***
Утро четверга солнечное и унылое. Тайлер не спал последние три часа, сидел на своей кровати и смотрел в окно, наблюдая за восходом солнца. Обычно в рассветах было нечто, что вселяло в него надежду, поднимало настроение; сегодня это не помогает. Он оцепенело наблюдает, как по небу расползаются краски. В его голове эхом отдается короткий сон, который приснился ему этой ночью. Записка, приклеенная к люку. Поцелуй, обжимания, как назвал это Джош с глупой улыбкой на лице. Свидание. Надеюсь, уже в эту субботу. Она будет за рулём, но я за всё плачу. Круто, да? Очень круто. Настолько круто, что Тайлеру стало плохо, когда он это услышал. Настолько, что ярость подступила к его горлу и едва сдерживалась сцепленными зубами. Всё равно что сдерживать огненные слезы, которые жгли его горло и глаза. На кого он больше всего злился? На Софию за то, что она целовалась с Джошем, когда его собственная сестра находилась на грани смерти всего два дня назад? На Джоша за то, что он «обжимался» с потаскухой в своем подвале, пока его младший брат и сестра были наверху? Или на самого себя за то, что ревновал и практически благословил Джоша засунуть свой язык в рот этой девушки? Открыв ящик комода, он достаёт календарь и ставит очередной крестик на дате. Их уже много. Он думает о том, чтобы достать пыльную Библию и снова подержать её в руках (может, даже прочесть), но силы, которые понадобятся, чтобы её поднять, не стоят той пустоты, которую он почувствует от разговора с Богом, который не отвечает. Считается, что Бог вездесущ, но Тайлер полагает, что, наверно, его комната с ним — исключение. Здесь мог бы быть хоть миллиард башен Вавилона, и Тайлер всё равно чувствовал бы себя вдвое дальше, как будто чем выше он забирается, тем дальше становится. Встав, он задергивает шторы, пока комната не погружается в темноту. Когда приходит мама, Тайлер говорит ей, что плохо себя чувствует и что хочет остаться дома. За это полугодие он пропустил два дня, но она просто хмурится, целует его в лоб и говорит ему немного отдохнуть. Если бы он сказал это несколько месяцев назад, сомнение, которое она испытывала, перевесило бы доверие, но тогда были совсем другие времена. Через пять минут, когда его мама уходит, дверь снова открывается, и на пороге появляется Зак, одетый в школьную форму. Он упирается плечом в косяк двери, карие глаза обводят комнату от закрытых штор до Тайлера, сидящего, скрестив ноги, на своей кровати в темноте. — Мама сказала, что ты заболел. — Да. — Ты врёшь. Вставай. — Я не вру. — Вставай. — Нет. Зак проходит всю комнату за три больших шага, обхватывает тонкое запястье Тайлера и резко стаскивает его с кровати, пока он не падает на ковёр, шоркаясь ладонями и больно сотрясая запястья и зубы. Тайлер поднимает глаза, широко раскрытые и испуганные. Он вытягивает руку, чтобы отразить ожидаемый удар, но его брат быстро перемещается к его шкафу, распахивает дверцы и перебирает одежду на вешалках. Он выбрасывает рубашку, их форменный жилет и брюки. Когда он оборачивается, то выглядит растерянным при виде Тайлера, съежившегося, прислонившись спиной к кровати. — Ты не болеешь. Ты врёшь. Ты пойдешь в школу. — Нет, — тихо говорит Тайлер, стиснув зубы. Зак делает угрожающее движение, и когда Тайлер отшатывается, чары словно рассеиваются. Гнев спадает с плеч младшего брата, и он протягивает руки, протирая глаза ладонями. — Боже. Прости. Ты в порядке? — Убирайся из моей комнаты. — Я не хотел тебя обидеть. — Круто. Прояви уважение и свали из моей комнаты сейчас же. Зак ещё раз оглядывает разбросанную одежду, Тайлера на полу у кровати. Его взгляд останавливается на ящике прикроватной тумбочки. — Не думай, что я не знаю, Тай. Я проверяю этот тупой календарь каждый ебаный вечер, пока ты принимаешь