Кленовник

Я сидел рядом с Сашей под черноземным обрывом. После ухода Рина я было уже хотел распрощаться с этим провонявшим редтаном местом, но совесть не позволяла. Я рвался в никуда, наплевав на последствия и хвост мыслей, которые приковывали меня к слабому Саше. Но стоя у его тела, я наблюдал за вздымающийся грудью и думал, что мне просто необходимо узнать у самого пострадавшего, не помнит ли он лица его не несостоявшегося убийцы. Мало ли это был я. Тогда я потащил тело Сани подальше от солнца и от тлеющего трупа. Парень был чудесно сложен, мне даже пришлось поднатужиться, чтобы скрыть его окровавленную голову в тени. Так и сидели мы с ним под обрывом вдвоем: я сложил локти на коленях и смотрел в песок, а Саша мерно посапывал у меня на плече. Через какое-то время я понял, что остаться здесь было самым оптимальным для меня решением: периодами тело будто разваливалось, разбивалось вдребезги. Я ощущал себя воздухом или рассыпающимся песком, что сливается с берегом. Поэтому, прислушиваясь к собственным ощущениям, я ожидал пробуждения Саши и старался ни о чем не думать, хотя, признаюсь, было сложно и страшно не думать о себе в том лице, каким стал. Минут двадцать прошло с того момента, как я почувствовал уязвимость своего тела, и минут тридцать после того, как ощущение пропало. Примерно тогда я почувствовал толчок в плечо и тихий стон. Саша поставил руки под себя и, даже толком не придя в сознание, попытался встать. Меня под собой он игнорировал всего и полностью. Я схватил его за руку и потянул обратно. — Сиди и восстанавливайся, — пришлось командовать мне. Саша, словно в ведомом лунатизме, тускло взглянул на меня и уселся обратно. Глаз он не закрыл, как мне показалось. Я посчитал, что сейчас в его голове водянистый хаос, который он пытается упорядочить с помощью водоотталкивающего сознания. — Не переживай по поводу Рина Рэя. Ты можешь набираться сил спокойно, я с ним все уладил, — заверил я. Саша повертелся, устроившись поудобнее, и болезненно выдохнул, прижавшись ко мне. Парню вообще не было дело до врагов и друзей. Единственное, что его волновало – служба и Рин. И, получив удовлетворившие его ответы, он окончательно расслабился на плече. — Отдохни… — прошептал я, чуть взглянув на парня, что чудом выжил после отравления эльфийской манной; чудом выжил благодаря нейтрализации манны будто бы сжалившегося над жертвой убийцы… Почему мои руки никогда так не дрожали как сейчас; почему, убивая других, я оправдывался справедливостью, которая стала правдой только для меня. Тогда мое утешение было в объяснении своего поступка самому себе: объяснял его пользой для всех. Внушал своему ещё зелёному, неокрепшему окружению свою мысль, такую гадкую и страшную, руководствуясь удобной мне логикой. Тогда как они оправдывали себя также. Выбирали удобные и менее эмоционально затратные вопросы и ответы для оправданий. И сейчас, когда я погряз в противоречии, я пытаюсь найти удобную логику. Ведь объективно, каждый кто убивал себе подобных, тот недостойное существо, лишенное сознания – примерно так гласила мудрость Эльфийского Союза. Сейчас мне неудобно думать о других, ведь всех других умертвил почти собственными руками сам я. "Придумай же что-нибудь", — просил я себя, срываясь с бездонного обрыва истинного, или всего лишь принятого мной видения мира. — Ричард… — спас меня голос, когда был сделан первый и последний шаг к зияющему обрыву, — где он? — Там, — я кивнул в сторону от нас и в противоположную от моста, что переправлял на другой берег в метрах тридцати. — Он мертв. Кленовский монстр… убил его. Всего какая-то пара слов застряла у меня в горле, а Саша, услышав это, распахнул глаза и сел ровно: — Та шавка! Та шавка его убила? — будто переспрашивая сам себя, выкрикнул он. — Я помню только удар коряги в голову и… Он замолчал, а я, затаив дыхание внимал каждому слову, ожидая