Романов азбуку пропил

Сейчас довольно многолюдно, но по основным местам Владивостока пройтись можно: Вова подозревал, что Александр Петрович, за неимением компании, пропустил некоторые достопримечательности. Вова, не долго думая, берёт направление вдоль арбата. Потом они повернут налево, и еще раз... и относительно быстро выйдут к смотровой на Орлином Гнезде. В сумерках вид должен быть особенно красивым. Идут молча. Володя думает о Сашиных словах, смакует каждое предложение. Александр Петрович рад его видеть, и Приморский тоже счастлив быть с ним вне их занятий. Так странно просто гулять вместе, не думать об экзаменах, сочинениях и о «Тихом Доне». Володя оборачивается в сторону волнующегося моря. Как бы сильно он хотел сейчас упасть в морскую пену, смотреть на звёздное небо где-то далеко в водах. Может, даже вместе с Сашей, который точно бы такой романтики не оценил. — Хотите пян-се? — вырывается у Володи, когда он видит красно-жёлтую палатку. Смотрит на Романова и решает пояснить, — это такая булочка корейская... на пару. Там мясо и капуста, у нас везде их продают. Лучше всего запивать «Милкисом», — Володя улыбается слегка неловко. Конечно, в Петербурге, скорее всего, такого не было, да и вряд ли Александр Петрович согласится попробовать, корейский стрит-фуд не в его стиле. Ответить Романову не дают: Володя быстрым шагом удаляется в сторону палатки, рассеивающей аромат еды чуть ли не по всей набережной. Что за слова использует в речи подросток непонятно, да и в принципе не очень-то и нужно. Вова отошёл, а это значит можно тщательнее осмотреть его со спины; однако никаких других следов неподобающего отношения к ребёнку не было, но всё равно что-то настораживало. Возможно, слишком лёгкая одежда, словно наспех натянутая. Это волновало. Романов подходит к прилавку, рассматривая аппетитные, по мнению Приморского, булочки. Мужчина, воспитанный с исключительным вкусом гурмана, приземлённо знакомился с ассортиментом и поглядывал на возбужденного скорым перекусом молодого компаньона. — Будьте добры пару булочек с мясом и капустой и... — смутился. Мужчина вмиг забыл чем хотел запить булочку Вова. Поскрёб по мыслительным сусекам и набрал ближайший набор букв, возможно похожий на нужный ему продукт, — и «Миклис», пожалуйста. Сначала Володе хотелось запротестовать: у него всё-таки были свои деньги, но потом Приморский замялся, а вернее попытался сдержать приступ хохота, когда услышал, как Романов явно исковеркал название любимого напитка. После такого всем в зоне слышимости должно стать понятно, что мужчина явно не местный. — «Милкис» с каким вкусом? — следует уточнение от девушки-продавщицы. Такой вопрос не то что в ступор вводит, а вообще ошарашивает. У этих «Микилсов» ещё и вкусы разные, с ума сойти. Володя за спиной покрывается слоями смущения. За него редко платили, а родители с детства прививали стыд за трату денег. Романову же словно всё равно: он как будто по умолчанию собирался это сделать, даже если бы Володя был ему не учеником, а обычным знакомым. — Каждого вкуса по одному, пожалуйста, — запоздало отвечает Романов, доставая крупную купюру из кошелька. По неловко-пищащей реакции под ухом ясно, что Володя явно доволен его действиями. Это льстит, и не будь здесь девушки через стойку, мужчина одарил бы Вову лёгкой улыбкой. Саша уверен, что делает всё как никогда правильно. Володя хотел уже остановить это всё, заплатить за себя самому, но «каждого вкуса по одному» выбило все мысли, оставляя только белый шум. Юноша закрыл лицо руками, скрывая свою краснеющую физиономию. Неужели Романов знает, что сегодня у Володи праздник? Это всё бы объяснило. В пакете Саша несёт пять алюминиевых банок, а руки согревает тёплая булочка. — Вам не стоило, — неловко говорит явно довольный Вова, — спасибо, Александр