он без нижнего белья, и это видно лишь сейчас, когда Володя сидит почти уткнувшись лицом в чужой пах. Приморский только и может, что запоздало кивнуть. Ощущения странные… Даже, пожалуй, стрёмные. Гладить Сашу по спине, да и целовать — это одно, но сейчас дело совершенно другое. Володя аккуратно и тревожно отдёргивает подол халата, и сдерживается, чтобы не зажмуриться. Чужой орган, да ещё и вблизи, выглядел устрашающе, не меньше. Сам факт, что придётся брать его в рот, вводил в ступор, вызывал желание убежать — это как минимум. Как это происходит у других людей? Как это происходит у девушек, или у парней, как? Всегда в первый раз так страшно, да? Володя не знает, но он пробует, что первое приходит на ум, лишь бы не сидеть в тишине без дела. Собственная рука двигается так, как обычно нравилось самому, но своего возбуждения Володя не чувствует, только трогает горячую плоть, думая, что ему не то чтобы это приносит даже эстетическое удовольствие. Мысль пугает, падает на дно разума, распуская корни. Заметит Вова её чуть позже. Влага размазывается по члену ладонью, кожа на твёрдом органе скользит, и Володя не представляет, как ему вообще брать это всё в рот. Это точно нужно? А вдруг будет слишком мерзко? Ему уже не очень, а Саша так на кровать лёг, что ему даже незаметно состояние партнёра. Сказать что-то — значит сломать Саше удовольствие, это тоже ощущалось неправильным. Оставалось только пробовать, зажмуривая глаза так сильно, что в ушах звенит. — Вова… ты-ы молодец… продолжай в том же духе, — Романов, удостоверившись, что всё идет «приемлимо», вновь откидывается на кровать, складывая руки в локтях. В чужой руке тянется и пульсирует член, у которого совести нет совсем никакой. Она ему не нужна, для члена что главное? Поскорее найти тёплое, влажное, узкое место, куда можно толкаться. И Саша чувствует. Слегка притуплённо, на самом деле, ведь алкоголь выметает всю чувствительность за дверь. Головки крайне осторожно касается язык, и Вова тут же отстраняется, слегка надувая крылья носа, прищуриваясь: вкус, несомненно, простой кожи, словно бы облизнул свой палец, но само понимание, что именно за орган он берёт на кончик языка, пинает по нёбному колокольчику, как по футбольному мячу. Тошнотные позывы зарождаются в том же месте, где когда-то было щекотно от бабочек. Не должно быть мерзко от любимого человека — в это Володя верит. Ощущение неправильности накатывает с головой, когда приходится взять головку полностью в рот. Отвращение на языке ощущается не только морально, но и физически, но остановиться Вова тоже не мог. Не хотелось расстроить Сашу, не хотелось его обижать, особенно в первый раз, который должен быть хоть чуточку успешным. Загнанный в клетку, Володя берёт чуть глубже, стараясь вообще ни о чём не думать. Слюны не хватает, она смешивается со смазкой, приходится терпеть и не глотать, чтобы совсем не утонуть в своих чувствах. Вова толком не думает, просто делает. В будущем он даже подробно не будет помнить детали этого вечера, и это нормально. — C'est incroyable… S'il te plaît ne t'arrête pas… Jе-e t'en prie… — шепчет непрерывно Саша, забывая где он и кто он, только желая подольше остаться в горячем, влажном и узком пространстве. Для Вовы это только непонятные, пьяные мычания, что делали ситуацию только хуже. Сашина ладонь вяло зарывается в волосы, из-за чего Володя чуть напрягается, и не зря — Романов попытался надавить. Скорее всего, он просто не рассчитал силу. Володя тут же отстраняется, громко откашливаясь и глотая воздух. Думает Приморский только о том, чтобы Саша заметил его состояние, остановил весь этот сюр, отпустил домой или лёг в другую комнату, оставляя ученика одного. Физические контакты с Сашей обычно были чем-то нежным, но сейчас было просто до слёз обидно и неприятно. Вова всхлипывает, ощущая истеричное покалывание в носу и ожидая «стоп». Надеясь на «стоп». Стоило холодному воздуху окутать покрытый слюной член, как Романова начинает трезво дёргать. Это как прыгнуть из бани