Романов азбуку пропил

Володю никто после занятий никогда не догонял, тем более Александр Петрович никогда его не догонял после уроков, но тем вечером его образ, такой изящный, выглядел ещё более утончённо и романтично в силу погоды и времени суток. Его черты сглажены, но лицо всё равно строгое, только не как у учителей, у которых образ вытачивался годами. Александру Петровичу и двадцати пяти не было, это поражало весь класс, потому что вёл Романов себя далеко не как вчерашний студент. Но всё же, в нем же должно быть что-то подростковое, что осталось с недавних, юношеских лет? Вове тогда, на пороге школы, внезапно захотелось это увидеть. Увидеть его смех. То, как он надевает жарким летом лёгкую футболку со странным принтом и идёт по клубам. Он хотел видеть, как Александр Петрович становится Сашей. Подпевает какой-то песне, пьет газировку вечером по пути домой, листает ленту в социальной сети, ставит свою музыку в колонках громко-громко, смеётся с самой плоской шутки только потому, что у него хорошее настроение. Это тот образ, который никогда не будет связан с Романовым, но Вова был уверен, что такой человек где-то внутри кроется, его можно откопать среди классики русской литературы, стиля «дарк академия» и круглой оправы очков. Александр Петрович ушёл, а Вова так и остался стоять, слушая родные крики чаек. Всё понимание неправильности у Володи пропадает, когда появляется такой Романов. Он внушал доверие не столько из-за авторитета учителя, сколько просто своим спокойным голосом и уверенным взглядом. Наверное, будь Александр Петрович старшеклассником из их школы, Вова бы без памяти и без вариантов в него влюбился. Эта мысль проносится в голове, а Володя ей уже не удивлён. Кажется, если бы он не влюбился, то не ходил бы на эти занятия больше одного раза. И не считал бы и свою, и чужую реакцию неправильной. Оно как медленно распространяющееся пламя — сжигает его изнутри, превращая разум в пепел. Вова лежит на кровати, пялясь в потолок, и пытается понять, что в нём не так. Что в Александре Петровиче не так. Проигрывает сцену этого вечера в голове снова и снова. Вова остывает, конечно, но рационально осмыслить ничего не получается. Его путь, их путь, будет полон ошибок и проблем, которых можно было бы избежать, если бы это закончилось сразу же, ну или на худой конец сейчас. Юноша пищит в подушку от разрывающих грудь чувств, краснеет, думая какие-то свои сюрреалистичные мысли. Он обязательно завтра придёт в себя, но сегодня его разум полон эмоционального бреда. Мечта о майских каникулах исполнилась быстро: Вова, конечно, почти всё это время пытался сделать так, чтобы родители друг друга не убили, но всё равно успел отдохнуть. Они с Лёней даже полезли на одну из заброшек, разрисовывая баллончиками пустующую, серую стену. Вова весь пах ядрёной краской, а кеды были частично измазаны цветастыми брызгами. Потом они, конечно, убегали от местных алкашей, в припрыжку, по склону, и долго-долго смеялись. В этом мае действительно хорошая погода, Володя даже не помнит, когда в последний раз было настолько тепло в это время года. Вова старался не думать о своём учителе. Мозг кричал о том, что даже если Александр Петрович не намного его старше, он бы не стал лезть с ним в заброшку и рисовать краской, несмотря на то, что такая утончённая фигура не стала бы упускать возможность выплеснуть сию же минуту в одно мгновение снизошедшее вдохновение. Он не стал бы снимать своё пальто в угоду удобной для бега одежде, не завизжал бы в свой кулак, увидев новость о выступлении любимой группы в ленте, и уж точно не мечтал бы каждый день питаться онигири и моти. Вове казалось, что он образ идеализировал — а так нельзя. В конце концов, если думать о чувствах, то его ощущения, скорее всего, просто глупая подростковая влюблённость, которая продлится не больше пары месяцев. Это не расстраивало, это успокаивало. А то, что его учитель извращенец — его проблема. Вова, может, в следующий учебный год проследит за Романовым? Чтобы убедиться, что тот всё-таки опасен, невзирая на его слова? Тогда Приморский сделает всё, чтобы никто более слабый на его месте не оказался. Это хороший план, который позволял сейчас не напрягаться. Последний учебный день был солнечный и счастливый. Вова сдал учебники в библиотеку, забил на школьную форму: пришёл в джинсах, кедах и футболке с Евой-01. — Приморский! Что за вид? — возмущается преподаватель, когда видит на пороге кабинета ученика. — Последний