Петрович, — Володя кусает горячую булку. Язык обжёгся, Вова судорожно дышит, а потом запивает, чтобы хоть как-то облегчить положение. — Вам тоже стоит попробовать какой-нибудь, — Вова, отдышавшись, кивает в сторону пакета, — в Петербурге вы такого не найдёте! Ну, то есть... найдёте, скорее всего, но другой ассортимент... И мало... Приморскому слишком неловко рядом с Сашей, но настроение отличное. Романов, скорее всего, правда каким-то образом узнал про Володин день рождения, иначе быть не могло. Вова пока не спрашивает, как именно, но он обязательно успеет! Им ещё до смотровой идти. — Спасибо большое, Владимир, я предпочитаю трапезу в отведённых для этого местах, — осторожно отказывается мужчина, которому действительно некомфортно есть вне домашней кухни или столика в ресторане, — Bon appétit. И пускай соучастник незапланированного ночного рандеву уплетает булочку за обе щеки, Романову только спокойнее будет от того, что Володя сыт и в безопасности. Сейчас он рядом с ним, никуда не торопится и просто наслаждается моментом, запивая шипучим напитком горячую начинку. — Спасибо, — Вова счастливо улыбается. И родители уже забыты, и синяк, и порезанная недавно рука, и всё на свете. Володя всё равно делает у себя в голове пометку: Романов приехал сюда из Петербурга совсем недавно, наверняка ещё толком не освоился. Приморский хотел бы показать ему каждый уголок города, забраться на сопку во время салюта, показать бухту стеклянную, маяк... Да, это не северная столица, но Вова души не чаял в родном городе. И ему бы льстило, если бы Александр Петрович тоже увидел очарование здесь, на дальнем востоке, который ему наверняка очень чужд. — Вы не против до смотровой дойти? Там Золотой мост видно. Вы уже видели его ночью? Я думаю вам понравится. Он, конечно, не разводится, но всё равно... — Володя неловко рекламирует местную достопримечательность, допивая молочную газировку и доедая булочку. Как же хорошо! И вечер не кажется таким холодным. По пути Володя всё-таки закинул остальные баночки в небольшой рюкзак, который взял с собой еще в прихожей. Таскаться по сопкам с пакетом идея так себе, да и Саша с ним смотрелся до безумия нелепо. Если бы пластик мог, то он бы завял от грациозного вида Романова. Атрибут явно Александру Петровичу не шёл, ещё бы баульную сумку на плечо закинул... — Я совсем не гуляю ночью, так что буду не против пройтись до моста, — Романов осторожно опускает подбородок к груди в плавном кивке. Поворот наискосок вёл через сквер. Среди зелёных клумб шла дорожка, а над ней — белые арки, сверху подписанные разными названиями: на русском и на английском. Александр Петрович задумчиво хмурится, читая первое, что им попалось на пути, но вопрос не задаёт, явно не желая показаться глупым. — У нас тут города-побратимы. Вонсан это в Северной Корее, — Володя поднял взгляд, читая вторую арку, — а Джуно это на Аляске. Кота-Кинабалу — Малайзия... Ниигата — Япония и так далее... — Все портовые, — уточняет Романов, пытаясь вспомнить хоть один побратим Петербурга. — Вроде да... за редким исключением. Но больше всего Японии, Кореи и Китая. — Были где-нибудь? — Нет, не был, — со вздохом отвечает Володя, рассматривая последние арки и покидая сквер, — слева, кстати, типичная Миллионка, — Вова моментально переводит тему, чтобы не расстраивать себя сильнее, — её легко узнать. Это старый район, в основном построен из красного кирпича. Тех самых исторических зданий осталось не очень много, но говорят, раньше это всё походило на лабиринт... и ещё тут жили приезжие из Китая, но это не точно. В наличии мифы про подземные ходы. Саша многозначительно кивает. Похоже, делает вид, что всё это и так знал, но слушать рассказ от местного, конечно, было куда более интересно, и в случае с Володей еще и приятно. Не все коренные жители