STD

      Мятежник большой. Если говорить на чистоту — не просто большой, а прямо невъебически огромный.       Данте гладит его член, пытаясь свыкнуться с габаритами хотя бы мысленно. Ладони мало, хочется обхватить сразу двумя, прикрыть, чтобы не растерял тепло. Мятежник дышит глубоко, почти сопит от удовольствия, как печка, как локомотив — того гляди пар пойдёт из ушей. Данте наклоняется, чтобы обхватить головку губами — только головку, больше не влезет, не пропихнёт, хотя, чёрт возьми, хочется — и дыхание у Мятежника проседает до сухого хрипа.       — Я порву тебя, — звучит приятно, бархатно сверху. Данте согласно мычит, спускаясь языком ниже. Сосёт грязно, уделывая в слюне подбородок, волосы, руки. Мятежник вздыхает, пытается заправить непослушную чёлку назад, но та не даётся. Влажные светлые пряди липнут ко лбу и его бёдрам. В конечном итоге он сдаётся — чешет Данте затылок, ероша причёску ещё больше.       — Это будет больно, — говорит Мятежник. И вновь в ответ мычание — довольное, предвкушающее. Почти нездоровое, если учесть, о чём они говорят. Мятежник был с ним не в одном бою: он видел, как Данте делают больно, как он отхаркивает кровь, как морщится, случайно тревожа открытые раны. Он не хочет, чтобы ему было плохо. Он на такое уже порядком насмотрелся.       Данте отстраняется, громко чмокая губами напоследок. Он утыкает Мятежнику в живот и глубоко, спокойно дышит. Ему тепло, ему весело. О его благополучии кто-то тешится — Данте так от этого отвык, что не сразу находится с реакцией. Медленно поднимает сначала голову, а после и вовсе заползает Мятежнику на колени, не переставая при этом довольно ему улыбаться.       — И что ты хочешь сказать — мячом я тебя внутри пережил, а так не смогу?       Мятежник смотрит в его глаза — непозволительно бесстрашные, наглые. Раньше он не мог любоваться ими вот так. Раньше они были слиты, неразлучны в бою, один продолжал другого — теперь же Данте далеко, и это почти пугает. Мятежник застывает на мгновение, а потом тычется ему в губы, обнимает. Хочет быть теснее и ближе, хочет, чтобы громкое сердце хозяина билось под пальцами, чтобы душа дьявола, сплетённая с хрупким человеческим телом, дрожала в воздухе искрами.       Данте сильный. И слишком самонадеянный — Мятежнику приходится крепко держать его за бедро, чтобы он насаживался на него постепенно.       — Ты зануда, — хрипит Данте.       — А ты совсем не умеешь терпеть, — улыбается Мятежник, наблюдая за тем, как Данте напряжённо сводит брови, пытаясь не заскулить.       Тому, кто всю жизнь провёл на четырёх лапах, а теперь вот вынужден свыкаться с руками, человеческие тела кажутся неудобными и странными. Мятежнику не хватает хвоста для грации. Он валит Данте на кровать, прижимая собой сверху, отнюдь не так мягко, как изначально хотел, но в ответ не получает сопротивления. Только знакомые руки, цепляющиеся за шею и плечи.       Он мог бы обжечь Данте силой, загореться раскалёнными металлом под кожей. Но вместо этого ловит губами его вздохи, гладит бёдра, успокаивающе, нежно. Он не знает, как этим занимаются люди, как правильней двигаться, с какой амплитудой, но тело Данте такое открытое, что иной инструкции ему и не нужно. Куда положить чёртовы руки, как надавить, чтобы прикосновение вышло приятным — всё выходит интуитивно, по наитию. Как движение бывалого воина во время боя, когда разум ещё не распознал врага, а руки уже поднимают меч, чтобы отразить чужой удар.       — Слезь с меня, блять, ты тяжёлый, — недовольный хрип сквозь уставшие вздохи. Мятежник улыбается, словно нашкодивший ребёнок, пытается собрать себя в кучу, но не может — не рассчитал, что в конечно итоге его так мощно выстегнет.       — Я не могу, — он всё же смеётся, возможно, только самую малость смущённо. — Я не могу, Данте, помоги.