Романов азбуку пропил

Закат заливает комнату, а Володина просьба дублируется в ушной раковине по меньшей мере сотню раз, если не целую тысячу. Вова попросил его сделать что? Может, Саша не расслышал полное предложение? Или вовсе подсознание неправильно трактовало суть просьбы? Ему точно нужен глоток крепкой арабики. Им нужен. Саша хотел бы переспросить, уточнить, что конкретно просит полусонный подросток за его столом, но при каждой попытке открыть рот одёргивает себя и глотает непроизнесённый вопрос, булавой дерущий горло. Александр Петрович встаёт из-за стола и, идя шатким шагом, впивается руками в кухонную столешницу, как в спасательную шлюпку посреди Тихого океана. От чего ноги не слушаются? От чего так болезненно рёбра сжимают лёгкие, не давая сделать свободного вдоха? От чего сердце испуганной птицей бьётся в грудной клетке, моля о свободе? И щёки. Покалывание, как на морозе. Саша краснеет, а самому невдомёк, от чего конкретно. Романов набирает в турку воды из фильтра и ставит на плиту. Логически мыслить сейчас, когда в воспалённую голову ни одна дума не лезет, точно не хочется. Воспалённую? Ну, виски точно запульсировали, нечего говорить и о потоке эритроцитов, прибежавших понежиться целой яркой россыпью под глазами. Кажется, что даже волосяные луковицы встали дыбом и взъерошили непоколебимую каштановую причёску. С Сашей такое точно в первый раз. Причина такого состояния не отравление и не спонтанный приступ ротавирусного заболевания. Виновник опирается головой о собственный кулачок, поставленный в сгибе локтя, и вот-вот грозится неприятно клюнуть носом в стол, если не проснётся в полёте. Романов столько раз про это чувство читал, столько сериалов про провинциальных попадашек пересмотрел, а по-настоящему влюбился только сейчас, хоть сперва вовсе это ощущение не признал. И ведь жил без этого раньше как-то? Мог бы со спокойной душой хоть прямо сейчас добиться от ученика секса без обязательств, но судьба принудила привязаться к мальчишке самым дорогим, что есть у сына родителей-аристократов: сердцем. Ещё раз прокрутка в голове, для уверенности. Что попросил Владимир? Поцелуй... Поцелуи столь же невинны, сколь и банки с грибами на антресолях; вторые так и могут остаться нетронутыми никогда, в то время как поцелуй остаётся невинным лишь какой-то определённый отрезок времени. Уточнения, какой конкретно поцелуй желает получить Приморский, не последовало, посему Александр разлил кофе ровно на две чашки, достал позолоченный поднос, расположил на нём блюдца рядом с серебряными ложечками, и повернулся к утопающему в слюне Володе. Ну что за прелестный мальчик? Романов расположил поднос перед носом ученика и нежно заулыбался. Бледная пятерня слабо прошлась подушечками от центра лба до самой макушки, собирая по пути волнистые волосы, что мешали губам приземлиться над бровями. Мужчина оставил на лбу горящий след от гигиенической помады и присел рядом, словно бы ничего сверхъестественного не совершал, а лишь исполнил просьбу его избранного ученика. — Не отвлекайтесь, — направляет он, вновь пряча губы, аккуратно растянутые по лицу, в краю чашки, и потягивает горячий напиток. Владимира явно всё ещё в сон тянет, от чего можно позволить себе немного флирта с сонным юношей, — может быть, тогда сможете заполучить настоящий поцелуй. Володе спать хотелось, как при температуре. Отдых манил, как горсть свежих, помытых холодной водой ягод, а мир становился шедеврами Дали. Картинка расплывается тёмными, акварельными разводами перед глазами, слабость кутает тело до самых кончиков пальцев. Володя не был уверен, что он дойдёт домой в таком состоянии: слишком устал. Легче тут остаться... прямо на столе уснуть до самого утра, а потом уже перед родителями оправдываться. Конечно, нежные касания должны убаюкивать, но Володя лишь ненадолго, вяло оживляется, раскрывая глаза пошире. Он всё ещё не понимал ничего, да и не мог даже вспомнить, что было минуту назад. Володя пытается найти хоть какой-то ответ в чужом облике, но не находит ничего, а слова доносятся с опозданием и очень путанно. Вова может только кивнуть еле-еле, отпить горький кофе и попытаться продолжить писать. У Саши нежные губы. Вкус обжаренных