могут рассказать что-то конкретное про свой город, сам Романов с этим постоянно сталкивался в Петербурге. — Владимир, — начал было вопрос про домашнее насилие Александр, но тут же осёкся, лишь спустя секунд семь продолжая спрашивать, — вы с рождения здесь живёте? Вопрос сбивает поток мыслей, Вова тут же приходит в себя, несмотря на секундную заминку. Володя смотрит на учителя. Саша выглядел сдержанно и даже немного неловко, несмотря на то, что явно был рад компании. Александр Петрович... рад компании Володи. От одной мысли сердце бьется чаще. Его острый профиль был лучше любой античной статуи, Приморский был в этом уверен. В свете ночного города Романов особенно красив. — Да... Как я понял, у нас тут несколько поколений жило. Может, даже четыре наберётся? — Володя хихикает, ведя Сашу вдоль улиц, – только информации мало, родители все вещи от дедушки и бабушки выкинули или продали, а я маленький был, не успел найти ничего, да и не хотел... ну и ладно, — Вова чуть грустнеет. Да, он тут с рождения. Ровно семнадцать лет назад он появился на свет. Может, Саша на это намекал? А Володя начал тут бред нести... Они идут мимо района, где живёт Лёня. Володя нервно осматривается по сторонам и незаметно ускоряет шаг. В голове вопрос: чего он боится? Они же не за ручку идут, а просто гуляют. Юноша путается в этой мысли, как в паутине, и решает оставить её на потом. — А вы... почему решили сюда приехать, Александр Петрович? – Приморский сам не заметил, как смело спросил такой вопрос. Удар прямо в точку. Один из самых тяжёлых вопросов для педагога, с виду стойкого и непоколебимого. Двенадцать часов в сидячем положении на железной птице, неделю на восстановление режима сна и акклиматизацию, и ещё несколько лет на освоение в чужом городе. Романов знал основной мотив, у него есть подготовленный ответ, который на самом деле истинный, но не главный по значимости. — Я поступил в педагогический университет имени Александра Ивановича Герцена по целевому направлению. Поскольку никаких педагогических навыков на момент окончания школы я не имел, на моё заявление, которое разослал по учебным заведениям России, откликнулось не так много, как ожидалось. Много было из Санкт-Петербурга и Москвы, но я решил, что... — Александр делает небольшую паузу, словно бы подбирая слова так, чтобы не обронить ни грамма лишней информации, — я желал самостоятельности. Выбрал вашу школу во Владивостоке и сразу, после досрочной сдачи диплома, отправился исполнять контракт, по которому должен с честью служить вашей школе четыре года. Ответ, конечно, верный, всё так, как сказал Саша. Однако он скрыл наиболее важную причину, по которой покинул хранимый в сердце Санкт-Петербург. Нутром, возможно, Романов и ощущал, что ему действительно одиноко, но признаться в этом себе смог только сейчас, когда пересказал события последних четырёх лет жизни. В миг водопадом опрокинулась холодная, сжимающая сердце до боли правда. Правда перед самим собой. Александр остался совсем один в чужом городе, среди абсолютно незнакомых ему людей. Он оставил свою семью, своих друзей и свой родной город. Возможно, если бы прямо сейчас он находился дома в компании одного себя, то непременно бы залил в себя бокал заспиртованного винограда и плакал, глядя в зеркало. — Владимир, вы никогда не задумывались о том, чтобы собрать небольшой мешок из самых важных для вас вещей и отправиться на другой конец Земли? — вопрос звучит словно бы намёк на скрытый мотив Александра, который забылся в собственных думах. Очнулся тогда, когда на него с лёгким недоумением смотрел его единственный достаточно близкий знакомый среди всего города. Саша вернулся в неторопливый темп ходьбы и стал слушать рассуждения Владимира. С которым спокойнее. С которым, вроде как, не так и одиноко. Для Вовы Александр