Один очень долгий тур

Беседа течет медленно и размеренно, тихие голоса и смешки слышатся из приватного зала бара. Обсуждают и прошедший концерт, и предстоящие, улыбаются и выпивают. Шастун, вернувшийся за столик, внимание на себя не перетягивает. Садится только вплотную к Димке — и это, пожалуй, главная ошибка. Сначала Поз замечает, что к общей тарелке с гренками, орешками, сырными палочками и его любимыми луковыми колечками Антон не тянется. Потом — что стакан у него не пустеет. Повторяют напитки все, кроме Шастуна и Серёжи, принципиально допивающего свой безалкогольный коктейль. Ещё чуть позже Дима чувствует, как его ногу задевает чужая. Взгляд опускается под столик. В общей полутьме помещения происходящее видно плохо, но различить мелкое, нервное подрагивание Позу удается. Тяжёлая рука опускается на бедро и чуть сжимает, успокаивая. Дрожь действительно прекращается, а вместе с этим Шастун тихонько выдыхает. Сразу после мышцы бедра сильно сжимаются. Дима поднимает взгляд — вопросительный и встревоженный. Он наконец замечает и остальное — взъерошенные волосы, покрасневшие лицо, чуть ли не до крови искусанные губы, и сжатые в плотный замок руки. — Шаст, — привлекает внимание тихонько, — ты в порядке? — Относительно, — коротко отвечает Антон, так же тихо и не поворачивая головы, смотря точно в столик перед собой. — Объясни? — просит Поз. Его рука в это время успокаивающе гладит, спускаясь сперва к самому колену, а потом медленно поднимаясь почти до паха. Шаст тут же резко сдвигает ноги, сжимая пальцы собственными бедрами, и до боли закусывает губу. Димка замирает и выжидает — знает, что рано или поздно ответят все равно. — Не здесь, — совсем тихо, почти шепотом произносит Антон. И жалеет почти моментально, потому что в следующий момент слышит знакомый, уже более громкий голос. — Мы курить. Сережа бурчит что-то, но Шаст, активно подталкиваемый к краю диванчика, слов уже не разбирает. Он поднимается так аккуратно, как только может, быстро хватает с вешалки свою куртку, и короткими шагами топает к выходу. Надежда на то, что на свежем воздухе станет чуть легче, заставляет делать каждый следующий шаг. Димка закуривает даже с крыльца не спускаясь, выдыхает дымок в темноту ночи и поворачивается к Антону. Тот стоит в дверях, все так же с курткой в руках, и смотрит куда-то под ноги. — Дурень, простынешь, — Позов даже не пытается сдержать крутящуюся на языке фразу. Он вытягивает куртку из цепких пальцев, помогает надеть и застегивает почти до самого верха, но так, чтобы не прищемить подбородок. Оба спускаются на тротуар, и Дима, сильнее кутаясь в собственное пальто, наконец спрашивает: — ну чё там у тебя? Шаст только переминается с ноги на ногу, так и не закуривая. Он поднимает взгляд в небо, пытаясь собраться с мыслями. Вывалить Позову все как есть? В том, что поможет — сомнений нет. Поржет только. И потом, дома, в Москве на какое-нибудь тупое обследование потащит. Хочется верить, что только на психологическое. А если не рассказать, то узнают наверняка все. И тогда реакция может быть абсолютно любой — от вечных приколов, до полного отвращения. В целом все сводится к количеству стыда, которое предстоит испытать, и из двух зол Антон выбирает меньшее. Он замирает, на секунду переставая топтаться на месте, собирая всю свою смелость, а после переводит взгляд обратно под ноги. — Помнишь я в туалет отходил? — спрашивает он, в очередной раз сжимая все мышцы. — Ну, — Димка отвечает коротко, и тушит сигарету об край мусорки. Пауза, видимо, была очень долгой. — Янесмог, — выдает Шастун быстро, одним предложением, краснея и надеясь, что его расслышали. — У тебя… Проблемы какие-то? Простатит там, или? — голос Позова более взволнованный, но на смех нет ни единого намёка, — потому что если да, то вот так жопу морозить — вообще не лучшее решение. — Нет, Дим, нет, — зелёные глаза наконец встречаются с карими. Они смотрят друг на друга в свете тусклого фонаря всего пару секунд, а после Антон продолжает: — физически все нормально. Просто я не могу… — он путается в словах, но заставляет себя продолжить, — там нет кабинок, и общая дверь не закрывается. Если зайдет кто-то, я… Не могу так. Последние слова звучат на выдохе облегчения. Шастун свою проблему озвучивает впервые. Она, в целом, и проблемой-то не является, потому что в большинстве мест туалеты нормальные. Видимо только в региональных барах мужчинам нельзя получить хоть немного приватности. Позов молчит секунд тридцать, а после выдает то, от чего у Антона чуть не отваливается челюсть. — Ну хочешь я на стрёме постою? Чтобы не зашёл никто. — Нет! — наверное звучит слишком громко, потому что вздрагивает даже Димка, — тебя же другие увидят, это будет странно. — А… — Поз осекается, формулируя реплику, — прям сильно хочется? — Ну сам подумай, столько пива… — и Антон жалеет, что вспоминает о выпитом. Позыв накатывает ещё сильнее чем прошлые, и он едва успевает упереться рукой в стену здания, у которого они стоят. И Дима представляет. Он оценивает ситуацию до невероятного быстро: они на хорошо освещенной улице почти в самом центре города, никаких темных переулков вблизи нет. До гостиницы на такси — минут пятнадцать, но это надо возвращаться за