Февраль
Удары получаются не сильным. А жаль. Яр бьет куда попало, царапает ногтями бледное лицо, шею, из собственного горла рвется хриплый вой. Но он оглох. Он не слышит. В глазах чернота. Тело в руках уже не сопротивляется, только беспомощно прикрывается руками, спасая голову… Яр выше, старше и опытнее. Но, вот незадача, — хромой и слабый. Они познакомились не случайно. Общие контакты, схожее прошлое. Мальчишка — шестнадцатилетний подросток, пылкий, надрывный. Полный тезка Яра. Смешно. Такое называют судьбой, да? Они оба наркоманы. Яр — в завязке два года. Ярик — пока что только галлюциногенами, да травой баловался. Торч своего за версту видит. И они, вот, увидели. Кажется, мальчишку в Крысятник приволок Поля. За что, про что, интересоваться смысла не было. Какая, в сущности, разница, приволок-то только на одну ночь? Вот только этого хватило на задушевную беседу. А, как известно, шила в мешке не утаишь. «Где этот чертов героинщик?» — легенда умерла не родившись. И зачем Поля стал горланить это на все квартиру? Крысы привыкли, Крысы не лезут. Но в коридоре была еще пара ушей и глаз. Лишняя, та, которой все это было нельзя ни видеть, ни слышать. «Ого! А ты говорил у вас тут запрещено… В завязке? … С герыча слез?! … Да ну!.. А сколько? … Два года? Блин, клево…» Интерес возрос в разы. Такому, как Ярик, не объяснишь всех тонкостей. Ему все равно. Важен лишь факт — слез с системы. Слез с герыча. Значит, это возможно! Они общались. Ярик приходил «в гости», трепался на тему и без темы, — пацан-то умный, — в какой-то мере было даже мило. Он не знал больше ничего лишнего. Ни про то, почему именно Яр оказался тут, ни про Л. Но одного лишь знания про зависимость хватило для начала апокалипсиса… У Ярика начались проблемы. Бытовые, но ай-какие серьезные. И поехало. Новые колеса, новые дозы веществ и спирта. На всем этом дерьме он держался два с лишним месяца. Подсел, — может и психологически, но подсел, — на таблетки, стал сползать дальше. Яр понимал, что все кончится так, но старательно, с упоением маразматика, открещивался от этой перспективы. Н е т. Он умнее. Он вспомнит, что Яр говорил — все не так просто. «Привет. Че-как?.. М?.. Да, все норм, ток чет ничего не понимаю. Ай, хрень какая-то… А, не, он полегче, только… Ладно, не важно. Васька что-то баллон катить начал, мол я ему денег должен. Мразь. Ладно, разберусь… Ага, да… Помню я!.. Да. Я кстати походу на системе… Да, кстати, представляешь……» Дальше Яр не слушал. Не слышал. Мальчишка подсел. Подсел на герыч. И подсел именно в том самом распространенном смысле, — иначе бы просто не сказал, — когда без дозняка и дня не протянешь… Яра трясло всю дорогу сюда. Ноги-руки не слушались, пару раз чуть не растянулся на февральском льду. Когда он пришел, Ярик уже приготовил машину. Сидел, примериваясь, куда бить иглой. Он прекрасно знал, что его изобьют, знал и пытался несколько скрасить свою участь героиновым приходом, но не успел. Баян полетел в сторону вместе с так и не вколотой дозой. Мальчишка не сказал ни слова. Каким бы невозмутимым он не выглядел внешне, сам понимал — никто не обрадуется. Он сделал дрянь. Он влип. Когда его наконец отпустили, Ярик только и сумел, что принять положение полусидя. Добрую половину лица саднило — ныли царапины на щеках, лбу, кровоточила разбитая губа, наливались синевой фонари на скуле и под глазом. Спасибо, что без переломов. Сплевывая кровь он напряженно, краем глаза наблюдал за тяжело дышащим Яром. Реальность плыла перед глазами. Ярик с окровавленным лицом полусидит-полулежит около ванной, вокруг давящие на голову кафельные стены, странно, но они даже ничего не обрушили… Яр обвалился на пол еще в середине «экзекуции». Подогнулись ноги, от боли в воспаленных суставах — за полгода артрит расползся по всей правой ноге. Мальчишка, отброшенный в сторону, безвольно лежал на полу, даже не пытаясь подняться на ноги. Яр стискивая зубы подполз к неподвижному телу, цепляясь за кафель разодранными пальцами, и навалился сверху, вцепляясь в окровавленное лицо. Ярик издал лишь хриплый всхлип, даже не пытаясь отгородиться руками… Параолимпиада для лохов… Все вокруг двоилось, словно сквозь вату слышались тихие постанывания, но осознать до конца происходящее не представлялось возможным. Аффект накрыл с головой, руководя напряженным телом. Крепче вжимая мальчишку в пол, Яр