душ. Тебе опять становится плохо. Я не собираюсь этого допускать. — Ты ничего не знаешь. — Тайлер встаёт на трясущиеся ноги и еле как умудряется пройтись по комнате, надеясь, что выглядит более собранным, чем себя чувствует. Он смотрит Заку в глаза, чтобы солгать. — Я в порядке. Не лезь не в свое дело… и следи за своим языком. Он захлопывает дверь перед носом своего брата. Он ещё никогда не чувствовал себя более одиноким и отрезанным от мира, но Тайлер узнаёт, что иногда тюрьмы, в которых он оказывается, — являются его собственным творением. Это его вина. Он захлопывает двери. В глубине души он чувствует, что всё выходит из-под контроля (его эмоции, его личность, его жизнь), но пока он отчаянно пытается дотянуться и ухватиться за что-то стабильное, единственное, о чем он может думать, чтобы держаться, — это Джош. А Джош держится за кого-то другого.***
Тайлер пытается мастурбировать. Получается не очень. С одной стороны, сейчас самое подходящее время. Нет никакого риска быть застигнутым врасплох или услышанным (единственное, что обычно его напрягает). Весь дом пуст и тих, и если он притворится, то с большой вероятностью сможет почувствовать себя единственным человеком в мире. Он выбрал свое любимое место — по крайней мере, то, где он чувствует себя в безопасности, — свой душ. Во-первых, минимум уборки в конце, а пар и шум воды, бьющей по плитке, — даёт идеальную сенсорную перегрузку, позволяющую ему замкнуться в собственной голове. Только прямо сейчас это вообще не работает. Как бы он не сосредотачивался на ощущениях, он не может возбудиться. Ты просто расстроен, — думает он про себя. — У тебя был плохой день. Если ты не можешь писать стихи, когда не в настроении, тогда как в таком состоянии можно получить удовольствие? Однако это оправдание кажется недостаточно убедительным. Он полон решимости разобраться в своих чувствах к Джошу, что включает в себя проверку, может ли он испытывать сексуальное влечение к старшему парню, но невозможно сказать, то ли это мысли о Джоше совершенно его не возбуждают, то ли всё дело в психологическом стрессе, который он испытывает. Разозлившись, Тайлер протягивает руку и выкручивает горячую воду почти на максимум, пока его глаза не начинают гореть от слез так же сильно, как его кожа горит от кипятка, красная и чувствительная повсюду. Он заслуживает этого за то, что подвёл Джоша. Заслуживает за то, что подвёл себя. Боль не приносит ни успокоения, ни удовлетворения, и Тайлер выходит из душа, чувствуя себя максимально грязным.***
Глаза Тайлера трепещут. Они щиплют от пота, который стекает по его лбу. Издалека доносится слабое пение птиц. Его будит трепет крыльев, и он садится так быстро, что кровь отливает от головы, а перед глазами проступает чернота. Когда зрение проясняется, он осознаёт, что сидит в первом Домике на дереве. Последнее, что он помнит, это как бездельничал на диване в подвале, играя в Марио Карт против ботов. Странно быть здесь без Джоша, но Тайлер чувствует облегчение, не видя здесь кудрявого барабанщика. Он до сих пор не понял своих чувств к старшему парню, и до тех пор его присутствие могло вызвать только большее замешательство или, что ещё хуже, искушение. Обычно в Домике на дереве царит что-то очень умиротворяющее, но сегодня в нем присутствует скрытое чувство разлада, как когда Тайлер пытается сыграть мажорный аккорд на пианино в церкви, но один из его пальцев соскальзывает. Солнечный свет, струящийся через окна, кажется не таким ярким, как обычно, а пение птиц не такими мелодичными. На люке снова вывешено то же объявление: ЗАКРЫТО НА УНИЧТОЖЕНИЕ :) Тайлер рвет его на клочки. Подойдя к окну, он уже собирается выглянуть наружу, когда в нескольких дюймах от подоконника мелькает огромная черная вспышка. Его