Петрович раскрывался с новых сторон. Даже такая маленькая крупица информации давала ему многое для общего портрета Саши. Он ощущал почти физически, как Романов хотел сорваться во взрослую жизнь, где он сам решает всё для себя. Его порыв смелый и очень похвальный, особенно после студенческой жизни. Вова думает, что Саша, возможно, чем-то похож на него самого. Вова тоже хочет поскорее выйти из-под родительской «опеки». Ещё Володе жаль, что он отнимает у Романова драгоценное время, которое можно было бы использовать на поиск нового круга общения. Впрочем, лезть в эту взрослую, неизведанную жизнь, было неэтично. У них не такая и большая разница в возрасте, просто каждый живёт по-разному и со своими проблемами. Александр Петрович был самодостаточный — по крайней мере, он вызывал такое чувство. Они идут вверх, к смотровой площадке. Тут не так и долго осталось, но людей сегодня будет многовато. Оно и не удивительно, в день города-то. Жалко, что праздновали вчера, в субботу. — Мне кажется, все об этом думали, — тихонько говорит Приморский, оттягивая карманы ветровки, — но я бы боялся ехать куда-то... без денег, один. Я дальше Владивостока не уезжал, хотя очень хотелось, просто нет возможности. Посмотреть другие места, увидеть города — это здорово. Я хотел бы в каждом городе иметь друга, чтобы знать, что меня где-то ждут. Иногда мне кажется, что страна настолько огромная, что я даже при всех своих усилиях увижу процентов пятьдесят максимум... А есть еще другие страны. Хочу в Японию попасть, — Володя мечтательно посмотрел бы в сторону востока сейчас, но не стал, — и в Петербург я бы с радостью съездил, — вообще-то, Приморскому казалось, что Александр Петрович знает даже то, в какой день и час в Эрмитаже меньше всего людей и до скольки на Невском играют уличные музыканты. Он с этим городом как одно целое, даже сквозь километры. — Владимир, — Александр Петрович озирается по сторонам, — мы точно идём в правильном направлении? Антураж был, конечно, потрясающий: панельные дома на сопке сопровождались бесконечными парковками и заборами, это мало походило на туристическое место. — Ну да, — Вова кивает, но смущается, — я просто по короткому пути нас повёл... Саша сдержанно кивнул, поджимая губы. Небольшой спуск к смотровой, темно ужасно, но зато в конце маршрута их ждёт прекрасный вид. И правда: на город опустился совсем лёгкий туман — это из-за резкого похолодания и влажности. Из-за тумана огни Золотого Моста светились ещё красочнее, отражаясь в тёмной водной глади. Позади них был памятник Кириллу и Мефодию, людей было много, но не критично. Все, скорее всего, уже постепенно двигаются к центру. Орлиное гнездо всегда полнилось туристами, Володя думает, что тут даже в четыре утра кто-то обязательно будет. Тяжело дыша после подъема, Вова воспринимает открывшийся вид как награду. Летают чайки и кажется, что это всё навсегда. — Это бухта Золотой Рог, — Володя показывает ладошкой вперёд, — на той стороне моста Мыс Чуркин и филиал Мариинского театра, кстати... Дальше еще один мост и остров Русский. А внизу, у университета, сад камней, японцы сделали... это как раз потому что Владивосток и Тояма — города-побратимы. Обязательно туда сходите, там очень красиво, я думаю вам понравится. Энтузиазм Владимира привлекает своей жизнерадостностью. Его хотелось слушать всегда, его эмоциональность, конечно, мозг не взрывала, но уж точно приводила в лёгкий восторг, пропуская мурашки по телу. Этого мальчишку так и хотелось взять под руку и сопроводить по ночному, заполненному людьми Владивостоку. — Великолепный город, — кивает Александр, слушая монолог и подробную экскурсию по столице Дальнего Востока. Одно смущало в прогулке: чересчур тихий телефон Володи, не разрывающийся посреди ночи от звонков родителей. Что-то явно не так. У