Июнь
Костыль остался у кровати, так и «не обкатанным». Босые ноги почти бесшумно ступают по холодному, обколотому кафелю, пахнущему моющим средством. Душная полутьма, тут и там разбавляемая приглушенным светом ночных больничных лампочек, обволакивает лихорадочное тело. Хочется курить. Хочется вырваться из мертвых корпусов в жаркую июньскую ночь, закричать в темное небо, продышать запыленные легкие, выпустить, наконец все, копящееся эти бесконечные дни внутри… Но он остается тут, бесцельно хромающей по пустым коридорам тенью, не имеющей возможности сбежать. При каждом шаге тупо ноет воспаленный сустав, от чего приходится цепляться пальцами за бетонную стену… И что-то за эти дни, кажется, зачахло, умерло в нем. А может просто так окукливается сознание. Так ведь уже бывало… Мимолетно, когда накрывала с головой паника, и он сжимался, оседая на пол, оглохший и ослепший. И тотально. Когда умер дядя. Тогда что-то произошло. Долго происходило. Но вспомнить не получалось. — Дежурный уже давно уснул, — за спиной раздается бесцветный, смутно знакомый голос. Яр оборачивается, облокачиваясь о стену всем телом. — Там если за угол зайти здоровские окна, даже открываются по-человечески, — силуэт говорящего выходит в пятно света, собираясь в нечеткие, словно плывущие черты. Но в ответ на это не возникает страха. Только ноющее где-то под сердцем ощущение дежавю. И голос этот и человек уже встречались ему… Может даже не единожды. Силуэт, сгущаясь, подплывает ближе, и легко беря Яра под руку, указывает в сторону ближайшего поворота коридора. От прикосновения чужих рук становится холодно и хорошо. Весь мир вдруг меркнет, как будто снова что-то переклинило в лихорадочном сознании. Стена уплывает из-под пальцев, и единственной опорой остается мертвенная, крепко держащая его рука. Ослепшие глаза беспомощно озираются, пытаясь зацепиться хотя бы за что-то. Но натыкаются только на шествующий чуть впереди образ. Вдруг в голову приходит абсолютно четкое понимание, что это — женщина. Голова скрипнув заработала, сбоя и теряя связь с настоящим, заполнилась картинками. Женщин было немного. Мать… Сверкнуло в голове несколько кадров. Показалось, что его снова впихнули в маленькое, беспомощное тельце, и смотрит он теми же глазами. Снова видит ее, пытается спрятаться, выдраться из цепких колючих рук. Пытается что-то сказать, но язык не слушается. Снова. Снова. Снова. В конце американских горок кадров она была уже мертва. Секундная задержка, и закрутилась новая пленка. Вспомнилось имя — Лера. Она была куда старше его и, надо сказать, привлекательнее. Она была второй и последней женщиной. Лера говорила, что он прекрасный. Так говорила и мама. Говорила, а потом в пьяном угаре кричала, что родила отсталого уродца… Лера его любила. Недолго и по-своему. Любила, может быть, только руками и телом, но никогда не делала просто телом его… Страх сменился гнетущей болью и все погасло. Яр вдруг сообразил, что тьма вокруг не движется, а прямо перед глазами обеспокоенное лицо. Да. Женское. — На ногах стоишь? — вопрос словно бы и не требовал ответа. Яр пришел в себя, и она это заметила. Он только слабо кивнул, вновь увлекаемый в поток тьмы настойчивым образом. Почему-то совершенно не напрягало то, что он не может разглядеть таинственную спутницу, что почти ослеп и вокруг только душная темнота. По телу разливалось леденящее, почти обмораживающее спокойствие…***
Яр обнаруживает себя на полу, около батареи. Зрение четкое, даже голова на первый взгляд не шумит. В пальцах обгорелый фильтр. За последние дни так уже было. Сначала уходил куда-то, плавал по коридорам-лабиринтам, потом находили дежурные или сам находился. Разница теперь невелика. Чего толку слушать очередной бессмысленный выговор от заведующего отделением, если все что могло случиться — случилось. Поля не появлялся. Наверное, об этом стоило подумать. Стоило, как поступил бы и всякий уважающий себя человек, на его месте, сидеть и с горечью проклинать этого бессовестного закомплексованного