сердце замирает, и он резко отстраняется, хватаясь за грудь и роняя бумажки по комнате. Зверь снаружи громко каркает, и это определенно не та певчая птица, которая когда-то обитала в Лесу. За окном слышится трепет крыльев и щелканье клювов. Вопреки своей воле, Тайлер осторожно возвращается к окну и выглядывает наружу. Один взгляд заставляет его отвернуться, зажав рот рукой, но уже слишком поздно. Увиденный образ выжигается в его мозгу. Под окном первого Домика на дереве, разлагаясь на лесной подстилке, лежало раздутое тело мальчика, окруженное воронами размером с кошку, клевавшими его изодранную плоть. И этот запах… Ворон приземляется на подоконник, повернув голову, чтобы посмотреть на него одним черным глазом, его клюв почти до самых темных переливчатых перьев окрашен в красный цвет. Птица качает головой, чтобы оценить его. Тайлер бросается на него, и он небрежно улетает, широко раскрывая черные крылья во время полета. Он заставляет себя вернуться, чтобы посмотреть на разлагающегося ребенка. По какой-то причине это кажется ему бременем на плечах. Одной рукой он зажимает нос, чтобы заглушить запах, и его локоть задевает грубую бечёвку, неожиданное ощущение заставляет его вздрогнуть. Сверху свисает веревка, ветер мягко закидывает её в окно и обратно. Вытянув голову наружу и взглянув вверх, он видит, что веревка тянется вдоль Домика на дереве. Крепко схватившись, Тайлер проверяет её на прочность. Она кажется достаточно прочной, чтобы забраться на подоконник. Карканье воронов, кажется, исчезает, и он знает, что они за ним наблюдают. Пусть смотрят. Он протягивает руку, вылезает из окна и поднимается по веревке, упираясь ногами в Домик на дереве, чтобы карабкаться вверх. Из-за плохой физической формы, он останавливается, чтобы передохнуть на втором домике, свесив ноги с края крыши. Пот щиплет, веревка обжигает его ладони, и это напоминает ему о том, как он шёл по веревочному мосту с Джошем впереди, с грубой веревкой под руками и солнечным светом, бьющим ему в шею. Без Джоша, без Размытого, Тайлер чувствует себя очень одиноким в этом Лесу. На самом верху Домика на дереве может быть Некто, но если он там и есть, Тайлер его не чувствует. Тайлер начинает плакать. Он не уверен, от чего у него начинаются слезы, но это похоже на кран, который нельзя закрыть. Он плачет из-за своего замешательства, из-за неуверенности, которая заставляет сомневаться в личности, которую он для себя создал. Он плачет из-за раздутого, почерневшего тела ребенка, который двумя домиками ниже становится кормом для птиц. Он плачет из-за Эшли, он плачет из-за Джоша, он плачет по всем. Он плачет из-за себя, потому что начинает чувствовать себя так, как раньше, настолько больным на голову, что его бы закрыли под замок, если бы узнали. Дым. Он принюхивается. Сквозь слезы и заложенный нос запах слабый, но отчетливый. Сквозь пелену своих слез он мало что может видеть, но ясно, что поблизости ничего не горит. Вытирая глаза, его зрение проясняется. Всё, что он видит, это лес, деревья, вздымающиеся над его высокой позицией на втором домике. Ему нужно подняться выше, чтобы получить лучший обзор. Яростно шмыгая носом, он вытирает мокрые от слез руки о лохмотья рубашки и снова тянется к веревке. Пока он не упирается в третий домик на дереве, ему приходится использовать все мышцы рук, спины и бедер, пока тело не начнет болеть от напряжения. Окна всех домиков забиты досками, с приколоченной на них одной и той же табличкой: ЗАКРЫТО НА УНИЧТОЖЕНИЕ :) Только когда он встаёт на крышу четвертого домика, он, наконец, его видит: дым, поднимающийся в воздух и затемняющий небо. Лес горит.***