день? — разводит руками Володя. — И последнее замечание. Давай сюда дневник, — строго и хмуро говорит учитель химии. Вова вздыхает. Впрочем, очередной синяк от отца, наверное, он как-то переживёт. А то, что весь класс не в форме — это учебный состав не волновало. Ну и пусть! Сегодняшний день ничто не сможет испортить, слишком уж свободным ощущается воздух в залитом солнцем коридоре, в добавок ко всему Володя посмотрит на лицо Романова, когда тот увидит всех учеников одной ногой уже одиннадцатого «А». Будет забавно наблюдать, как Александр Петрович шокировано разглядывает подростков, что даже не удосужились сменку взять. Вову эти мысли очень забавляли. И так легко на душе, так легко. — Дамы и господа, — в конце учебного года эта фраза уже не привлекает никакого внимания, и ученики в редких случаях собственного плохого настроения прыскают на такое обращение к молодому поколению, от которого Романов ушёл всего на пару лет вперёд. Однако, взгляды всё равно прикованы к юному учителю у доски. Да, смотрят все вовсе не на ровным почерком выведенное «С успешным окончанием учебного года!», не на внушающую подкожный страх стопку литературы. Почти весь класс, за исключением отвлёкшегося на короткий урок изобразительного искусства Владимира, выводящий в тетрадке Александра Петровича в привычном бадлоне и пиджаке, смотрели на учителя. Из-за того, что последний день Лёня тактично решил пропустить, на «свободной рассадке» Вова сидел один. Он мог позволить себе что-то почеркать в тетрадке, пока Александр Петрович не явился в кабинет. В тот момент, кажется, впервые в этом кабинете, по классу чуть ли не хором прокатился удивлённый вздох от внешнего вида Романова. Саша не самоубийца, слишком уж плохо переносит жару, а идти в душный кабинет в излюбленной водолазке себе дороже, ему ещё возвращаться домой под палящим солнцем в таком одеянии из-за сокращенных уроков. На вороте белой хлопковой футболки висят плотные солнечные очки, а Александр даже не щурится, словно бы предыдущие очки ему были нужны лишь в качестве дополняющего образ аксессуара. На стуле висит лёгкая олимпийка, но даже та была лишней сейчас, в стоячем воздухе в классе, что не мигрировал даже несмотря на насквозь открытые окна и дверь в помещении. По виску катится маленькая капелька пота. Даже в одной футболке, утягивающих штанах и кедах было жарко. Жара и правда стояла ужасная, так что первое, что успел подумать Володя — это то, что у него галлюцинации на фоне перегрева. Рисунок с Романовым в виде аниме-персонажа забылся моментально, юноша от шока слегка приоткрыл рот, а брови согнулись в изломе. Это не может быть их учитель! Где привычный бадлон? Нет, правда? Без него Романов был сам не свой, как будто подменили. Джинсы на нём вызывали ещё более сильный шок, а отсутствие очков убивало окончательно. Совершенно другой человек. — Хочу поздравить вас всех с последним днём весны и вашим последним спокойным летом, — несмотря на смену образа Романов не меняет эмоций — словно бы такой же отстранённый ото всех, кроме одной персоны. Приморский недоверчиво смотрел на этот образ, пропуская почти все слова мимо ушей. Александр Петрович, хоть и не менялся в тоне голоса, всё равно казался более мягким. Приятным. Домашним. Чувства по поводу этого были яркие и неоднозначные. Володе хотелось прикоснуться, зарыться в волосы, обнять, потрогать плечо через футболку, посмотреть в глаза, нескрытые стёклами очков. Хотелось долго-долго пялиться, просить чего-то, чтобы Александр Петрович как можно дольше не уходил. Такой Романов не был лучше предыдущего, он просто был другой. Этот факт Вову очень согревал. Смысла в уроке было мало: учебники дети сдали, а держать их оставшиеся двадцать минут после инструктажа экзамена по литературе и перечислении читательского листа, когда нужен был конкретный человек для разговора тет-а-тет, не хотелось. Александр списывает отсутствие звонка с урока для учеников на технические неполадки, дабы поскорее избавиться от двух десятков с лишним лбов. — Приморский, пожалуйста, задержитесь, — сквозь довольный галдёж учеников произносит мужчина, потягивая из чашки уже не прохладную воду с лимоном, а цитрусовый недо-суп. Подошедший юноша рядом лишь подогревает тело Романова. Смахнуть едва заметный румянец можно было на температуру в классе. — У меня к Вам предложение продлить занятия на период каникул, — при этом что-то быстро царапает на бумажке, — естественно, никак на ваши оценки наши уроки влиять