мудака, и в глубине души все равно надеяться, что он придет. Но Яр не думал. Как будто даже не удивился. Он вообще ничему не удивился. Его же предупреждали. О том, что все кончится больницей — прямо, что Поля исчезнет — косвенно. Кажется, их отношения заведомо так и развивались. Он для Поли, все равно что дурная и больная собака, норовящая то и дело напороться на что-нибудь на просторах квартиры и радостно испустить дух. Собака померших соседей. Жалко божью тварь? Немного. Но как найдется куда пристроить — забирайте и только попробуйте вернуть. Поля не появлялся. А Яр не ждал. У Яра тревожно мигали лампочки в коридорах, и болела правая нога. Иногда накрывало ужасом, а иногда хотелось уйти. И это все что имело значение. Еще имела значение причина. Простая и предсказуемая. И предупреждали его о причине этой, говоря честно, с самого начала, как только доплелся до поликлиники. Но на третьем месяце все увещевания забылись. Еще чуть позже показалось, что теперь точно ничего не должно случиться. А потом все-таки случилось, дало еще пару месяцев форы, и. Резко затошнило и рот заполнился кислой вязкой слюной. Затряслись и тут же онемели руки, в нелепом спазме стискивая окурок. В нос ударил фантомный запах наркоза, похожий на вонь от паленой резины. Даже положение «сидя» не скрашивало ощущений. Заныл шов под хлопчатой рубашкой, показалось, что пропитывается кровью широкий, закрывающий его пластырь. Сколько это длилось Яр не знал. События мелькали дальше, демонстрируя неумолимо детально все происходящее в эти дни. Память разбирала по косточкам все случившееся, и, невольно, его самого. В ускоренном календаре наступило сегодня, похожее не все предыдущие. Изменился только вечер. В нем был кто-то еще. Кто-то кого не было все эти дни. Тут в памяти всплыл ее портрет. Вернее, даже не портрет, а что-то, по четкости скорее напоминающее запах — эфемерное, неуловимое, но запоминающееся. Карусель остановилась резко, оставляя только ее, даже не картинкой, а смутным ощущением. Сердце еще раз ударив по ребрам, замерло на секунду, забилось медленнее. Наконец с глаз спала пелена. Закаменевший линолеум под задницей, через метров пять заканчивающийся позолоченным порожком, крепящим его к кафелю, голые, серые в темноте стены. Несколько дверей с покореженным покрытием, сквозь дыры в котором сияло щепками ДСП. Очевидно до этого крыла больницы ремонт так и не дошел, осев в чьих-то карманах… При повороте головы заныла шея. Ну да, с одной стороны стена, с другой пара окон в белых деревянных рамах, перекрашенных раз пятнадцать, не меньше. Такое же окно и над головой… Да. Рядом с ним они вдвоем курили. И разговаривали. Вернее, говорила она. А еще спрашивала. Будто она обо всем знает. Может и не обо всем, но о многом — точно. И где-то в подсознании теплилась успокаивающая до нужной степени мысль — они давно знакомы. Просто… Вспомнить что-либо сложно. По полу дуло, и уже откровенно начинали слипаться глаза. Ведь, кажется, по итогу он и уснул, осев на пол. Вспомнить бы еще, как это произошло. Но вспоминать что-либо из своих ночных перемещений он забросил еще в первые несколько дней. Зацепившись костлявыми синеватыми пальцами за подоконник и поджав под себя ноги, Яр попытался встать. Теперешняя боль в области рубца была не фантомной, но быстро сменилась совсем вялыми остатками, когда удалось переместить основные усилия на ноги. С трудом разгибаясь, Яр повернулся всем телом к окну, подслеповатыми глазами вглядываясь в душную ночь. Небо, все такое же темное. Значит, сейчас нет и двух. Просидел он так не слишком-то долго. Надо было возвращаться в палату. Не то, чтобы теперь было страшно наткнуться на кого-нибудь из здешнего персонала, худшее, что его ждет — выговор. Лечить его все равно что «не от чего»… Тряхнув головой Яр скинул с лица грязные темные пряди, лезущие в глаза. И когда волосы так отросли? Когда он вообще успел так измениться? На пробу наступая больной ногой, Яр еще раз обвел пустым взглядом больничный двор… Метрах в десяти