Сегодня Джош не идет в больницу к Эшли. Он защищает дом от совершения в нём самоубийства, что является такой же сложной задачей, какой и кажется. Каждая комната таит в себе опасный потенциал: кухонные ножи запираются в одном из ящиков, который он вычищает от посуды. Разбирая вещи в ванной, он откладывает в сторону средства, которыми Эшли пользуется по утрам: лаки для ногтей, темные карандаши для глаз, косметику и лак для волос. Они будут оставлены, а всё остальное будет заперто в аптечке. Все лекарства выбрасываются, и единственное, что остаётся в доме, — несмертельные дозы ибупрофена и лекарства от аллергии. Если Эшли когда-нибудь захочет отрезать корочку от своего сэндвича, ей придется попросить кого-нибудь сделать это за неё или попросить разрешения взять нож. Если она когда-нибудь захочет побриться, ей придется попросить ключ, чтобы достать бритву из аптечки. В доме больше не будет рецептов на лекарства, кроме рецепта Джоша, который будет всегда оставаться под замком. Со штор в гостиной сняты декоративные кисточки, потому что они достаточно длинные, чтобы на них можно было повеситься. В целом, это едва ли не самая жалкая фигня, которую ему когда-либо приходилось делать, и он не может себе представить, что Эшли обрадуется, увидев, что с Эбигейл обращаются больше как со взрослой, чем с ней. Однако смущение будет совсем небольшой ценой за её жизнь, не так ли? А если она обидится на него, на всех? Небольшая цена. Когда дел больше не остаётся, а Тайлер так и не отвечает (типа, да, это было просто сообщение с добрым утром, но на самом деле Тайлер тот ещё болтун, и после резкого окончания их сна прошлой ночью Джошу не терпится с ним пообщаться), Джош решает достать пазлы, которые захватил с собой домой из больницы. Крышка слишком потрёпана, чтобы можно было понять, что на картинке. Убрав лишнее со столешницы на кухне, Джош вытряхивает пазлы. Всего двести штук, и для них должно легко хватить места. Мягкий шуршащий поток высыпающихся кусочков головоломки заставляет его содрогнуться. Это те самые пазлы, которые Тайлер назвал своими любимыми, когда был в больнице. Часть Джоша чувствует себя странно, собирая конкретно эти пазлы, особенно потому, что он делает это просто чтобы чувствовать себя ближе к Тайлеру. Странный поступок, не так ли? Но одержимость Джоша баскетболистом, похоже, не знает границ. Слава богу… а то бы ему ещё стало стыдно или что-то в этом роде. Кусочек за кусочком картинка складывается воедино. Разгадывание головоломок всегда успокаивало Джоша, когда он сосредоточивался на них. Чаще всего они должны быть маленькими, чтобы он мог довести их до конца, иначе ему станет скучно или он отвлечется. Однако эти пазлы полностью захватили его внимание. Отделение крайних кусочков от внутренних, распределение их по цвету. На картинке тропический остров, усыпанный белым ухабистым песком, из которого торчат зазубренные ракушки. Серо-голубая вода плещется о пляж, оставляя за собой пену, а шероховатая кора пальм взмывает ввысь и выходит за рамки изображения. Свернувшись калачиком на песке, лежит огромный спящий лев. Или его глаза едва приоткрыты, показывая ядовито-зеленые радужки? Было бы неплохо, если бы на месте были оба глаза, но фрагмент, содержащий левый глаз льва, исчез. Джош обыскивает коробку и ничего не находит. Он осматривает пол, но безрезультатно. Иногда он осознаёт, что ложь, которую он говорит, в конечном итоге становится правдой и возвращается, чтобы его укусить. Оказывается, когда он сказал Эшли, что в пазлах не хватает деталей, он был прав. И что он узнал о Тайлере? Ничего, за исключением того, что, возможно, Джошу нужно быть более дисциплинированным, когда дело доходит до одалживания его пазлов. Осторожно он разбирает картинку и возвращает детали в коробку.***
Кому: Тайлеру сходим в denny’s завтра утром? я оплачу хотя, неважно, забей. надеюсь, ты в порядке.***