подробности нового пазла в картине, но Саша молчал и смотрел на песок. Тогда интерес мой все-таки взял верх: — Вампир корягой ударил? А клыки? Не использовал? — в голове возник лишний пазл: почему кленовская шавка, что явно может быть разносчиком Кровавых Озёр, не применила свой авторский способ расправы? Если так, то кленовский ли это был монстр? Если нет, то могу посчитать, что обезумевший я вполне себе мог рискнуть на такое извращение с жертвой… — Странно, нет? — я подался вперёд, пытаясь перехватить его неожиданно бодрый взгляд. — Ты ничего не путаешь? Саша в непонимании взглянул на меня и сразу же отвернулся обратно, будто смущаясь: — Нет, точно нет. Это была ветка… коряга какая-то. — А… — я бегло оглядел округу, поднимая волну мурашек от ожидания ответа на последующий вопрос: — А как выглядел тот вампир? Саша сжал песок и сощурил глаза. Смотрел в одну точку с минуту, и, полностью растеряв концентрацию, прислонился обратно к обрыву. — Я не помню, — в ужасе проговорил он, осознавая всю ущербность ситуации. — Я помню его высокую фигуру, когда я обернулся на звук, и он сразу ударил меня по голове. Но… — он снова задумался, теряясь в мыслях, — я бы… не отключился от простого удара. Но и удар был необычный. Когда коряга коснулась головы, я почувствовал ужасный холод в конечностях. И сделать даже ничего не смог. Я не понял, что вообще произошло, и почему я валяюсь на Ричарде. — Саша продолжал смотреть в призрачные воспоминания, которые умещались в маленькой точке перед ним. — Мышцы… словно закутали в ледяной шелк какой-то и им же затянули. А когда я свалился, лёд перешёл в голову, и только в тот момент я окончательно вырубился. На это ушло, наверное, всего пару секунд, но для меня сейчас они кажутся гораздо длиннее. Магия нитей, которую я осваивал ещё на начальных этапах обучения боевой магии. Тогда-то и делали упор на наиболее комфортное использование собственных сил. У нас преподавали много магических предметов и единственное, что я смог хоть как-то освоить по сложной для меня дисциплине "магическое конструирование" – это нити. Мне всегда не хватало изощренности, терпения и аккуратности, чтобы постепенно выстраивать магический напор посредством увеличения деталей. Тогда-то мне и закрылся вход в истинную искусную магию. Моим спутником стала грубая боевая магия, которая специализируется на резких выбросах манны и ее секундное преображение в удобную мне форму. — Откуда у вампира магия? — наводил его вопросами я. — Да может это был чистокровный вампир с необычной полумагической родовой особенностью? У парня был хороший довод, ведь такое действительно бывает, но, не желая копаться в нескончаемых возможностях, я продолжил опрос: — Ты можешь вспомнить что-нибудь ещё, например: его цвет глаз? Ведь только у чистокровных и Златокровных вампиров алое свечение, м? И… если уж он был именно тем, кем ты предположил, то свечение может выдать его чистоту крови. Хотя бы до нескольких колен. А, Саш? Саша сокрушенно замотал головой, взявшись за нее: — Только то, что вампир сидел под деревом в полуотключке. Рин распорядился привести его в чувства и отвести "куда надо", — отбарабанил Саша, вздрогнул и посмотрел на меня. — Рин в Редтан ушел? Я слышал, вы что-то говорили. А Рин-то, оказывается, прекрасно видел нападавшего. Так ещё и приказал отвести "куда надо". Я кивнул головой, само собой доверяясь зелёному солдату-пареньку, а не Рину, которой заврался весь и полностью. — Мне тоже нужно идти, — будто в страхе проговорил он, широко раскрыв глаза. Его движения показались мне неосторожными и рассеянными будто то и дело из-под его ног стягивали землю. Я не стал задерживать парня, раз он так рвался в город. Знать мне не дано, может у него есть неотложные дела, да и характер его окружения может очень неприветливо встретить Сашу по приходу. — Я тебя провожу, — проговорил я.