Вовы проблемы. Проблемы, с которыми Саша хочет помочь. В тёмном городе гулять — одно удовольствие. Кажется, они с Сашей говорят ни о чём и обо всем одновременно, Володя рассказывает про Владивосток, а Александр Петрович – про Петербург и Хельсинки. Они, кажется, могут бесконечно сравнивать города, находить сходства или различия, перетекать диалогом в литературу и искусство, но в этом случае говорил больше Саша. Вова просто не успевал за тем количеством книг, которые он упоминает, но мысленно мечтает их все прочесть. Деревья шумят от ветра, становится всё более прохладно, но на это всё равно, ведь извилистые улицы и повороты вели их неосознанно к заключительной, негласной точке маршрута. Прогулка развернулась прямо в сторону дома учителя, а сам хозяин квартиры стал думать о том, как не травмируя подростка предложить помощь. Вова и так не шибко рад предлагаемому каждое занятие крему от синяков, а тут переночевать у учителя. В сухой, тёплой и просторной кровати, а перед сном душ и легкий перекус. Казалось бы, что ничего не должно особо смущать Приморского, хотя к отказу Александр тоже подготовился. День рождения приемлемый, вряд ли сегодня получилось бы лучше, да и от чувства влюблённости Вове хорошо. Кончики пальцев тёплые и в груди что-то замирает. Обсуждения меняются так быстро, что оба не замечают, как оказываются у нужного подъезда. Только сейчас, в вечерней темноте, Приморский понимает, что ему некуда идти. Взгляд у юноши слегка потерянный, он смотрел куда угодно, но только не на Сашу. Слинять бы побыстрее, чтобы не было так неловко, а там уже будет видно. — Владимир, — тихо зовёт Саша, останавливаясь у самого входа в дом, — я не уверен, что моя помощь вам нужна, но я всё же предложу. Как вы смотрите на то, чтобы переночевать в отдельной комнате? Там есть замок, вы сможете закрыться. Приморский смотрит на Романова почти загнанно, запугано. Как будто он ему с вероятностью ста процентов врёт, как будто он просто ищет способ поиздеваться над Володей, у которого всё плохо в семье. — Александр Петрович... — смущённо лепечет юноша, не смея даже взгляда поднять. Какой же он жалкий, — я просто не хочу... мешаться. Вы и так для меня слишком много делаете. Это правда: Саша делал слишком много для одного конкретного ученика, несмотря на то, что их отношения очевидно выходили за привычные рамки. Вова очень тянется к Саше, но он не знает, тянется ли Саша, а если и тянется, то почему? Можно было бы просто бездумно радоваться чужому вниманию, но Александр Петрович ему уже привычен рядом, это было бы просто глупо. Несмотря на всё это, Вова сдавленно кивает и идет к двери подъезда. — Я просто хочу, чтобы вы чувствовали себя в безопасности. Мне это очень важно, Владимир. Вы мой ученик, в конце концов, — Романов ведёт размеренный, кажущийся долгим, монолог, перешагивая порог парадной, — вы мне нисколько не мешаете, вы интеллектуально развитая личность, с которой приятно вести беседу. Вы можете пока заняться своими делами, чтобы у меня было время сменить постельное бельё и найти для вас чистую одежду. Романову важно доверие. Тяжело на самом деле его выстраивать с мальчиком, который не хочет раскрывать ничего лишнего о себе. Саша тоже не пальцем в носу подковырянный, о себе почти не рассказывал до сегодняшней прогулки. Утаил, конечно, пару слов, но и о большем его никто не просил рассказывать. Саша вовсе не раскрытая книга. В квартире свежо, Александр перед выходом открывал окно на проветривание. Снимает пальто, моет руки в ванной комнате и оставляет Вову на попечение самому себе. Володя не в первый раз у Саши дома, может себе позволить и телевизор включить, и конфетку из стеклянной вазочки украсть перед поздним ужином. Сам Саша же ушёл в центральную комнату, в собственную спальню, которая сегодня будет