телефоном и объяснять что-то остальным. Да и ждать такси в такое время неизвестно сколько, а проблема, кажется, отлагательств не терпит. — Иди в уборную, я подтянусь. — Поз, ты не понимаешь, — голос звучит надорвано как-то. — Иди, — твердо настаивает Дима, убеждаясь и в правильности своих домыслов, и в гениальности идей. Он наблюдает за тем, как Шаст, перемещаясь медленно и все такими же короткими шажками, скрывается за дверью, и следует за ним, сворачивая, однако, в их зал. Гастроли — штука до невероятного удобная. Даже если они не снимают полноценный влог, с собой всегда куча фото-, видео- и звуковой аппаратуры. Штатив, как и ожидал Позов, находится почти моментально. Он, для правдоподобности, прихватывает с собой телефон, и с трудом отмахивается от порядком поддатого Арсения, изъявляющего желание пофоткаться в ночи тоже. Однако вместо улицы Димка оказывается в слабо освещённом помещении. Мерзкого запаха, который можно было бы ожидать, не наблюдается, да и в целом вокруг довольно чисто. Помещение весьма небольшое, у дальней стены — несколько писсуаров, без каких либо разграничителей пространства даже, а у ближней пара раковин. Перед одной из них — Шастун. Согнувшийся едва ли не пополам, опирающийся на столешницу и до сих пор не расстегнувший куртку. Надо действовать. Позов оборачивается обратно к двери и вставляет штатив в большую металлическую ручку. Он толкает на пробу пару раз, убеждаясь, что с другой стороны дверь на себя потянуть будет невозможно. — Тох, смотри, — он толкает ещё разок, чуть сильнее, но конструкция все равно выдерживает, — видишь, так не зайдет никто. Я сейчас выйду, ты так же поставь, и… — А если дергать начнут? — тут же перебивает Антон, — мне надо будет ответить что-то, а я… — Ну и чё ты предлагаешь, обоссаться теперь? — настолько буквально, как сегодня, эти слова ещё не звучали. — Может… Ты останешься? — Шастун вновь заглядывает в карие глаза. Он не уверен, получается ли у него донести то самое «тебе я доверяю», или Позов понимает все сам, но радуется искренне, услышав: — Я отвернулся, давай быстрее. И Дима прислушивается. Сначала выключается вода в кране и комната погружается в полнейшую тишину. После — несколько тихих, неуверенных будто, шагов. Вжикает молния куртки, шуршат рукава, и, совсем тихо, ткань штанов и белья. Дальше комната погружается в полную тишину. Дима время не засекает. Он терпеливо стоит, смотря на злополучную ручку двери и штатив, рассматривает маленькие пластиковые детальки и заляпанные отпечатками пальцев металлические ножки. Выпадает из собственных мыслей он только когда слышит что-то похожее на всхлип и снова ту же полную тишину. Тут терпение не выдерживает. Поз разворачивается и в пару шагов подходит к Антону. Дотрагиваться до него не решается, но понимает безысходность ситуации по прозрачным каплям, собравшимся в уголках глаз. — Не могу… — настолько тихо и надломленно, что не остаётся ничего другого, кроме как активировать былые медицинские знания. Руки Позов моет так быстро, как только может, а после опять возвращается к Шастуну. Он обходит сзади и без всяких предупреждений накрывает рукой член. — Дим, ты чё делаешь, — Антон пытается дёрнутся, уйти от касания, но держат его крепко. — Рот закрой, жопу сожми, — командует Позов. И возразить нет никакого шанса, потому что рука проводит по члену вперёд-назад. Привычное, приятное ощущение смешивается с лёгкой болью в самом низу живота. Шастун выполняет распоряжения — прикусывает губу, боясь застонать, а ягодицы сжимаются как-то инстинктивно. Рука на члене ускоряется, и ему приходится упереться в плитку перед собой, чтобы хоть как-то удерживать равновесие в этом комке чувств. Антон опускает взгляд и видит, что ласкает Дима уже вставший член. И это удивительно, что встать в таком состоянии вообще может. Если пару минут назад он без сомнений ответил бы на вопрос чего хочется больше — поссать или кончить, то теперь однозначного ответа дать невозможно. Рука Димки в это время только ускоряется, усиливая оба желания почти до предела. — Поз, я… — Шаст не уверен, что вообще хочет сказать, а поэтому снова закусывает губу, и выдыхает через нос, тяжелее. Последней каплей становятся все ещё холодные пальцы, забирающиеся под худи и накрывающие чуть выпирающий низ живота. Антон кончает с каким-то глупым скулежом, пытается отстраниться и сильнее сжимает губы. Но рука на члене не останавливаться даже не думает. Осознать происходящее у Шаста получается только тогда, когда он слышит характерное журчание. Движения руки тут же останавливаются, а вторая начинает осторожно поглаживать живот, мягко надавливая. И тут Антон уже не сдерживает стон облегчения. Он опирается и второй рукой, хоть как-то удерживая собственное ослабшее тело в вертикальном положении, закрывает глаза и глубоко дышит, успокаиваясь. — Порядок? — спрашивает Поз, когда с члена падают последние капли. Дождавшись кивка, он наконец отпускает член Антона и отходит к раковинам, включает воду и начинает мыть руки. Димка заканчивает до того, как Шаст успевает собрать мысли хоть в какие-то слова. Подойдя к двери и наконец вытащив штатив, он чешет отросшую бороду и продолжает: — придется Попову врать, что ты когда пьяный — хуевый фотограф.