зёрен остаётся на языке, но даже выпитая кружка не спасает. Кажется, только сильнее хочется провалиться в дрёму. Перед Романовым ужасно неловко: наверное, он думает, что Володя безответственный и ленивый. Приморский причины своего состояния рассказал бы, но тогда стыд будет ещё сильнее. Наверное, Саша бы его сейчас или прогнал, или уложил бы на свою, без сомнений, мягкую кровать. Укрыл бы тёплым одеялом, дал бы подушку, чтобы обнять, и почитал бы вслух «Мастера и Маргариту». Да, точно, это было бы идеально. Это что-то, к чему Вова готов стремиться, и не важно, чего будут стоить испытания жизни, ведь с Сашей хотелось быть, и всё. Тут спокойно, тут не бьют, тут не кричат, тогда зачем вертеть носом? Кажется, Александр Петрович уходит с кухни вместе с книжкой, по крайней мере Володя слышит, как тот удаляется в дальнюю комнату. Теперь Вову уже ничего не держит, даже гравитация. Тетрадка казалась сейчас самой мягкой подушкой, а последние солнечные лучи — лучшим в мире одеялом. Да, пожалуй, он просто... полежит так пару минут. Должно стать легче, сонливость точно пройдет. Как только Романов вернётся, Приморский с новыми силами начнёт писать это изложение, а Саша поцелует его в щёку за старание. Просто надо вовремя встать... Вова сладко уснул прямо на столе. Рука, служившая опорой, покоилась рядом. Тёмные ресницы чуть дрожали вместе с веками, это от долгожданного расслабления. В теплоте и тишине не слышно было, когда Саша вернулся на кухню, да и не нужно... Александр Петрович лишь смиренно вздыхает, когда видит спину ученика, что разложился прямо на столе, забыв про всё на свете. Бедный. Саша тут же возвращается в комнату, где он только что ставил книгу на место, и стягивает с дивана тёплый плед нежно-голубого цвета. Худая спина Володи укрывается, а Романов присаживается на своё место, аккуратно забирая у мальчика его изложение. Под сопение Вовы, Саша проверил его работу. Она не была закончена, а под конец слова совсем запутались в смыслах и в грамматике. Всё ясно: мальчишку на экзамены не пускать, пока тот не проспится. На кухне тихо, только тёмные волосы ученика, которые Саша от скуки гладит, совсем невесомо шуршат под ладонью. За такое короткое время так привязаться к какому-то мальчишке, которого толком и не знаешь... Саша не думал, что с ним случится такое. Вообще-то, как сейчас, так и ранее, были идеальные моменты для того, чтобы воплотить давний план в жизнь: просто переспать и всё. Только теперь не было желания так грубо и внезапно разрывать отношения. Им было бы очевидно, что это не «на одну ночь», да и резкая смена настроения скорее напугала бы Вову, а вот этого точно не хотелось. Всему своё время, но теперь Александр Петрович совсем без понятия, что делать с его дорогим учеником. Ухаживать, спасать от семьи, быть опорой? Саша разве годится на такую роль? Романов убирает со лба Володи прядки и вздыхает. Можно пока взять другую книжку, а на следующем занятии хорошо бы посмотреть, как хорошо ученик разбирается в направлениях поэзии — это будет на экзамене. Время течёт быстрее, когда спишь. Вова вставать совсем не желал, да и забыл, где он сейчас и с кем. Только когда на город опустилось звёздное небо и включились фонари, телефон Приморского разорвал кухонную идиллию громкой мелодией звонка. Корейская песня кричала из динамика несколькими голосами сразу, а Вова проснулся почти моментально, резко хватая трубку, чтобы ответить. — Да? — голос хриплый и крайне сонный. Глаза все ещё закрыты, хотя Володя уже разогнул затёкшую спинку, от чего плед сполз к бёдрам, — я... я уже дома почти. Я скоро буду, пап. Нет, нет. Я уже бегу. Да. Прости... Вова наконец разлепил глаза и встал, словно солдат. На кухне уже совсем темно, а Саша сидит и смотрит на Приморского чуть шокировано. Тоже испугался звонка? Или не ожидал, что Володя так резко вскочит? Сразу стало очень неловко. — Простите... Простите, Александр Петрович, я не хотел... Устал просто. Я напишу сочинение, ой, то есть изложение. Завтра дома... простите, что так вышло, там б-была... ситуация, — Вова говорит еле-еле. Речевой аппарат ещё не проснулся, а тело уже двигается, — не хотел пр-предоставлять вам неудобства. Простите ещё раз... Вова