предоставлена для Володи. Меняет постельное бельё на свежее, находит в старых вещах пижамные штаны и футболку с изображением Виктора Цоя. Не зря сохранил такой раритет, оставшийся ещё со времён школы. Оставляет одежду в сложенном состоянии на краю кровати и относит к стиральной машине старые простыни. В темноте чужая квартира казалась другой. Более тихой, молчаливой. Володя на пороге переминается с ноги на ногу, словно он здесь впервые. Вроде все так же, а ощущения иные. Тревога душит, но это не из-за Александра Петровича, а из-за понимания, что родители могут неожиданно забить тревогу. В уведомлениях на телефоне пусто, на часах уже поздно. Вова моет руки, кладёт рюкзак с газировкой на кухню, побоявшись залезть в холодильник. Парень чуть потерян от осознания, что ночь он проведёт здесь, но отказываться уже поздно. Он спросил бы Романова в лоб, что происходит между ними, но не может: у него просто не получится набраться смелости, да и сам учитель, скорее всего, не станет говорить как есть, словно это очень странная и долгая игра, в которую Вова невольно впутался. В гостиной было уютно: диван, книжные полки, напольное зеркало, в который видно только собственный тёмный силуэт. Тикают часы. Вова тихо-тихо выдыхает и так же тихо шагает в сторону балкона. Он вообще не думал, что он тут есть... Вид открывается неплохой. Амурский залив за кронами деревьев был как на ладошке. Романов приходит как раз вовремя. Возможно, он хочет что-то сказать в своей привычной, спокойной манере, но Володя смотрит на него взволнованно и почти сразу, резко выдаёт: — С-сегодня день города, — закусывает губу, переводя взгляд на небо, — должен быть салют. А с сопок было бы видно корабли... и... Хлопок. Яркий, красочный фейерверк вдали переливается в отражении стёкол разноцветными огнями. От этого настолько тоскливо на душе, что хочется иррационально уткнуться в Сашино плечо и зарыдать, что есть силы, ища поддержку и недостающую любовь. Володе обидно, потому что о его празднике не вспомнили даже родители. Очень больно от побоев и от обидных слов, больно от Александра Петровича, который помогает, которого хотелось больше и больше, настолько много, насколько позволит подростковое сердце. Влюбиться для Приморского не сложно. Сложно удержать это чувство, не забыть про него, а Романов так часто с ним, что кажется, никто другой в этой жизни и не нужен... — И ещё мне сегодня семнадцать, — слишком печально и режуще произносит Вова, явно давая понять, что сам стыдится этого факта. Про день рождения должны помнить другие люди, в этом и смысл. У Володи не было надежды на какое-либо чудо, но в груди поселилось стойкое чувство ожидания. Каждый раз провально. И сейчас слова звучат глупо, как будто Вова требует от Саши что-то в связи с праздником. Это не так, но звучит таким образом. По щекам текут горячие слёзы, Володя всхлипывает, а картинка размывается от влаги. Он закрывает личико руками, предполагая, насколько сильную неловкость вызывает у Александра Петровича. Плечи дрожат, а истерику уже не остановить. Мысли твердят: «не нужен я никому» без остановки, и почему-то в это даже хочется верить. — Простите, простите, пожалуйста... — мальчик пытается хоть как-то положение исправить, но, кажется, только сильнее начинает плакать. Слова излишни. Под аккомпанемент из ярких красочных вспышек на чёрном небе и слабом ветре, Вова плакал, словно маленький ребёнок. Слёзы отражают бегущий по небу рыжий серпантин, но так скоро скрываются за чужими ладошками. Чужое горе перед глазами. Приморский слёзы пытается сдержать, даже потрясывается, ну точно на грани истерики. Романов зажавшего лицо мальчика даже к себе не разворачивает, а лишь бережно обвивает прохладными, вне зависимости от погодных условий, руками. Жмётся Вова в грудь сам, и так же сам стискивает