Тайлер пропускает ужин, чтобы посидеть в одиночестве в своей комнате. В одиночестве. Это ключевое слово, похожее на скачущий трек на компакт-диске, повторяющийся снова и снова в акустической комнате его черепа. Сверху доносятся звуки его семьи, поедающей тушеное мясо: разговоры и звяканье ножей и вилок по тарелкам, приглушенные через устланный ковром пол. Звуки усиливают его одиночество. Он не может принять тишину. Тишина клетки в его сознании, поначалу успокаивающая, превратилась во что-то зловещее. Тайлер привык к Размытому, и, хотя присутствие Плохого рядом не доставляло удовольствия, по крайней мере, это было удобно. Размытый был источником его страданий. Теперь, когда его не стало — почему Тайлер всё ещё несчастен? Ответ кажется очевидным: Размытый не был ответственен за страдания Тайлера. Во всем виноват Тайлер, и тяжесть этого (ответственности за собственное счастье или несчастье) кажется невыносимой. Такое ощущение, что внутри него нарастает огромное давление, и единственный способ выпустить его наружу — проявить трещину на коже. Он не поддавался этим порывам со дня своего нервного срыва. Но он этого хочет. Боже, он хочет. Нуждается в этом, как другие нуждаются в воде и воздухе. Гнев, страх и ненависть к себе раздулись до такой степени, что стали давить на его кожу изнутри и оставлять синяки. Ему нужно что-то, чтобы унять боль, тонизирующее средство от его расстройства. Он заслужил это своим сомнением в отношении Джоша, своей ложью своему единственному другу, ложью своей семье, самому себе. Тайлер подходит к нижнему ящику комода в другом конце комнаты. На секунду ему кажется, что коробки здесь нет — её передвинули? Кто-то из членов семьи нашел её, понял, что это такое, и забрал? Одежда разлетается по всему полу, когда он переворачивает ящик, и, наконец, находит её втиснутой в дальний левый угол, нетронутой пылью и временем. Это простая коробка из-под обуви, которая гремит от предметов внутри. Он открывает её, чтобы перебрать содержимое. Внутри настоящий рог изобилия безделушек и разных предметов с сентиментальной ценностью: билеты в кино с выцветшими чернилами, билеты на концерты от артистов, которые приезжают в Колумбус, заметки из средней школы… купленная в магазине салфетка, сложенная аккуратным квадратом, с принтом в виде увядших цветов. Это предмет, за которым он тянется, осторожно разворачивая. Лезвие бритвы находится именно там, где он его оставил. В то весеннее утро, когда у него случился срыв, он использовал его, чтобы оставить полдюжины тонких порезов на бедрах, достаточно высоко, чтобы их прикрывали баскетбольные шорты. Он выполнил свой обычный ритуал: почистил его, сложил, убрал… и больше никогда им не пользовался. Со временем выздоровление становится лишь немного легче; секрет в том, что сорваться становится тяжелее. Цифры начинают складываться, как мили позади него в поездке на машине, и наступает момент, когда возвращаться назад уже неразумно. Прошло 203 дня с тех пор, как Тайлер порезал себя. Если он это сделает, это не будет рецидивом. Это просчитанный выбор. Выбор быть больным. Выбор сохранять себя больным. — Боже, пожалуйста, — беззвучно произносит Тайлер. — Помоги мне. Не дай мне упасть… Но если я упаду… Сделай так больно… Чтобы это было в последний раз. Сегодня эти цифры кажутся слишком большими, чтобы их можно было уничтожить. Собрав последние силы, он убирает лезвие и закрывает коробку, беспорядочно запихивая одежду в ящик, чтобы её замаскировать. Ящик не закрывается, но это не важно. Он делает несколько глубоких вдохов, подавляя страх и панику, чтобы выглядеть относительно нормально, если столкнется со своей семьей, но он никого не встречает во время своего путешествия в подвал. Его родители, сестра и младший брат сидят в