почти выбежал в коридор, как только собрал небольшой рюкзак. Слеза сонливости текла по щеке, а мальчику хотелось бы заплакать по-настоящему, остаться в безопасности, у Саши, а не бежать домой. Романов следует за взволнованным юношей, не зная даже, что тому сказать. Хотелось бы, чтобы Володя за свой сон не извинялся, в конце концов, непонятно, что происходит у того дома. Оставить у себя, не отпускать только... Сердце рвётся на клочья, словно Володя — героиня самой слезливой книжки про любовь. Нездоровая, неправильная и, наверное, обречённая заведомо... Вова на Сашу даже не смотрит напоследок, да и не видно его в тёмном коридоре. — До свидания. Я напишу всё, обещаю, Александр Петрович. Спасибо вам, — твердит Вова почти печально, а потом ускользает во тьму. — Берегите себя, — одними губами произносит Романов, ощущая прохладу, что дует с подъезда. На улице пахнет морем, хоть тут оставайся жить, а позади, в небольшой квартирке, был целый мир. Остаток вечера проходит некомфортно. Александр на автопилоте выполняет абсолютно все поставленные задачи, словно герой игры в жанре интерактивного кино: действия исправно выполняет, но мыслит точно не о том, что делает. Пока моет посуду, думает об убежавшем в одно мгновение мальчике, меняет вид деятельности на уборку стола, но в мыслях лишь сохранность сонного Приморского на дороге. Ночь и вовсе беспокойная, Саша переворачивается на кровати, как стейк на сковороде, и елозит на каждой стороне до самой корочки. Сильно нервничает из-за того, что Вова не отписался, когда пришёл домой поздно ночью, хоть Романов попросил об этом в сообщении почти в ту же секунду, как стоило входной двери захлопнуться. Думает много. Непозволительно много. Переживает, волнуется, беспокоится за Вову, в которого, как сам понял недавно, он по уши влюбился. И от Вовы целых два дня нет вестей, ни единого слова, ни одного «был в сети недавно», или просьбы никогда больше не проводить дополнительные занятия от его родителей. Очень неспокойно, когда мальчик, который, как оказалось, под рёбрами носит чужое украденное сердце, не отзывается никак. И не даёт весточку даже о том, вернулся ли он целиком домой или же по частям лежит в разных уголках Владивостока. Хотя Володя, наверное, был бы согласен пропасть на улице, чем получить то, что получил в итоге. В четырёх стенах проводить дни было страшно. Не только из-за ужасного одиночества, но и из-за невозможности даже Лёне написать. Технику у Вовы забрали еще в пятницу, когда он прибежал после занятия с Сашей. Сердце тогда бешено колотилось, рвалось назад, в чужую квартиру, которую так хотелось бы называть своим домом. Вова хотел написать Александру Петровичу сообщение, как только он добежал бы домой, но родители были быстрее. Затрещина прилетела почти моментально, в такие моменты желательно закрывать голову руками и не двигаться, чтобы не разозлить сильнее. Плач под запретом, но отвращение от запаха алкоголя, которым несло с самой кухни, порождало обиду. А обида — слёзы. Замкнутый круг, из которого нет выхода, по сути. Как только слеза пролилась, отец прошарил карманы и забрал телефон. У Вовы сердце тогда замерло от страха: родителю ничего не стоило разбить технику, такое уже было и не раз: порванные наушники, раздолбанный ноутбук, который не подлежал восстановлению, зарядки, провода, да и прошлый телефон настигла такая же участь. Разбит он был от удара о кафель в ванной, где Володя спрятался по своей глупости. Отец телефон не разбил, а просто забрал, но куда он его положил Вова тоже практически не догадывался, потому что его сразу завели в комнату и сказали вообще не выходить «всё лето». Вова себе места не находил целую ночь, да и следующий день тоже. Чуть ли не на стену лез, хоть из простыни канат делать и из окна убегать. Боялся, потому что вдруг Саша волнуется? Смотрел на полки со своими вещами, смотрел в окно. Долго смотрел в потолок, а если прорывало на слёзы, то в стену. Книги не шли, манга тоже. Родители игнорировали или кричали, а Вова терпел, как и всегда. Вообще-то, на деле родители не то чтобы сильно о Вове волновались, просто иногда вспоминали, что у них есть сын. Всё, что они требовали, это оценки (потому что так