от окна — другое крыло корпуса, за ним едва видно границу больничной территории. Пара чахлых деревьев, да фонари эпохи союза. И все равно — красиво. Буднично, для обычного человека, и так непривычно для него, непонятно почему застрявшего здесь. Представилось, как босые ноги касаются разгоряченного за день, черного асфальта, как впиваются в кожу камешки, как облепляет тело нездоровый летний жар. И когда в нем проснулся эстет? Наверное, за полтора года жития в Полиной конуре, где вокруг бездушной шестнадцатиэтажки, только ее клоны и гаражи… Бережно преступив на здоровую ногу, Яр вдоль стенки двинулся к уже знакомому повороту коридора. Главное теперь не напороться на дежурного. Вчера ему «повезло», и денек, прошедший в процедурных и на осмотрах, завершился дарованием костыля, покоящегося сейчас в его палате.***
От хлопка двери машину чуть качнуло. Душный солон дохнул в лицо кипящим воздухом. Уже привычно пристроив трость рядом с собой, Яр безучастно уставился в окно. Он знал, что Поля смотрит на него через зеркало заднего вида, но смотреть в ответ не хотелось. Ничего не хотелось. Не дождавшись ответного взгляда тот завел мотор, и машина плавно сдвинулась с места. Крепкие руки мягко лежащие на руле, ювелирно правили ход автомобиля. Поля буквально всем телом ощущал это напряжение. Рыжее лицо с крупными, грубоватыми чертами чуть нахмурилось. Дернув уголком бесцветных губ, Поля почти будничным тоном поинтересовался: — Как ты? — на самом деле, вопрос стоило задать куда раньше, а может и с самого начала. Но ему почему-то не хватало уверенности. А может наглости? Да. Ведь он ни разу не пришел… Наглости хватило еще в первые пару минут поинтересоваться, что с ногой. Яр отвечать не торопился. Только неопределенно качнул головой. И вот теперь хотелось разрядить наэлектризованный воздух. Наконец отлепившись от стекла, Яр уставился в Полин затылок. От бессильной обиды сводило руки. За все две (или сколько он там пробыл) недели Поля не пришел ни разу. И вот теперь появился. Чтобы что? Яр не понимал. А может не хотел понимать. Потому что и сам свыкся с тем, что Поля ушел. Смешно. Но, наверное, если бы дядя внезапно воскрес, с Яром бы сделалось плохо. Потому что привык и не к чему тревожить прошлое. — Лучше всех, — он чуть хмурится, выжидающе смотря на Полю. Яр не язвит, не пытается показать, как он обижен. Но ничего другого на ум в ответ не приходит. Он бы не стал жаловаться, плакаться Поле о том, как ему плохо, о том, что ему его не хватало. От части, взыграла гордость, отчасти на это он, кажется, теперь стал попросту не способен. Поля кивнул, плавно выкручивая руль, выезжая на гремящий проспект. Что сказать на это он не знал. Оправданий его отсутствию не было и быть не могло — он просто боялся. И, как оказалось, боялся не зря. Только теперь Поля понял, как поменялся «питомец» за эти полтора года. Понял, только когда все изменения обнулились. Яр походил на человека, который вот-вот сыграет в ящик. Поля даже толком не мог объяснить, почему ассоциация возникала именно эта. Формулировки предложений упростились, показалось даже, что произнести предложение больше трех слов Яру трудно. Внутри закололо противное чувство вины. Поля еще раз скосил глаза на зеркальце и наткнулся на холодный, усталый взгляд. Мимо проносились жилые кварталы, нагретые горячным июньским солнцем. Небо потихоньку заволакивало тучами, к горизонту уже уверенно чернеющими. Прохожие, нервно косящиеся на темнеющий небосвод, ускоряли шаг. Зелень стала изумрудной, заранее готовя себя к грозе. Воздух тяжелел от напряжения, неприятно давя на голову. Тойота плавно шла по средней плохости асфальту, отражая в темно-зеленых боках прохожих. Вырулив на ведущую в пригород трассу внедорожник наткнулся на «тошнящую» километров под семьдесят фуру. Поля вдавив педаль в пол, крутанул руль, лихо пересекая две сплошные, и матюгнувшись, встроился перед дальнобойщиком. Ну да, на лишение прав наработал, но он, кончено, хоть и послушный гражданин, а липой обвешан