Кленовник

Я вышел из дома на крыльцо и всмотрелся в заросли деревьев, которые, как кружево, густо окружали поляну редких цветов. Где-то там лежит Юки, а, возможно, он уже пришел в себя и рыщет по кустам, сливаясь зелёным цветом глаз с летней мишурой природы. Не теряя времени, я сунул ключ в тайничок и быстрым шагом направился в Редтан. До сих пор пульсирующая холодом рана, оставленная Юки, поражала левую руку. Обжигая, ледяная боль впилась в кости и ерзала колкими нитями где-то вокруг них, оставляя за собой ощущение онемения. Ядовитая манна светилась прямо в порезе и никак не хотела испаряться: она только глубже пропитывала плоть и отравляла собою ткани. Ледяную конечность я сунул под безрукавку и приложил к рёбрам, чтобы хоть как-то отогреть её, отвлечься от боли и сохранить тепло. Ещё помогала теплая зачарованная накидка, которая оказалась мне примерно по колено: августовский ветер задувал спину так, что я бережливо кутался в нее, пытаясь сохранить дорогое тепло. Также согреться помогали плотные штаны из тянущейся ткани, а поддерживал их на талии золотой ремень, который я, как ворона, прибрал в своё владение из коллекции Миллери, конечно же, без её спроса. Безделушка, может, и была дороговата, но подлинность ценности не подтвердилась бы, потому что посередине этого драгоценного сплава зияло пустующее место для какого-то камня. Солнце поднималось над верхушками деревьев, но лучам изредка доводилось пробиться на землю сквозь кроны. Изо всех сил они дарили миру свет и тепло, которому я так охотно подставлялся, когда листва разрешала проникнуть лучам внутрь густого леса. Я остановился на солнечной лесной опушке, по колено утопая в траве и мелких белых цветах, и задрал голову к небу. Солнце прикоснулось к коже почти неуловимым теплом. Лучи коснулись моих щек и прошлись по скулам, спускаясь к губам. Я сглотнул, пугаясь этого необычайно чувствительного ощущения. Почти не шелохнувшись, я вытащил пораженную руку, и свет, излечивая, заполнил ледяные раны. Сквозь касания света я чувствовал Его – Мицу. Я ощущал каждое Его прикосновение, и Он, слившись с солнцем, излечивал мои глубокие раны и заново разрезал старые. Теплые и нежные пальцы, будь они реальны, касались бы сейчас моей ладони. Они пугливо пробежались бы вдоль костяшек и поднялись к ранам, бережно растирая пораженную область вокруг них. Я будто снова лежал без сил на той кровати в холодном и обшарпанном доме со сломанными потолками. Скрипучие доски выдали бы Его присутствие, разбудили меня, и я бы молил Его о прикосновениях, голосе, тепле. Молил и сейчас. Стоял смирно, боясь даже вздохнуть. Боялся открыть глаза и увидеть слепящее солнце, а не Его. Раненую руку пробила дрожь. Я сразу унял её и застыл, испугавшись, что потеряю Его хрупкое присутствие: вновь усну и останусь наедине с собой. И ощущение испарилось, а я скорбно зажмурился, проклиная себя. Моë Солнце скрылось за тучами проходящей мимо грозы. Тень накрыла лес, словно запрещая ему дышать и жить. Но почему-то лес до сих пор зеленел и заполнялся песнями, и только я, лишенный света, ощущал потерю жизни и дыхания: медленное приближение смерти, навсегда оставшись без тепла моего Солнечного Принца. Я упал на колени, припал к тени, которая шныряла в извилистом сплетении трав. Она обняла меня, поглотила; накрыла плечи своим холодом и растворила в себе соленые капли, что беззвучно стекали по щекам. Тьма заставила дрожать, проникая в тело вместе с кислородом. Её ледяное безразличие сковало меня, и я боязливо всхлипывал и закрывал лицо ладонями, словно опасаясь, что меня забьют камнями из-за стекающих по моим пальцам слез. Холод облепил меня и подтолкнул идти дальше, вынуждая похоронить моё Солнце в этой самой мгле; забыть его тепло и ласку, слова и сказку, которую Принц ведал мне.