принято) и не лезть в их пьянки. Иногда они даже не замечали, что Володя не ночует дома, тут никак нельзя угадать их настроение, чистый рандом. В один день ругаются, а в другой уже плевать хотели, что там с их сыном. Вова не мог это терпеть до мозга костей. Он устал видеть нетрезвые лица, жестокость и грязь, устал искать в семье что-то хорошее, потому что всё равно почему-то их любит. Дни путаются и забываются легко, Володя летом и так за датами не следил, а сейчас тем более не было ни желания, ни возможности. Утром воскресенья юноша моет голову, чтобы проснуться. День жаркий, но вечером должно быть прохладно. Лицо уставшее и печальное, опухшее от ночной истерики. Завтра нужно отпроситься на занятие к Саше, если матери и отцу уже не всё равно. Отпрашиваться не получалось весь день, Вове говорили: «иди помой посуду», а потом: «иди полей цветы», а ближе к вечеру: «принеси водку с пивом из холодильника». У последнего даже есть название, но уже по звучанию смесь адская, полностью убивающая здравый смысл и человека в человеке. Солнце, по ощущениям, скрылось за сопками рано, родители пить тоже начали рано. Все равно, несмотря на все ссоры и побои, пить начинают вместе. Отработанный сценарий, мономиф от мира панельных драм. — Мне надо завтра на допы по русскому, — говорит Володя тихо и мягко. — Никуда ты не пойдёшь. Опять до ночи будешь шляться? Иди отсюда, — отмахивается глава семьи, мешая в стакане два напитка. На улице кричат дети, их матери пытаются загнать домой. Почему-то все всегда всё слышат, но не слушаются. — Я не буду больше так. Я обещаю, просто... — юноша пытается говорить, отойдя чуть дальше от отца. Лишь бы не прилетело. — Вова, закрой рот, весь день лезешь, — встряла мать. Вова и правда обиженно молчит, стоя у прохода на кухню. Ему страшно быть так, в этой квартире, в этом доме. Существовать тут было невозможным. — Володя, — отец встаёт из-за стола, смотрит на сына взглядом, в котором не было и капли чего-то благоразумного, только туман. — Я иду завтра на занятие. Мне нельзя пропускать, — твёрдо говорит Приморский и сам не успевает удивиться своей смелости. Шлепок слышен на всю кухню. В ушах звенит, Вова хватается за щеку, смотря слезливыми глазами на отца. — Хватит меня бить! Я иду завтра на занятие, мне всё равно, что вы говорите! — Вова ощущает, как в груди что-то рвётся. Он никогда не срывался, и сейчас кричал от обиды, а не от агрессии. — Охуевший щенок. Вырастили! — мать машет на Вову рукой, а отец тут же ударяет мальчика снова, но на этот раз впечатывает в стену головой. Из глаз брызнули слёзы, а во рту металлический привкус — прикусил язык во время удара. Сильные руки оставляют синяки на шее, но Вова выкручивается, как только немного приходит в себя, и бежит в коридор. Хочется кричать: «ненавижу вас!» как это делают все подростки, но у Володи сил нет. Из-за слёз всё размытое, голова кружится. Телефон найден в тумбочке в спальне родителей. Удивительно, как на стрессе за десять секунд можно перевернуть всю комнату. Отец догоняет, ещё раз пытается Вову ударить, удержать, вывернуть руки, но младший Приморский, еле-еле от него ускользая и слыша попутно оскорбления всех сортов, почти прыжком добирается до двери, стягивает свою ветровку с вешалки и берёт во вторую руку обувь. Бежит Вова по лестнице в одних носках, пока этажами выше копошение. Голова всё ещё кружится от недавнего удара, горизонт в глазах покошен, поэтому пару раз Володя спотыкается о свои же ноги, выбегая на улицу. Куда бежать? Прямо, по уличным ступенькам — дорога, по которой Вова шёл в школу. Направо — место, куда отец ставит машину, он всегда ходит в ту сторону. Думать времени нет, Вова натягивает кроссовки и бежит своей привычной дорогой, чтобы спрятаться в переулке. Свет экрана телефона слепит глаза. Куча уведомлений, погода, дата... дата. Володя пытается отдышаться, скатываясь спиной по стенке. Затылком он упирается в бетон, ловя искры из глаз. Настроение падает ещё сильнее. Хочется сжаться в комок и заплакать. Родители действительно забыли про его день рождения, или это такое наказание? Вова всхлипнул и спрятал телефон в ветровку. Всё равно надо уходить. Он может провести этот вечер так, как