по самое не горюй. Эмоции вернулись, на подобии рвотного позыва. В какой-то мере это успело стать обыденностью. Беспросветный тупняк, как под транками, а потом истерика, уровня Армагеддона. Внешне Яр почти не поменялся, только чуть качнулся, сжимая трость в пальцах. Наверное, спусковым крючком стал резкий Полин обгон… Но сути дела это не поменяло. Стискивая зубы, он уставился прямо перед собой, обрывисто дыша. Мелькнула самоубийственная мысль: распахнуть дверь и выпасть на дорогу на полном ходу. Может и не на смерть, конечно, но… Подавляя теперь уже реальную тошноту Яр прикрыл тяжелеющие веки. Не-ет. Он обещал. Вернее, не так. Не обещал. Просто как-то раз ему очень доходчиво объяснили: суицид — удел слабых. Может, это была не правда. Может это была и наглая ложь, для такого, как он, — психа, — не имеющая ничего общего с реальностью. Но Яр поверил. Нет, это вовсе не означало, что суицидник в его голове приравнивался к слабаку, что за юношеский максимализм, эти слова касались лично его, и лично он в них верил. Дяди больше нет, не к кому прийти, попросить обоснуя, не с кем драться, вопя, что болезнь дает индульгенцию. Да даже если бы тот и был жив. Все ведь куда проще — просто незачем. Над ухом прошелестел тихий голос. Уже очень хорошо отличимый ото всех остальных. Л. Ее имя он узнал совершенно случайно. Вернее, даже не узнал, просто понял. «Э-л». Звучная транскрипция, как по прописи из школьного алфавита… Простая в произношении. Складная. Почти прижимаясь сухими губами к его уху, она что-то говорила, быстрое и отчетливое. Лишь бы отвлечь. Безжизненные пальцы мягко опустились на плечи, сползли ниже, вовлекая в объятия. Без тени эротики, не пошло, почти по-матерински. Яр, окаменевший, провалившийся куда-то в себя, так и сидел, недвижно пялясь перед собой. А Л. все лепетала что-то успокаивающее, легким холодком дыша в ухо. Отпускало потихоньку. Накативший ужас отступал, как отступает волна с линии берега, неотвратимо, но оставляя за собой пузырьки пены. — Все хорошо, слышишь? — на секунду она прильнула щекой к его виску. Лицо закололо нездоровой прохладой, но это было сейчас дороже любого человеческого тепла. Она говорила что-то еще, но Яр не вслушивался. Не потому что не хотел, скорее не мог. Но и этого было более чем достаточно. Сегодня она впервые обняла его. Там, в шумящем, многоликом коридоре. Упершийся рогом врач все никак не хотел выпускать незадачливого охромевшего пациента на свободу, и с упоением профессионала расписывал то, какие еще справки надобно, по-хорошему, получить. Помнится, примерно тогда вынырнул из толпы знакомый рыжебородый Полин силуэт, и фигурально хватая докторенка за грудки, мягким тоном переживающего «отца» поинтересовался, что еще его не устраивает. Голова шла кругом. С врачами Яр не спорил. Что, впрочем, особо не мешало ему в наглую нарушать режим. Не спорил, во многом потому, что не было сил. Но сейчас в конце больничного коридора забрезжил свет, и расставаться с ним не хотелось. Теперь перед глазами еще и возник Поля, руша окончательно зыбкое равновесие. Яра не трясло. Просто все сильнее меркла окружающая действительность, утопая в голосах-помехах. Тогда вдруг и почудился на плечах уже знакомый холодок, стал отчетливее. «Все в порядке.» Она была уверена в этом, и ее уверенность значила в тысячу раз больше, всех сомнений врача, внезапного возникновения Поли. Она как будто напомнила ему, что он сам уже все решил. К Поле он не вернется, ни в каком из смыслов… — Пришел в себя? — голос Л. казался взволнованным. Яр безвыразительно кивнул, снова переводя растерянный взгляд на Полин затылок. Сердце еще колотилось в висках, но почти совсем пропали навязчивые мысли, унося с собой и остатки паники. Он устал, смертельно устал от всего этого. Там в больнице он этого не ощутил до конца. А теперь вот понял. Яр себя не жалел — чего жалеть того, кто сам приложил все усилия к тому, чтобы оказаться сейчас здесь? Это было полуправдой, наверное, куда более жестокой, чем то было на самом