крепко грудную клетку. Подросток льнёт к нему, как котёнок к животу матери, ища поддержку и защиту от всего мира. — С днём рождения, Владимир, — говорит учитель, ладонь опуская на тёмный затылок. И плевать, что самому Романову курьёзно ощущать такие близкие телесные контакты, ему приятно от беззащитного Володи получать культурный шок. — Надеюсь, вы успели загадать желание. Безусловно, плацебо, но ваше юношеское сердце наверняка подвластно влиянию «помощи фортуны». — рубашка мокнет в местах, где лицо Приморского производит слёзы, — в вашей власти сейчас желать чего угодно, хоть звёздочку с неба. Можете делать сегодня всё, что заблагорассудится. Можете петь вслух, можете целиком съесть целый торт, а можете раскрыть близким свои самые сокровенные тайны. Наверняка у вас есть такой превосходный человек, что поддержит, несмотря ни на что. Он даже готов ждать столько, сколько понадобится вам, чтобы приблизиться, к сплетению душевных стезей. Ох, что Вы, Александр Петрович, вновь говорите про себя? Как бесстыдно, негодник. Александр Петрович сейчас выступал, как защитник от всего на свете, закрывал своей спиной все невзгоды и утешал одним словом. У Володи никогда не было такого человека рядом. Он плачет, уткнувшись в чужую грудь, трясёт только сильнее от невозможного количества чувств. Саша рядом, он так нежен, он говорит правильные вещи и Вова не понимает, чем заслужил его внимание и заботу. Он тёплый и такой до невозможного живой, что не хотелось отпускать, лишь бы ощущать его как человека физически. Сашины руки, может, и прохладные, и он сам на эмоции сдержанный, но Вова же знает, что это всё искренне. Романов не стал бы такое говорить, если бы правда так не считал, верно? «Я вас люблю» — вот чем хотелось поделиться. Идеальный момент, который Вова упускает, а тот с удовольствием ускользает сам, как лента воздушного змея из неосторожных рук. — Я хочу, чтобы вы были рядом, — тихо и так глупо просит Вова, открывая заплаканные глазки. Бедный, печальный мальчик, который просто ищет спокойствия. Они стоят так ещё немного, но Володя всё-таки отстраняется первым. Вытирает руками мокрые щёки, смотрит в пол, а на фоне хлопает последний салют. — Простите. Простите, пожалуйста... наверное, мне лучше пойти спать, — Володя невероятно тихий и такой маленький сейчас, словно ему не семнадцать исполнилось, а семь. — Полотенце и сменное бельё в комнате, — вслед говорит Саша, запирая дверь балкона. Не хотелось бы, чтобы наутро личико подростка вспухло от ночных слёз, поэтому если даже Вова постесняется, учитель заботливо напомнит ему про водные процедуры перед сном. Вова за стенкой, сопит в чистую подушку на Сашиной постели, в Сашиной одежде, а сам Саша и глаза сомкнуть не может на диване в гостиной. Убрал газировку в холодильник и отнёс рюкзак Володи в прихожую. Принял душ и проверил Приморского на отсутствие бессонницы. Пытался смотреть стёртые до дыр отечественные драмы, но лишь заново пропадал в навязчивых мыслях. Казалось бы, на экране девушка бежит за автобусом, чтобы догнать любимого. Саше это как пища для размышлений. Цепляется за ситуацию и шаг за шагом доходит снова до вопросов про его отношение к Володе. Почему он не может просто зайти сейчас тихо в комнату и склонить гостя к сексу, с каких пор у него с этим проблемы? Почему нельзя просто воспользоваться Приморским и отпустить восвояси, не вспоминая никогда? Неужели он... Влюбился? Тяжело ответить на столько вопросов в одиночку, но и Володе открыть чувства настолько рано, не разобравшись самому — всё равно что дать годовалому ребёнку разгадать шифр Энигмы. И так Александр Петрович засыпает. Думает лишь о Владимире, думает о синяках, о телефонных звонках от родителей и о том, что был бы совсем не против, если бы Володя остался бы у него подольше. Ещё на день.