***

Дождь шел… Или я рыдал от отчаяния, но влага на моих щеках не высыхала. Я помню, что всюду было холодно. Сумару сидел на каменном берегу рядом и приобнимал меня за плечи. Он тоже был холодный, и его тело сливалось с окружением, поэтому в остатках моих мыслей витало убеждение, что меня снова бросили. Болезнь выворачивала меня наизнанку, а прохлада заворачивала в тугой клубок, и я всё пытался куда-то себя деть и согреться. Я уловил скрежет гальки, но глаз не открыл. Это Сумару стянул с себя тонкую зеленую вязаную кофту и подтянул скрюченного меня к себе. Он усадил меня в колени, закутал в распустившуюся кое-где кофту и обнял сзади, прислонив голову к моей шее. Только тогда я почувствовал тепло, которое он выдыхал под кофту, пытаясь меня согреть. Я сломлено хныкал, иногда срывая голос от сдавленного стона, хватался грязными пальцами за руку брата, бессмысленно и без слов моля, чтобы он не оставлял меня. Мару шептал мне на ухо что-то обнадеживающе, но вскоре я почувствовал и его дрожь. А потом меня согревали не дыхание и слова надежды, а его слезы, что скатывались по моей шее под одежду и остывали, оставляя за собой влажные холодные следы. Бешеное течение реки разносило гулкий шум, который был способен скрыть мой плач и крик. Но как же я благодарен своей болезни, которая заставляла меня орать в тот момент… Брат вздрогнул и повернулся в сторону заросшего леса: — Не надо, прошу, – обречено прошептал он и сильнее обнял меня. Тогда я приоткрыл глаза и наконец увидел Сумару. Его губы дрожали, а глаза блестели от накопившихся слез. Он глядел в мокрый, жухлый лес и мотал головой: шептал слова отрицания, сильнее прижимая ослабшего и худого меня. На берег ступили вампиры в фиолетовой форме. Тогда выглянуло солнце, и заискрили на солдатах золотые вкрапления их одежд; обнажило их гравированные клинки и жадный взгляд. Солдаты обрамляли собой каменный пляж, препятствуя нашему возможному побегу. Мару резко изменился в лице: он, отпуская меня, враждебно смерил взглядом солдат и пытался подняться на ноги. Его движение повлекло скрежет оружия со стороны леса и поблёскивание стальных клинков в лучах заката. Я вновь всмотрелся в пришельцев: эти устрашающие морды и алеющие в тени деревьев глаза дрожащих перед нами, как трусливых псин, солдат, прожигали нас. Они пружинили на ногах, ожидая команду "фас" от вышедшего из-за их спин командира. Вампир в плотной фиолетовой кители, вышитой золотой каймой, растолкал подчиненных. Бесцеремонно пихая их в сторону, он встал впереди псов и смерил нас ледяным взглядом. Бурная река лишилась голоса, а лесной оркестр встал на паузу, давая спектаклю на берегу разыграться во всех красках. Я закашлялся от крови, что скопилась во рту, и опрокинулся через руки Сумару на гальку. Дыхание переняло: я сжал пальцы и застыл над камнями. Через секунду я с натугой выплюнул остатки кровавой слюны изо рта. Красная лужа подо мной растеклась, медленно проникая меж твердых пород. Я сел на колени, схватившись за живот, вскинул голову к небу и слезно завопил. Боль разрывала меня изнутри, но мучительнее становилось от осознания своей ущербности и от страдания моего бренного, жалкого тела. Уже тогда я не выносил тяжесть участи; убивался от болезни, которая изживала моё человеческое тело с помощью безжалостного, но сию минуту восстанавливающего чистокровного вампирского начала. Мой раздирающий глотку крик перекрыл шум реки; вампиры Редтана отпрянули. Их клинки коснулись земли, а огонь в глазах погас в тени деревьев. Я уловил шёпот и мешканье солдат, и, вздохнув полной грудью, прижался к коленям и закрыл ладонями лицо. Мой тихий плач и жалкие всхлипы разносились по берегу, словно колыбельная матери в мертвой тишине комнаты младенца. Я снова услышал шум и приподнял голову, натягивая на плечи зеленую кофту. Глаза щипало, а дыхание робко пыталось успокоить меня. Любое движение со стороны фиолетовой каймы берега заставило бы меня рыдать снова; усилием я подымал голову, боясь, что увижу, как псы срываются на нас и забивают до смерти. Пальцы дрожали: это заметил Сумару и осторожно взял меня за руку. Я не шевельнулся, и только навернувшиеся слезы выдали реакцию на заботливое братское прикосновение.