***

Я стоял босой у воды и зарывал пальцы ног в песок. Позади меня Саня рыскал по кустам подлеска и выискивал валун. Он станет скромным надгробием павшему в нечестном бою солдату, который погиб, возможно, от моих рук. От этой мысли я зажмурился и насупился, но возглас Саши рассеял подступающую совесть. Я обернулся и заметил его у трупа. Он сидел на корточках и пусто всматривался в тело. Одной рукой он подпирал себя об овальный валун, а другой оттянул одежду товарища и взглянул на серую кожу. Идти к нему не хотелось. Говорить что-то не считал нужным. Поэтому так и стоял незнающим чужеземцем чуть поодаль него. Мы – словно статуи, и каждая статуя из плоти и крови обязывалась лозами из мыслей. Собственные думки, как будто привязали нас к земле и закрыли рот. Может, мы смущались друг друга, потому что уж слишком разные эмоции ощущали. Я не мог помочь ему: мои слова пусты, а он, не зная всю подноготную чужестранца, что молча стоял у реки, тоже не решался тревожить меня по причинам, о которых можно догадаться. Через некоторое время я услышал, как Саша выцарапывает на камне инициалы его павшего друга. Я снова обернулся. Он также сидел на корточках, старательно выводя каждую букву. Его когти срывались и противно скрипели по камню, но Саша с особой старательностью выводил надпись, которую можно будет прочесть без труда. Я полностью повернулся к нему тогда, когда услышал глухой стук валуна о землю. Он разместил импровизированное надгробие у головы погибшего. Встал подле него и кратко взглянул на меня. Я надел обувь и молча подошёл ближе к ним. Лицо его товарища превратилось в серую изгарь, которая кое-где потемнела настолько, что напоминала черную плесень. Кончик носа истлел до хряща, кости запястья расходились белыми палками к пальцам: они тоже неумолимо тлели. Изгарь иногда взмывала в воздух и разносилась по берегу, превращаясь в почти невидимую серую пыль. Саша вновь присел на корточки и взял товарища за ладонь. Он склонил голову и прикрыл глаза. С губ его слетали слова, которые мне не суждено было услышать. Это прощальные слова, которые мой спутник решил оставить только между ними. Происходил обряд прощания с погибшим вампиром. К сожалению, в отличие от людей, оставшиеся расы более чистой крови без примеси людского гена колена так четыре подряд, не имеют возможности полноценно захоронить себя. Так и завелось, что на месте смерти ставят импровизированные надгробия. Свидетели смерти, если конечно имеют должное уважение или желание, обязаны соскрести щепотку праха и, говоря последние слова погибшему, развеять его по местности. Это считалось знаком, что о тебе не забыли после смерти; возможно, о тебе будут помнить ещё много лет, ведь в последних словах умершему могут даваться клятвы, или, наоборот, говорить извращения и пошлости; могли и осквернить существо после смерти, если оно того смогло заслужить. И эта скверна не считается неприемлемой. Последнее слово – субъективный итог жизни падшего: он несомненно привнес в мир что-то: может оставил существам специфическое послевкусие после общих дел. Но что именно скажет твой живой друг, он никогда не узнает. Саша поднялся и выставил ладонь вперед. В ней рассыпалась горстка праха, которая подхватилась ветром и рассеялась по берегу. — Теперь это твое место, — тихо проговорил он и почему-то тепло улыбнулся испачкавшемуся в прахе ветру. Кладбищ на земле вампиров немного, ибо разлагающееся тело хрупко, и его транспортировка становится очень муторным делом. Так и повелось, что у больших и именитых кланов есть семейные Прощальни, а более мелким существам при смерти символически присваивают место. Прощальни – небольшое огороженное место, зачастую с красным деревянным низким забором. Там узенькие тропинки ведут к надгробиям, которые выглядят явно не как импровизация Саши. Прощальни строят на стороне запада: конец жизни, конец дня. При смерти члена семьи проделывают такой же обряд, что делал Саша, но вместо того, чтобы развеять остаток тела по любому месту, изгарь или тело заворачивают в плотную ткань и приносят домой. Так вместо чужого места, которое в узких кругах присваивалось бы умершему, погибший возвращается в родной дом. Саша взглянул на меня. Он улыбался: его взгляд тёплый, улыбка лёгкая, и лишь призрачная пелена утраты расстилалась по его лицу, как пепел по берегу, который стал его товарищу могилой. Он кивнул на тело, передавая мне право проститься, но я отрицательно махнул головой, поджав губы. — Я его совсем не знаю. Саша пожал плечами в понимании и шагнул в сторону моста.