продолжал осыпать ударами недвижное тело. Стиснутые в кулаки кисти рук впервые за долгие годы ощущались твердо, даже когда он разжимал пальцы, впиваясь ногтями в бледную кожу, не возникало и тени тремора. Ярость схлынула в одну секунду, и затуманенное зрение проявило едва-живого мальчишку, напрягшегося в ожидании следующего удара. Дрожь моментально вернулась, и Яр в ужасе отшатываясь сам рухнул на пол, отползая к стене… Страх, возникший в первую секунду исчез, оставляя за собой только саднящую пустоту. Эмоций больше не было. Пытаясь унять сбившееся дыхание, Яр безразлично наблюдает за тем, как Ярик с трудом становясь на коленки, отползает к ванной, поминутно оглядываясь на него. На пробу дотрагиваясь кончиком языка до разбитой губы, он морщится, зажимая кровоточащую ранку рукавом кофты. Досталось парню прилично… Расписной под гжель, да и дай бог если шрамов не останется — на щеках красуются кровоточащие рытвины от ногтей. Яр отмечает это так же холодно, лишь чуть морщась. Пустой усталый взгляд покрасневших глаз соскальзывает с аккуратно ощупывающего лицо Ярика, обшаривает ванную комнату… Они действительно умудрились почти не оставить следов драки, если не брать в расчет несколько размазанных отпечатков крови на белом кафеле. Хотя назвать произошедшее дракой можно с трудом… Измученно вытирая подрагивающими ладонями лицо, Яр прислоняется спиной к дверному косяку и снова безынтересно оглядывает все вокруг. На мальчишку он больше не смотрит. В сущности, это «избиение» не поменяет ничего, даже если учесть то, что своенравный и самоуверенный Ярик, не попытался отбиться. Он и без посторонней помощи совершенно точно понимал, что произошло, понимал, что все очень серьезно. Но не хотел, или же был не в силах это поменять. Все произошедшее тут — своеобразный жест бессилия. Яр накосячил. Яр виноват в том, что случилось. Яр себя ненавидит. И грош цена, всему «воспитательному» процессу. Кого тут вообще воспитывали? Да никого. Некого воспитывать. Если бы он мог, расплакался бы, наверное. Но все живое вылилось вместе с адреналином. Безразличный взгляд, вдруг замирает, окрашиваясь животным ужасом. На полу, совсем рядом, — рукой можно дотянуться, — лежит заправленный героином шприц. Исчезает ванная комната, вместе с окровавленным Яриком, перестает иметь значение сама суть визита сюда. С минуту Яр пялится на баян. Лицо не отражает ничего, только в глазах мешается страх и желание, на уровне похоти… Когда сидящий до сих пор практически неподвижно Яр смещается в сторону, Ярик резко вскидывает взгляд, готовясь к новой серии ударов. В общем-то он и так прекрасно знал, что друг заявиться, вычленив из телефонного разговора слова про зависимость; что в лучшем случае будет читать нотации, а в худшем изобьет, но все же Ярик очень рассчитывал, что дело не дойдет до убийства. Он даже не стал закрывать дверь… И «второй раунд» воспитательных мер выглядел теперь не таким уж нереальным… Но Яр смотрит мимо. Замазанные кровью пальцы, дрожа, кажется, еще сильнее, бережно и очень медленно подбирают валяющийся на полу шприц. Ярик так и замирает, не дыша, тупо смотря на Яра, застывшего с баяном в вытянутой руке. Слова застревают в горле, и от чего-то явственнее ощущается металлический вкус крови под языком. Яр долго, пристально изучает зажатую в пальцах машину, все отчетливей подрагивая. Бесконечные минуты длится эта немая война, и Ярик ее чувствует всем нутром, пускай и не может понять до конца. Зависимость. Та самая, в которую он недавно и сам нырнул, суть которой он понимает еще очень-очень слабо… Яр был в завязке два года… Из оцепенения он выходит резко, движения снова становятся методичными, неумолимыми, такими же отточенными, как удары. Осторожно опуская шприц на пол, Яр выпрямляется, четко, но торопливо расстегивая ремень. Резким движением вытаскивает из петелек. От каждого рывка еле дышащий Ярик вздрагивает, как от пощечины, вжимаясь спиной в кафельный бортик ванны. Тело переполняет животный страх. Откладывая ремень, Яр закатывает рукав полинялого свитера, оголяя тощую руку, изрытую шрамами и рубцами. Мальчишка, как и в первую их встречу примерзает взглядом к глубоким рытвинам на запястье — кожа стесана до мяса. Он спросил о них еще в начале их общения. Яр тогда ничего не ответил, только бесцветно ухмыльнулся. Он так всегда делал если не хотел говорить о чем-то. Ремень