в прорубь — прошибает моментально. В темноте, в попытке нащупать чужие волосы, Саша приподнимается на локтях. Ладонь загребает тёмные пряди со лба и зачёсывает к затылку. Его Володя такой красивый… С румянцем на щёчках, за которых так и хочется потереться головкой изнутри, со слюнкой у рта, которую можно было бы разбавить спермой, и со… слезами? — Mon chéri?.. Вова? — никакой холодный воздух и близко не стоял с тем, какой волной осознания окатило пьяного Романова сейчас. Из волос тут же пропадает рука, а голос становится дрожащим, практически как на морозе, — В-Володя! Прости меня, прошу тебя, я… я… Володя резко поднимает руку, жестом прося Сашу ничего больше не говорить. Голову мальчик опустил, поэтому не видно было, с каким отчаянием тот смотрит в пол, неконтролируемым потоком пуская резко хлынувшие слёзы. Ничего не говорит. Вова только всхлипывает, безуспешно утирает слёзы, и поднимается, слегка пошатываясь, стараясь не свалится от кружащей головы. Он пятится назад, пока Романов запахивает халат и дрожащим голосом пытается хоть что-то сказать, чтобы не стало хуже. У Вовы картинка перед глазами уже замылена, но он нащупывает дверной косяк и разворачивается, поспешно выходя в коридор. Сейчас быть рядом с Сашей, а тем более говорить с ним, совсем не хотелось. Из коридора слышно жалкие, режущие по сердцу всхлипы и шуршание куртки. Саша ничего не может сделать, не силой же Вову останавливать? Разум алкоголем всё ещё затуманен, но чувства — нет. И когда Володя, уже почти в голос ревущий, уходит из квартиры, тихо закрывая дверь, то внутри остаётся только глубокая пустота и моментальное, перманентное чувство вины. Мальчик выныривает в холод улицы, глубоко вздыхая и спазматически кашляя от истерики. Он толком идти не может, только морозит влагой щёки и жалко скулит, вытирая плотной, непромокаемой тканью куртки лицо. Мерзко, до тошноты плохо, и никакого удовольствия. В голове белый шум, Приморский только и может, что смотреть на редкие сугробы и бороться с желанием съесть снег, чтобы хоть как-то избавиться от чувства отвращения. Почему так случилось? Почему Саша позволил себе выпить так много, но что самое главное для Вовы — почему ему настолько херово? Разве не должно быть хорошо от любимого человека, разве это не делают все? Чем он хуже, что с ним не так? Володя заходит в подъезд своего дома и падает на лестничные ступеньки, закрывая лицо руками. Трясёт ужасно, хочется кричать и бесконечно себя жалеть. Помощи просить не у кого, и ждать её неоткуда. Остался у Приморского только Саша, который и сделал ему плохо, да вечно занятой Коля. Лёня не будет рад видеть старого друга, звонить Константину просто страшно, а родители никогда его не поддержат. Он остался один смотреть в темноту подъезда до искр в глазах, и никто не протянет руку помощи мальчику, который поверил, что ему в жизни нужен только один человек. Который уже делал много сомнительных поступков. Но так ведь в жизни не бывает, верно? Кто-то обязательно приходит на помощь, спасаёт, случается какое-то чудо. Не может же быть так, что такой общительный и светлый юноша, как Володя, остался совершенно один на один с этими чувствами, с этим январским морозом. Один на один с замерзающим Владивостоком. Вова поджимает колени к груди, практически физически ощущая ужас и безысходность в собственных глазах. Почему Саша Романов, который казался настолько возвышенным, оказывается всё-таки просто человеком? Сердце его обмануло? Он сам себя обманул? Кто виноват в том, что он сейчас не может себе и места найти, чтобы безопасно пережить эти минуты, часы и дни? Сердце рвётся в клочья, паника бьёт по глотке слезливым комом, потому что любовь не проходит. Вова в ней тонет, как в морской пучине, а корабли проплывают мимо, не замечая его горя. Не видя крушения его маленького плота. Мальчик так и остаётся сидеть на лестнице ещё надолго, не в силах идти в дом. У него вообще нет нормального дома. И нормальных, здоровых чувств, видимо, тоже нет и никогда не было.