хочет, верно? Даже если потом будет очень плохо и даже если проводить его не с кем. Через год восемнадцать, может быть, тогда он действительно хорошо отпразднует. Лёня на сообщения не отвечал, не был в сети, а Александру Петровичу было уже как-то стыдно писать. Вообще по поводу родителей с ним говорить не хотелось, Володя боялся выглядеть слишком маленьким из-за этого. Если сломать игру, то Саша тогда точно в его сторону не посмотрит, и шансов никаких не будет... Поздравило несколько интернет-друзей, Лёня написал ещё в полночь, да и одноклассники уже днём. Володя всем отвечал, пока ноги его несли в никуда. К сожалению, телефон уже разряжался, пришлось отключиться, а ноги как раз сами по себе привели Вову на набку. Морской ветер привычно путает волосы, люди ужинают в чифаньках, шумит город. Володя запрыгивает на невысокую ограду, что отделяла набережную от пляжа. Позади вечерний пейзаж выходного, праздничного дня: палатки с азиатской едой, уличные музыканты... все выходят погулять, несмотря на прохладный вечер. Тут — жизнь. Тут куда лучше, чем дома. Вова не знал, куда пойдёт ночевать, скорее всего к Лёне... но до этого можно еще подождать. Можно ещё побыть здесь, посмотреть на сумерки в отражении моря и никуда не торопиться. Впрочем, Саше тоже варить третий вечер подряд одни и те же мысли надоело. Поэтому Романов надевает пальто, стоит часовой стрелке достичь половине девятого, и вылетает из пропитанной одиночеством квартиры. Пропитанный солью воздух был куда свежее родного Петербурга. Романов не прогадал с выбором одежды: без пальто пришлось бы каждые десять минут греть остывшие ладони и кончик носа в ближайших круглосуточных магазинах под присмотром озлобленных продавцов. Спортивная усеяна фонарями, по свету которых в неизвестном направлении и идёт Романов. В такой вечер грех оставаться одному, даже подсознание просит Сашу найти свою половинку только по зову сердца. И Саша, на удивление даже для летящих мимо чаек, находит свой предмет воздыхания. От одного вида потрёпанного Володи одновременно отлегло, а потом снова навалилось грузом. Один здесь? Так поздно? Это у него что, новый синяк на шее? — Ой, — тихо пискнул Вова, когда кто-то мягко приземлил свою ладонь на его плечо, — Александр Петрович... У Вовы усталость в глазах, но он искренне и приятно удивлён. Хотелось на Сашу наброситься с объятиями, не меньше. Он уже давно начал ощущаться как спасение, а не как наказание. Романов был настолько кстати, что описать невозможно. Самое лучшее совпадение в жизни Вовы, он готов был прямо здесь и растаять от самых тёплых чувств к учителю. — Вы... вы с кем-то? — неловко спрашивает Вова, опуская голубые глазки. Щёки привычно краснеют, а в тело возвращается жизнь. — Здравствуйте, Владимир, — выдыхает наконец Саша. Приморский в порядке, не потерялся по пути домой, его тело не маринуется в морской воде и не гниёт в лесу. Он жив и здоров, стоит прямо тут, рядом, а щёки как всегда горят нежным румянцем. — Да, я решил вывести на прогулку несколько дам, они рады вас видеть. Вова на такой ответ лишь забавно оглядывается по сторонам в поисках загадочных девушек. Александр Петрович незаметно тянет улыбку, даже не представляя, насколько легко Приморского можно обмануть. — Моим мыслям понадобилась прогулка, — поясняет он, — вы без Леонида, вам не одиноко? Прошу простить мою наглость, но смею предложить пройтись вместе со мной. У Вовы глаза словно светятся в ночи, как звёзды на потолке детской, что накапливают солнечный свет за целый день. Романов был до полёта души рад встретить ученика посреди вечера на улице. Конечно, он не рад видеть темнеющие гематомы. Мужчина обеспокоенно забегал глазами по лицу и телу подростка, пытаясь зацепиться за ещё что-то, что должно было сказать ему о случившемся сегодняшним вечером. Не случайно Володя вне дома. Что-то не так. Сам Вова сейчас, да и в ближайшем будущем, не расскажет о последних двух часах. — Я был бы рад, — Володя тепло улыбается, спрыгивая с ограды, — Лёня сегодня, похоже, слегка занят, — неловко добавил Приморский, оглядываясь по сторонам. Куда им пойти? И, самое важное, что Вова может показать такого, чтобы и самому забыться, и чтобы Саше было интересно?