тут же обвивает плечо, чуть выше локтя, затягивается, почти до нужной степени, но Яр вдруг бледнеет, вскидывая взгляд. Лицо его делается виноватым и обреченным, влажно поблескивают усталые глаза. И снова он замирает на какое-то время, смотря прямо перед собой очень знакомым невидящим взглядом. Ярик напряженно впивается окровавленными пальцами в бортик ванны, лихорадочно вспоминая… Где он видел этот его взгляд?.. Где-то… Давно. Настолько, чтобы это успело забыться… В их первую встречу. В Крысятнике. «Да на кого ты там пялишься?» — Ярик злился. Конечно. Будешь тут в хорошем настроении, когда какой-то подозрительный тип будит в пять утра, скептически отмечая, что он кричит во сне. Яр сидел молча уже минут десять, глуповато улыбаясь, смотря за его спину. Ерзающий на стуле Ярик, почувствовав себя в конец неуютно, наконец сдался, довольно грубо его окликнув, помахал пятерней перед застывшим лицом. Новый знакомый перевел на него безразличный взгляд, и с секунду помедлив слабо ухмыльнулся. «Ни на кого, » — прошелестел глуховатый голос и Яр снова, будто примирительно взглянул за его спину. Ярик тогда подумал, что тот — конченный псих. Со временем это чувство притупилось. Различные странности хромого, пожеванного наркоши стали чем-то само-собой разумеющимся. И вот теперь навязчивая мысль вернулась. Яр не в себе. Не выпуская из пальцев шприца, он зажимает ладонями уши, жмурясь и мотая головой. Тонкие губы беззвучно что-то бормочут, плечи вздымаются от надрывного дыхания. Он весь подбирается, подтягивая колени к груди, кажется еще секунда и закричит… И тут же все исчезает. Лицо окрашивает отрешенностью. Блеклые глаза резко распахиваются, загораясь сумасшедшим огнем. Яр снова поднимает взгляд, не моргая впиваясь в воздух перед собой. Опять он разгибает руку, и пальцы медленно обхватывают висящий конец ремня, крепко стискивая его. На мгновение искривляются в болезненной улыбке-оскале синеватые губы и Яр резко затягивает ремень. Ярика подташнивает, но он продолжает смотреть на происходящее не отрываясь, как завороженный. Все это — не спектакль, нужный только для того, чтобы продемонстрировать, как бывает с подсевшими людьми. Яр сам зависим. И мальчишка вспоминает об этом только теперь, глядя на эту сумасшедшую немую сцену. С последним увиденным движением, захлебывается в нем даже все больше облепляющая тело ломка.***
Как только пальцы касаются пластикового корпуса шприца, раздается истошный вопль. Яр хочет поднять глаза на крик, но не может… Тело не слушается. Он застывает со шприцем в вытянутой руке, и только тогда получается поднять взгляд. Перекошенное болью и гневом лицо Л. напротив все так же неразличимо, но он прекрасно видит эмоции, узнает ее. Здравый рассудок шаг за шагом отчаливает в пустоту, а в ушах все явственнее проявляется до зуда знакомый голос. «Не медли». «Сделай то, что хочешь». Яра трясет. Реальность уплывает из-под пальцев, оставляя лишь невнятное ощущение, что в руках — ключ к успокоению, и оглохший разум уже не в состоянии просчитать риск. Он слишком долго этого хотел. И слишком мало смысла теперь во всем остальном. Нет того, ради чего можно было бы отказаться. Здравый рассудок захлебывается, нелепо булькая в темной воде. Здравого рассудка больше нет. Яр не понимает кто он и зачем пришел сюда. Знакомый голос, подталкивающий к действиям, становится мыслью, разливается по всему телу, врастая внутрь. Тело немеет, становится ватным, непослушным… — Не надо, — голос Л. дрожит. Нежно, трясущимися пальцами она обвивает его запястье, будто готовясь в любую секунду выбить шприц из руки. — Ты же обещал. Обещал. — Интонация становится металлической. Яр слышит ее словно сквозь вату, все глубже погружаясь во мрак. Реальность перестает существовать. Нет больше ни прошлого, ни будущего, ни настоящего. Только голоса. Женский, становящийся все тише, и его собственный, надтреснутый, уже ставший материей, превращающийся в него самого. — Пожалуйста, не делай этого! — голос Л. срывается, она трясет его за руки, но тело не чувствует прикосновений. — Ты столького добился… Чтобы сейчас снова… — она стискивает губы. — Подсесть?! Подумай, разве этот идиот стоит того, чтобы снова все потерять? — она указывает рукой в сторону Ярика напряженно замершего около ванной. Яр безвольно переводит взгляд туда, но видит только густую тьму. Голос уже течет по