деле, но, как ни парадоксально, все было куда проще именно благодаря ей, клятой, навязанной еще с детства полуправде. Возможно у него были шансы на другую жизнь. Возможно. Ему было всего двадцать, когда по венам в первые побежал героин. И вероятно, не случись этого, он бы не сидел сейчас тут… Красивая картинка, не правда ли? Поле она тоже нравилась. В каком-то смысле даже нравилось пинать «дрянную шавку» барским сапогом, тыкая носом в дерьмо… Яру было пятнадцать, когда в медицинской карте появились первые строки, написанные рукой психиатра. Взмах волшебной палочки, крибле-крабле, и сценарий усложняется. Магия. Это не оправдание, упаси господи. Это… То самое «смягчающее обстоятельство», заменяющее пятнашку, всего на всего, десяткой… Велика ли разница? И да, и нет. Но так было проще. Ретроспектива вскрывала и куда более старые раны. Может быть все это началось еще раньше, когда ему было пять. Началось, не вплетениями косвенных линий — началось буквально. Его детство — вот первая доминошка в ряду. А может быть и это не верно? Может дело началось с клятой генетики? Но все это в сущности — жалкие попытки оправдать происходящее. Есть только то, что есть. Яр устал. От анализа, от бега за своим хвостом… Хотя в его случае скорее от этого самого хвоста. От надежд и провалов. Начинать с нового листа сил не было. Да и как? Внедорожник вырулил во дворы игольницы многоэтажек. Изящно вогнав тойоту в свободное парковочное место, Поля заглушил мотор. Оторвав взгляд от рыжего затылка, Яр перевел взгляд за окошко… Сплошные подъезды и узенькие газончики. Куда ни глянь — стены домов. Огромных, бездушных, заполненных людьми с деловыми рожами. Возможно и ложное впечатление, но легче от этого не становилось. Взгляд скользнул выше, в серое, замощенное бетонными тучами небо. Кажется, оно тут всегда такое. Яр не мог вспомнить, когда было иначе. За пластиковым стеклопакетом простирался этот безжизненный пейзаж: иглы многоэтажек, копошащиеся внизу люди, похожие на муравьев, с высоты шестнадцатого этажа, серое, неподвижное небо… От воспоминаний свело челюсть. Последний раз всю эту «красоту» он лицезрел, почти теряя сознание… Всего пара недель прошла с тех пор… Всего пару недель назад все было иначе. Вылезший из машины Поля, недоуменно остановился около задней двери и серьезно уставился в тонированное стекло. Постучал согнутым указательным пальцем по темной глади тонировки, и все больше хмурясь распахнул дверь. Яр даже не думал отстегиваться. — Ну? — в голосе мелькнули раздраженные нотки. — Чего завис? — Я никуда не пойду, — Яр серьезно уставился на него. Сердце снова загнанно забилось о ребра. Белеющие пальцы до боли в суставах стиснули трость. Почти неосознанно он двинулся назад, всего на пару «спасительных» миллиметров глубже в солон. Поля уставился на него потемневшими, ввалившимися в лицо глазами. На мгновение в них мелькнуло раздражение, тут же сменившись обеспокоенностью. Слегка дернув плечами, он снова посмотрел на Яра. Тот, похожий на нескладное пугало с угловатым серым лицом, казался совершенно спокойным. Ни тени истерики или злобы. Только стиснута до скрежета челюсть. — Почему? — Поля всмотрелся в это лицо еще раз и вдруг почувствовал себя беспомощным. Перед ним сидел уже почти не знакомый, давно забытый им Яр. Тот только переломавшийся парень без имени, с трудом произносящий предложения больше пяти слов. Говорящий мало, отрывисто, обдумывающий каждое слово. И вовсе не от маленького словарного запаса, как очень скоро выяснилось. Поля снова понял, что все изменения пропали. — Я никуда не пойду, — слова уже проговоренные всегда выходили легче… Как у попугайчика. Вторая часть фразы далась труднее, сперва он неуверенно пошевелил губами, и отчеканил такое же без выразительное и твердое, — Я не буду с тобой жить. — Зрачки-точки впились в Полю, напряженно метаясь туда-сюда. Закатив глаза, Поля устало оперся локтем о крышу машины, почти просительно смотря на Яра: — Да почему? Что… — он пригнулся чуть сильнее, заглядывая