гостиной и обсуждают какой-то спин-офф «Американского идола». Он стучит в дверь Зака, кусая ногти на свободной руке. Его брат отвечает, его лицо меняется с растерянного на настороженное. — Привет, — говорит Тайлер. — Что случилось? — Мне… небезопасно… быть одному. — Слова так трудно произнести, когда часть его чувствует, что он не заслуживает компании своего брата или кого-либо ещё. Он чувствует себя слабым; он чувствует себя драматичным. Пожалуйста, не отворачивайся от меня. — Мне нужно с кем-то побыть. Мне нужно… — Покидать мяч? — заканчивает Зак. Тайлер моргает. Они выходят в жаркий вечер. Солнце только что село, и хотя на каждом углу баскетбольной площадки горят фонари, тот, что к югу от кольца, перегорел. Зрение Зака в темноте не такое хорошее, как у Тайлера, поэтому он снова и снова заманивает туда своего младшего брата, пока мальчик не осознаёт и не начинает его блокировать. Они играют, несмотря на пот, комаров и других вредителей Среднего Запада, и даже когда Зак изо всех сил пытается не отставать, он не останавливается. Даже когда время приближается к одиннадцати вечера (а Тайлер не проявляет никаких признаков усталости), Зак не останавливается. Без четверти полночь их отец выходит, чтобы сказать, чтобы они отдохнули, но Зак многозначительно мотает головой, и мальчики снова остаются одни. Близится час ночи, когда Тайлер не попадает в корзину последние двадцать бросков, а Зак и того больше, и Тайлер позволяет себе остановиться, согнувшись в талии. Этого недостаточно для его напряженных легких и колотящегося сердца, поэтому он полностью ложится на бетон. — Слабак, — выдыхает Зак, отступая на несколько шагов, чтобы упасть в траву. Тайлер соглашается, слишком измученный, чтобы ответить вслух. Время идет, медленно и тягуче. Несмотря на то, что он всё ещё пытается отдышаться, его брат ковыляет к нему и протягивает потную руку, которую Тайлер принимает. Они стоят, пошатываясь на месте. Он боится, что потянул мышцу подколенного сухожилия, и знает, что утром у него будут болеть все места (руки, ноги, сердце, голова), но ему всё равно, потому что, по крайней мере, его сердце спокойно. — Завтра расскажем маме, что происходит. Мы поговорим с Купером. Вернемся к лекарствам. Всё, что нужно. Тайлер. Я не смогу опять за тобой убирать. Это… это больно. Эти слова обжигают, но он не может сдерживать их от своего брата. Только один из них приходил в пустой дом и убирал кровь и стекло, чтобы младшие дети ничего не увидели. Прошло уже много месяцев, и они ни разу не говорили о том, что Заку пришлось прийти и сделать, но доказательство этому — страх на лице его брата. Тайлер вспоминает об одном из первых уроков, которые он усвоил на терапии: его выбор имеет последствия. — Хорошо, — говорит он. — Первое, что я сделаю с утра. Пойду к маме. — Мы пойдем к маме. Вместе. Хорошо? Тайлер улыбается, чувствуя, что должен научиться делать это снова. — Вместе.***
Он спит в подвале на полу. Зак пытается устроить его рядом с собой, но Тайлер отказывается. Он гость в спальне Зака, и пол на самом деле не такой уж неудобный, благодаря одеялам и подушками, которые они для него разложили. Его телефон всё ещё мигает непрочитанными сообщениями от Джоша, который присылал их весь вечер. Завтра Эшли вернется домой. Тайлер должен что-то испытывать по этому поводу. Он один из немногих, кто знает, через что проходит Джош — через что проходит Эшли, — но он не чувствует себя эмоционально доступным. На окне табличка: «Обеденный перерыв», только окно — это его сердце. Правда в том, что он начинает опасаться, что у него есть проблемы посерьезнее, о которых нужно беспокоиться, проблемы, которые (если их не решить) могут привести к тому, что он вообще не сможет быть рядом с Джошем и Эшли. Сейчас два часа