не будут, посему это исключительно добровольная процедура. Что скажете на моё предложение? С первых же слов — Приморский в смятении. Смотрит глазами по пять копеек, как Романов пишет что-то на листке. В протянутой записке красной ручкой выведен номер телефона, адрес и, самое забавное, имя. Словно бы Вове нужно было его напомнить. Он еще даже не согласился, а Александр Петрович уверен в положительном ответе. Вова смотрит в чужие глаза, что без очков не казались такими строгими. Он опускает взгляд на листок, а потом вовсе отводит его куда-то вбок. Сердце колотится, как при беге. Ответ очевиден, верно? Иного и быть не может, Вове нужно собрать все две буквы на языке и выплюнуть их вместе с воздухом. — Нет, — выдыхает Вова, мотает головой, — простите, Александр Петрович, не могу… Вова говорит это, а сам своим словам не верит. Он отказался? Правда отказался? Это разве не то, чего он хотел с самого начала? Вова же хотел, чтобы это скорее кончилось. Теперь, когда он отверг предложение, он точно в безопасности, это разве не прекрасно? Володя должен сейчас светиться от счастья, но почему тогда так печально? Дело даже не в том, что Романов расстроится. Дело, наверное, в самом Приморском, в его чувствах, в которых заблудиться легче, чем в детском лабиринте на обороте коробки хлопьев. И тишина бьет по ушам, и на листок с номером смотреть невозможно. — Моё дело предложить, а ваше отказаться. Всё в порядке, Владимир, — бумажка размером с указательный палец кладётся на стол и становится козлом отпущения, на которого Романов вешает всю неловкость ситуации, собственное смущение и небольшой страх перед Вовой. Чего? Страх? Романову страшно, что Вова откажет? Этот ученик и правда весомый для него. Самое удивительное в этом диалоге было то, что за отказ Александр Петрович не попытался заставить Володю чувствовать себя виноватым. Романов не стал делать грустное лицо, как-то давить или говорить что-то лишнее, его только слегка выдавали алеющие щеки. Саша пытается их скрыть в груде документов, что подготовил под самый уход на каникулы. Позор! Чтобы сам Александр Петрович, потомственный аристократ, стеснялся излишеств в отношении с подростком, когда дома такая сопля у его ног бы крутилась. Подхватывает кипу бумажной волокиты и ускользает из кабинета, оставляя Приморского в гордом одиночестве. Такого Александра Петровича Вове хотелось бы запомнить. Он был как будто мягче, моложе даже. Хотелось бы узнать его получше, что в его голове, что в его сердце, что в его душе, что в его прошлом? Эти мысли проносятся так быстро, а Александр Петрович уходит ещё быстрее. Володя только смотрит ему вслед слишком уж печально, брошено. Правильно, что Романов ушёл. Не стал настаивать, не стал провоцировать оценками. Вова, стоя в его кабинете, понимает, что, наверное, это было просто предложение перейти в личный контакт. Без школы, без «учителей-учеников». Возможно, без похабных текстов, которые были непонятно зачем. Сленгом молодёжи Романов не пользовался вовсе, но среди коридоров нашлось именно то слово, которое описало бы ощущения в классе — кринж. В учительской мягкое непринужденное чаепитие некоторых из учителей, разделявших коробку марципановых конфеток на четверых. К прикованным к его внешнему виду взглядам Саша очень не привык, а смотрит на него с ошеломлением буквально каждый, с кем он когда-либо контактировал. У него ещё два урока литературы, и последнее чего хочется — на них приходить, когда урок не у излюбленного десятого «А». Ну, на пять минут припоздниться ещё никого не убивало, как считает преподаватель, заправляя вьющуюся прядь за ухо и сажая на переносицу солнцезащитные очки. Пара глотков холодного напитка приведут в чувства и очистят разум, в то время как нервно грызущие ногтевую пластину выпускники лишь расстроят своим недоверием к собственным знаниям. Только пропуская одноклассников мимо себя в кабинет, Приморский осознает, как же сильно за это короткое время Романов поменялся в его глазах. От строгого учителя он стал мягким юношей, что только недавно закончил ВУЗ. У Вовы ёкает в груди. Он мельком думает о столе, куда Романов спрятал бумажку с номером. Он же даже имя написал! Как будто новая глава, как будто это случайное знакомство в кофейне… В которую уже третий раз на неделе направляется своим спокойным шагом мужчина за айс-латте. И всё равно размышляет в дороге. Как подступиться к Владимиру и выяснить его номер телефона? Такие мысли звучат жутко, непедагогично, но