в салон, и аккуратно наклонился ближе. — Не пойду! — резко выставляя перед собой руки Яр отшатнулся назад. Только тут голос дрогнул, сделавшись почти злым. Поля быстро отстранился — не хватает только чтобы этот шизик шум поднял… И так все шло… Не туда. Почти со злостью он захлопнул дверь напряженно заходил по парковке. Сделав пару коротких «перебежек», вынул из нагрудного кармана пачку сигарет, и взяв одну в рот, стал обшаривать все остальные карманы, в поисках зажигалки. Яр безынтересным взглядом наблюдал за этой картиной, сквозь поднятое стекло. Подпалив все-таки сигарету, Поля выругался и уже более спокойно уставился прямо перед собой. Он злился на себя. За бездействие, за то, что ни разу не пришел в больницу… Но Поля не представлял, что он вообще мог бы сказать полуживому Яру, утыканному капельницами и прочей медицинской фигней, как еж. Они ведь даже сейчас, когда все вроде как выровнялось, не сумели поговорить… И как бы не было цинично так думать — Полю это успокаивало до нужной степени. Яр болен и у Яра рецидив. Болен психически, — это Поля успел уяснить как следует, — и сейчас Яр снова стал таким, каким был в начале… И это, как будто бы, давало Поле право не… Не что? Не приходить к нему, ссылаясь на то, что парнишка псих? Или опустить руки, оставить?.. Да… Да. Пожалуй, так… Поля все больше успокаиваясь выдохнул сизый клуб дыма. Ну что он, в сущности, может сделать с ним — шизиком, который вот-вот богу душу отдаст? Ничего! Помочь переломаться, избавить от зависимости, методом изоляции — это пожалуйста! А сейчас… Проблемы Яра стали состоять из куда более тонких материй, тех, с которыми Поля не работал и работать не умел. А следовательно — к черту. Что-то в душе не радовалось… Что-то вопило о малодушии и о том, что, как завещали хорошие люди: «Мы в ответе за тех, кого приручили.» Как кстати снова приходит аналогия с питомцем… Поля тряхнул головой прогоняя гнетущие мысли, и еще раз затянувшись сел в машину. Да, так будет лучше. Сжимая сигарету в зубах Поля обернулся ну Яра. Тот сидел неподвижно глядя в никуда. Рядом, молча гладя его по плечам сидела Л. Сейчас лучше дать ему отдохнуть, не бередить и так напряженный разум разговорами, и она просто сидела рядом, не залезая в душу и не выспрашивая, что же стало причиной такой резкой смены настроения. Л. и так все понимала. — Ну и что мне с тобой делать? — Яр полу осмысленно поднял глаза на Полю. Ничего. Никаких эмоций. Поля поежился. — Ладно… — он вздохнул. — В Крысятник поедешь? Голова, скрежеща и сопротивляясь заработала… Крысятник, Крысятник… Яр был там всего однажды, и каким образом, за давностью лет уже и не упомнить. Большая (с Полиными средствами, он мог бы, наверное, и две таких купить), заставленная всевозможным барахлом квартира. Ее обитатели, — то еще сборище фриков, — милейшие люди, с коллективным разумом, вместо мозгов. Казалось бы — тавтология, ан-нет, вовсе это не одно и то же. Крысы — мелкое жулье, бывшие, не сильно «разложившиеся» во всех смыслах, растаманы и бездомные. Короче все те, кому нужно пристанище; те, кому Поля это пристанище дал. Крысы всегда держались вместе, и впрямь напоминая среднего размера грызунов, перемещались перебежками, чуть сутуло, в свойственной манере. Для кого-то это было плохоосозноваемой копией чужого поведения, для кого — лагерной привычкой «обиженного», или воистину легкими ее последствиями. Потратив секунд десять на осмысление, Яр слабо кивнул, отцепляясь, наконец, от трости. На грубом Полином лице расцвела притворная веселость. Он улыбнулся и стряхнув пепел во встроенную пепельницу, пожал плечами: — Ну вот и замечательно! — только в голосе все равно мелькнула неуверенность… Переведя все такой же безвыразительный взгляд на сидящую рядом Л., Яр бесцветно поинтересовался: — А она?.. — пальцы Л. тут же стиснули его плечо. — Кто, прости? — расслабленность мгновенно стекла с лица Поли, обнажая взволнованную усталость. Он уставился на Яра взглядом, каким смотрят на умирающих от смертельной болезни.