венам, пуская корни в мозг. Становится его сутью. Яр не в силах противостоять этому. Он послушно оголяет руку, медленно закатывая рукав. Почти невидящие глаза скользят по коже, спотыкаясь о каждый шрам. Взгляд застывает на глубоких рубцах запястья. Вот она — наглядная демонстрация стоимости «свободы». Та самая недоговоренная правда о том, как именно он слезал. Из Поли работник наркодиспансера вышел бы никакой, зато прекрасно бы получился матерый вояка. Да он и получился, что уж скрывать. Приковывать «испытуемого» наручниками во время ломки — идея прекрасная во всех отношениях, кроме, пожалуй, состояния кожи после подобных мер предосторожности. Содрал руки в мясо Яр еще в первый день… Потом долго лечил. Вот только какой в этом смысл при теперешних обстоятельствах? … Оцепенение длиться какие-то секунды, и вот Яр снова повинуясь неслышным приказам, затягивает ремень на плече. Движения получаются натужными, медленными. Но никто его и не торопит. Здравый смысл мечется внутри, как в клетке. Тщетно, в унисон с Л. пытается продраться в эфир. — Пожалуйста! — вопль Л. прорывается сквозь пелену. Она плачет, пытаясь стянуть ремень с его руки, но ее пальцы проскальзывают, проходят сквозь него. – Не убивай меня! К горлу резко подступает тошнота. Остатки сознания цепляясь за плоть, заставляют сжаться, закрыть ладонями уши. Только бы не слышать ее. Он ведь все равно ничего не сможет сделать! Но голос Л., внезапно почти строгий, холодный, прорывается сквозь стиснутые пальцы. — Разве этого ты хотел? — Яр не видит ее, но чувствует, как по коже мерзким холодом ползет ее взгляд, полный отвращения. — Ты слаб, раз не можешь ему противостоять, — каждое слово ощущается, как хлесткий удар. Л. давится последним болезненным всхлипом, и продолжает, не скрывая отвращения в голосе. — Ты жалок, раз это все, на что ты был способен. Ты ничтожен. Яр крепче сжимает руки, как в детстве мотая головой. «А что плохого?» Чужеродный вопрос врастает в голову, становясь им самим. Он резко распахивает глаза выпрямляясь. В лице Л. больше нет ни боли, ни жалости, только брезгливость. Яр перестает понимать происходящее. В чем причина ее эмоций? Что он делает не так? Он больше не ощущает тела. Не чувствует, как пальцы обвивают ремень, а на лице расплывается злобный оскал. Чужой, привнесенный откуда-то извне, влипающий в него, как и руководящий голос. Л. резко бросается вперед, нависая над ним, трясущиеся пальцы впиваются в шею, стискивают ее. Яр, резко, как рыба хватает ртом воздух, пытается отодрать от шеи ее руку… Но тело не чувствует этого. Оно глядит чужими, лихорадочными глазами, безразлично смотрящими, как Л. терзает его шею. Яр задыхается, все крепче сжимая физическими пальцами ремень. И снова он поддается эфемерному приказу. Рука дергает свободный конец ремня, затягивая окончательно. Только тут Л. ослабляет хватку, резко толкая его вниз. Сознание, не связанное больше с телом, проваливается во тьму. По телу, — физическому, или фантомному, Яр уже не понимает, — проходят последние болезненные конвульсии, и оно окончательно срастается с голосом. Больше не существует различий между ними. Они — одно целое. Они всегда были и будут друг-другом. Л. резко отшатывается, поднимаясь на ноги. Ледяные глаза внимательно следят, как он поднимает с пола шприц. — Ты сделал свой выбор, — горечь в голосе мешается с едкой досадой. Она снова смотрит в его глаза, тщетно пытаясь разыскать понимание, разыскать его самого. Вот он — Яр, сидит, методично примериваясь куда бить иглой. Но нет в нем того, кого все эти месяцы знала Л. Его больше не существует. Хотя он сам никогда этого не поймет. Для него никогда не будет существовать альтернативы. Что-то здравое, с горем пополам выращенное за эти несколько лет, бесследно исчезло. Его «новое» эго уже не будет разделять для себя его — Яра, и бездушную зависимость… Все начинается заново. Делая несколько шагов назад Л. отходит в тень стены. Чуть качнув руку, примерившись, Яр уверенным движением всаживает иглу в вену. Мутноватый раствор плавно перемешивается с кровью. Расширяются темные дыры зрачков, расползаясь по радужке. Трясущейся рукой Яр ослабляет ремень и аккуратно вынув шприц, просто роняет его на пол. Мутные глаза безразлично смотрят туда, где только что была Л., с презрением следящая за всеми его манипуляциями. Она ушла… Больше Л. не существовало.