завтра проблема с отношениями ученик-учитель закончится, когда оба выйдут на долгожданный отдых. Скамейки около торгового центра манят своими живописными видами, яро приглашая мужчину присесть и насладиться природой под кофе, но Романов непреклонен. Забрав напиток, вернулся к параллельному классу Вовы и гораздо спокойнее провёл последнюю лекцию-напутствие перед летом. Так, в гораздо более уравновешенном состоянии, проходит урок у десятого «Б», и потом у нервного одиннадцатого «В», поддержке которому Романов отвёл половину всего времени. Каждый из ребят по очереди рассказал о своих страхах и все коллективно друг друга успокаивали. Даже обидно как-то. Александр потратил столько времени на притирания, а Вова даже просто номер его забрать не захотел. Будь Романов не в школе, зарыдал бы в порыве эмоций, приложив руку к груди; лил бы слёзы на отказ мальчишки как на отказ в предложении руки и сердца. А Вова полнейший идиот, не понял сразу. Теперь он краснеет, тяжело дыша в пустом кабинете. Но, с другой стороны, так ли ему нужен был Александр Петрович? Так ли хотелось видеть его Сашей? Узнавать лучше? Если чувства скоро пройдут?.. Вова сидит урок алгебры, как на иголках. Пропускает всё мимо ушей, пялится в парту, незаметно листает телефон. Краснеет, забивая в поисковике вопросы по типу: «что делать, если понравился учитель?» или «как понять, настоящая влюблённость, или нет?» Вова находит статью психолога, где тот пишет что-то про стадии любви, всего их было семь. Чтиво, конечно, интересное, но Володя совсем запутался. Куда ему думать о каких-то стадиях, если он отношений на вкус не знает? Про себя всё равно отмечает, что его родители навсегда застряли на третьем этапе. И никакой любви не было. Вова думает, что, наверное, это те вещи, которые обсуждают современные пары вместе. Александр Петрович казался тем человеком, который, несмотря на всю свою внешнюю тонкость души, стал бы такое обсуждать. Хотя Володя боялся предположить, ведь их диалоги не были продолжительными или искренними. Учительница прощается с классом, Вова выходит в коридор и ловит свой поток сознания именно здесь. Собственная серьёзность в этом вопросе как бы намекала, что Володя, так или иначе, сможет здраво оценивать происходящее. Потенциальную манипулятивность со стороны Романова он заметит, если изучит этот вопрос, да и о какой любви речь, если никакую взаимность Володя не видел… или не мог видеть. Или пытался себя убедить, что это нечто иное… На последнем уроке, то есть классном часу, Вова выбил место у открытого окна. Классный руководитель говорил что-то про будущие экзамены, про тяжесть, про то, что никто ничего не сдаст. Про занятия летом… Вова вздыхает. Он всегда сможет уйти. Он купит перцовку. Он будет писать Лёне, когда будет заходить и выходить от Романова. Он обезопасит себя. Но что делать, если так сильно тянет? Как магнит. Само понимание, что эти три месяца он не увидит Сашу — убивало. Вова от стресса кусает губу почти до крови. Утыкается лицом в ладони. Он справится. Александр Петрович не страшный, скорее наоборот. Володя ждёт конца классного часа, как второго пришествия. Считает секунды, смотрит постоянно на часы, что висят над доской. Наконец-то, когда это кончается, Приморский уходит первый. Идёт специально к кабинету русского, но там ещё идет урок. Кажется, одиннадцатый класс пытается справится со стрессом, это слышно по редким волнительным всхлипам. Вова слышит, как Романов успокаивающе наставляет выпускников, но почти не разбирает слов. Только улыбается такой бережности и убегает скорей, чтобы не спойлерить себе следующий год. Обиженная на весь мир несправедливыми оскорблениями, вроде «бесстыдница», бумажка с номером телефона и именем учителя попала в карман олимпийки. Такой позор нельзя оставлять у всех на виду, а особенно на каникулах. Романов, выпроводив детей за пределы кабинета, положил солнечные очки на свою макушку, а нужные бумаги сложил в рюкзак университетских времён. Такой дресс-код очень непривычен, но носить свой дорогостоящий кожаный портфель было бы не к месту, у Саши есть вкус. Вова сидит на перилах лестницы у входа в школу еще минут двадцать. Все нервы себе истрепал, губы искусал, дыхательные практики поделал. Солнце только-только начинает уверенно опускаться в сторону горизонта, но всё еще светло и очень жарко. Вова сбегал бы в магазин, но боится упустить свою цель. Романов выходит из школы спустя ещё семь минут — Вова считал, в напряжении