ночи, но Тайлер всё ещё не может уснуть. Вместо этого он погружается в рутину, которую выполняет в течение последних нескольких дней. Закрыв глаза, он посещает клетку. Сегодня всё выглядит иначе. Есть и другие клетки: пустые, выстроенные в ряд. Тайлер знает какая из них принадлежит ему, потому что у остальных прутья выглядят самыми обычными. Тайлер ходит вокруг неё. Он останавливается, хватается за прутья там, где они выгибаются наружу, и крепко сжимает их больными руками. Он закрывает глаза. — Где ты? — спрашивает он пустоту. — Она здесь, — тихо говорит голос. С колотящимся сердцем он поднимает взгляд и видит знакомый силуэт, хотя и не тот, о котором подозревал. Эшли находится в клетке на другом конце, глядя в сторону от него. На ней висит её больничный халат, спускаясь наполовину до голени. Каштановые волосы спутаны на затылке после лежания на больничной койке. Её ноги босые, ногти накрашены в темный цвет, вокруг осколки разбитого зеркала. — Эшли, — говорит он. — Что ты делаешь? — Я не знаю, — отвечает она. Её голос звучит хрипло, как будто она говорит сквозь слезы. Её маленькие плечи сжимаются. — У меня нет ничего лучше. Он осторожно обходит клетку по периметру. Ему нужно взглянуть на её лицо, что-то в нем требует этого, но она отворачивается, уходит, прижимая руки к глазам, стекло хрустит под её босыми ногами. Звук заставляет его содрогнуться. — Эй. Эшли. Иди сюда, хорошо? Просто подойди ко мне. Они играют в ту же игру, Тайлер подходит, чтобы её остановить, но она отворачивается, возвращаясь туда, где впервые появилась. Её ноги оставляют кровавые следы на полу. Расстроенный, он хватается за погнутые прутья и утыкается лбом в холодную сталь. Ему нужно попробовать другую тактику. — Эшли. В чем дело? Пожалуйста, поговори со мной. — Обеденный перерыв, — говорит она. — Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала. — Сгорбившись, она наклоняется, чтобы поднять осколок стекла. — Эшли. Она тихо шепчет себе под нос, поворачивая стекло, чтобы увидеть все стороны, как будто это гладкий камень, вытащенный из русла реки. Она повторяет одно и то же слово снова и снова: бип, бип, бип. — Положи. — Заставь меня. — Она начинает кромсать свои руки, большие рваные раны расцветают под силой и остротой стекла. Тайлер отчаянно бросается на прутья, вжимаясь в пространство между ними, пытаясь протолкнуться изо всех сил. Его уши почти вплотную прижаты к черепу между прутьями клетки, и он всё равно не может пройти. Он втягивает живот, выпрямляет бедра, выпускает весь воздух из легких и всё равно не может пролезть, но этого недостаточно, не тогда, когда Эшли поскользнулась на собственной крови и сидит среди стекла, нанося удары по своему лицу. Тайлер ДОЛЖЕН пройти. Он ДОЛЖЕН. ОН ДОЛЖЕН. И его отчаяние делает свое дело. Что-то поддаётся: восьмая часть дюйма между его черепом, плечами, бедрами и решеткой, и он проскальзывает, все точки соприкосновения болят от напряжения, но это не имеет значения — важна Эшли. Он отталкивает стекло под ногами, падает на колени рядом с её распростертым телом, тянется, чтобы повернуть её к себе, в ужасе от повреждений, которых он еще даже не видел… В тот момент, когда он прикасается к ней, раздается звук, похожий на гром, и она превращается в черных птиц, по форме напоминающих ласточек, которые вырываются, как будто из только что открытой клетки, порхая сквозь прутья и улетая во мрак его разума. Нет никакой Эшли. Нет крови. Есть только стекло, вдребезги разбитое навсегда. И аплодисменты. Когда Тайлер поворачивается, Размытый прислоняется к прутьям, через которые Тайлер только что заставил себя пройти, прижимаясь виском к прохладной стали, с серьезным лицом. Он поднимает почерневшую руку, чтобы помахать. — Привет, Тай. Давно не виделись.