притаптывая под кедом траву. Он краснеет, стесняется, боится, что его за непостоянность осудят, высмеют. Поэтому весь запал пропадает, когда Приморский слезает с перил, привлекая к себе внимание учителя. Он смотрит на него с такой неловкостью, как будто лишнее движение и передумает. Убежит навсегда. — Александр Петрович, — окликнул Володя, останавливаясь в метре от старшего, — я… наверное, поторопился. Я был бы рад приходить к вам летом. Простите за путаницу… Если ваше предложение всё еще в силе, было бы замечательно… На расстоянии метра среди шума машин с трассы, шороха пластиковой метлы, расчёсывающей дорогу, разговоров старшеклассниц и криков детворы, расслышать Вову было слегка проблематично, однако все слова мужчина уловил. И с каждым новым слогом Володя становился всё тише и тише. Под конец он совсем поник, боясь даже взгляд поднять, увидеть отвращение или осуждение на чужом лице. Какой же Александр Петрович сегодня щедрый на реакции… Щёчки у него снова краснеют, но уже от положительного ответа на предложение проводить дополнительные занятия. Володя ведь только сегодня чётко ответил отказом, а теперь сам просит Сашу в бубнеже под курносый нос. От такого по телу молнией пробегают мураши. Вова хочет видеть его. Под рёбрами разливается тепло, как расплавленный металл. — Владимир, — позволил себе гораздо большее, чем то, на что имеет право, а именно подхватил одним пальцем подбородок юноши, вознося лазурный взор на свой лик. Только приподнимает и тут же плавно убирает руку, хотя хотелось отпрянуть как от горячего чайника, — я буду рад видеть вас чаще. Шум вокруг, словно в какой-то мелодраме, затихает. Вова слышит только чужой, бархатный голос, чувствует это лёгкое касание на подбородке, смотрит в серые глаза неуверенно и чуть стыдливо. Сердце бьёт в стенки грудной клетки, Володя задыхается от переполняющих его чувств, связанных красной нитью с Романовым и только. Смятая в нервных пальцах бумажка из кармана протягивается вновь Приморскому. На сей раз, видимо, окончательно. — Напишите мне, когда будете готовы ко встрече, — молодой человек элегантно, как, наверное, никто в этом мире, надел солнечные очки и, одарив Вову мягкой улыбкой, отправился за ворота школы, смущённый до покалывания в кончиках пальцев. Будь Вова рядом с ним у него дома, то слышал бы его довольные разговоры с предметами в своей квартире. Беседу с пультом о том, какой Вова миловидный, но умный, односторонний диалог с пирожным про его сочинение и болтовню с зубной щёткой про план дальнейших уроков. А у Володи бумажка в руке — как ворота в другой мир. Хочешь — иди, не хочешь — останься. Было страшно её потерять, забыть где-то, потеряться и самому в этих бесконечных мечтательных облаках. Вове так нежно и тревожно, но он думает, что когда-то второе пройдёт, оставив за собой только нежность. Всё-таки, первый шаг к неизвестности всегда волнительный. Приморский сегодня дал Александру Петровичу самое ценное, и это не какая-то ответная бумажка с номером, адресом и именем. Он подарил своё доверие. В силах Романова его оправдать, не разбить вдребезги. Доверие хрупкое, как хрусталь, они оба это отлично понимали. Володя остаётся у входа в школу, смотрит такому необычному Саше вслед. Щёки красные, а на губах дурацкий смешок, потому что, кажется, было какое-то такое аниме… По пути домой Володя позволяет себе оставить на лице расслабленную полуулыбку. Закат светит прямо в глаза, смешивая голубой с розовым. На тёмных волосах — синие отблески, как на вороньем пере. Впереди всё лето. Приморский нервно крутил бумажку в руке пару дней, кусая свои губы. Он не совсем понимал, когда ему стоит писать Романову — это задачка посложнее математики. Писать днём? Или вечером? Или лучше утром? Можно в выходной, или нельзя? Как скоро нужно писать? Вова не понимал, но заранее забил себе номер в телефон, поставив на фотографию аккаунта свой рисунок с последнего урока. Он пишет дрожащими руками в мессенджер. Пишет, перечитывает сто раз, как будто это не занятия дополнительные, а свидание. То, что так оно, наверное, и есть, Вова предпочитал не думать. Александр Петрович отвечает быстро, как будто только этого сообщения и ждал. Приморский считает это совпадением, но быстро пробегает взглядом по адресу и времени. Кивает сам себе, а потом отвечает Романову, что придёт. Изумления в переписке по поводу места проживания не выражает, но точно вскидывает брови и челюстью, завидев цены на квартиры на переулке Шевченко.