***
Море было теплым как парное молоко, которое я никогда в жизни не пробовала, но верила людям на слово. Но также оно было и грозным. Волны накатывали на берег, сбивая с ног и утягивая в черную глубь, когда я выходила на пляж. Одежда тоже тянула куда вниз и вбок, а сил совсем не было, поэтому я еле держалась, чтобы не плюхнуться на попу. Дождь уже успокоился, но из-за оглушающего шума океана казалось, что он все еще идет. А вместе с тем чайки кружили низко над землей, крича как ненормальные, от чего хотелось закрыть уши руками. Может, именно из-за этих громких звуков я и не заметила его. На мокром песке лежал без сознания или просто спал Джейкоб. Как всегда в одних шортах и босиком. А вот знакомого с самого моего рождения храпа не было слышно, поэтому я обеспокоенно подбежала к нему, тут же прислушиваясь к его сердцебиению. — Джейк! Джейкоб! — падаю перед ним на колени и пытаюсь растормошить, а затем запоздало понимаю, что он жив. Дышит. И вместо ожидаемой гримасы боли на его лице была умиротворенная улыбка. Я нахмурилась и отпустила его плечи, за которые тормошила, и тут: — Мерзкая полукровка, — тело квилета выплюнуло ругательство, заставляя меня вздрогнуть от неожиданности и отскочить. Вот только стоя на коленках сделать это было не так просто — завалилась на песок, который тут же налип на мокрую, но чистую от грязи одежду и руки. От этих слов мне стало не по себе, но не от их содержания, а от другого: ни рот, ни мускул на лице оборотня ни дернулись, и этот голос словно шел из его нутра. А может, мне просто померещилось? У полукровок бывают галлюцинации? Я бы хотела видеть призраки родителей. Мама говорила, что у нее были галлюцинации, когда папа оставил ее, может, со мной происходит тоже самое? — Джейкоб? — и все же я неуверенно поднимаюсь и настойчиво тыкаю в горячее загорелое плечо. Его голова тут же съезжает вбок, и теперь я замечаю, что все это время он лежал на чужой оторванной голове. Кажется, это и есть тот самый Алек Вольтури. Правда в чем-то перемазанный, волосы все спутанные и грязные, а сами глаза горят синим пламенем ненависти, стоило мне подобрать его с песка и повернуть к себе лицом. — Не докасайся до меня своими мерзкими руками! — зашипел он, плеваясь ядом от злобы. От неожиданности мои пальцы сами выронили его, и голова лицом вниз упала на мокрый песок. Тут же раздалось недовольное мычание и шквал грязных ругательств. — Извини, — осторожно поднимаю его, отряхивая, и мне в глаза тут же попадает плевок из песка, но я успеваю зажмуриться. — Я откушу тебе твои маленькие пальцы, только тронь меня еще раз. Хуже касаний этого бродячего пса — твои. Какой же он гадкий и злобный, видимо, его родители не так сильно любили его и не рассказали, как стоит себя вести. Ну ничего, я не такая как он, злом на зло отвечать не стану. — Тебе не помешает вымыть рот с мылом, — игнорирую его ругателства, смахивая крошки песка со своего лица, и иду обратно к воде, — да и мне тоже, ну в смысле не рот, а глаза. Хоть мыла у меня с собой нет, но это ничего… Вампиру моя идея явно не понравилась, и он завопил: — Не смей меня мыть! Я целый век не мылся и еще столько же бы этого не делал, если бы не вы, чертовы ублюдки. Мои уши уже не вяли, как говорил раньше дядя Эмметт, от всех этих плохих слов — привыкла за месяц. И почему взрослые так много ругаются? Джаспер и Гаррет делают это теперь постоянно, да и тетя Кейт иногда. А раньше никто так часто не говорил бранные слова, лишь Джейк иногда, а Каллены всегда были очень тактичными. Но несмотря на его ярые протесты, я не собиралась оставлять голову Алека такой грязной. Тем более, что сама виновата, что уронила его. — Даже вампирам надо иногда мыться, — совсем понимаю его недовольных воплей против мытья, — я вот моюсь каждый день. — А твой дружок — нет. Вонь от его подмышек — самая ужасная пытка после потери собственного тела. Я тут же улыбаюсь и смеюсь, а он фыркает. Да, Джейку не мешало бы помыться. Вольтури немного успокаивается и на секунду задумчиво замолкает, пока я подбираюсь к воде. — Тоже будешь потом моей головой в футбол играть или кидать ее об скалу? Посидишь на ней задницей? — небрежно и скучающе уточняет вампир, словно ему было все равно. Мои ноги тут же останавливаются, замерев по щиколотку в соленой воде. Джейкоб что, делал это с ним? Какой ужас. Хотя и не понятно, что было хуже: такое ужасное отношение оборотня или то, что ее дядя сжег тело Алека и оставил только голову. Теперь он обречен на вечное страдание и жизнь в качестве говорящей немощной головы, которая даже на охоту сходить не может. Мне было его очень жалко. — Нет, не буду, — от его предположений было очень неприятно внутри, кажется, люди называют такое чувство оскорбительным. — Я приведу тебя в порядок и спрячу там, где Джейк тебя не найдет, если ты не станешь издавать звуков, — вампир открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут сильная волна накатила, и брызги попали на обоим на лицо. — Ненавижу воду! Плохо скрываемый страх в его глазах говорил о том, что у него явно есть какие-то болезненные воспоминания на этот счет. И чтобы его успокоить, я ободряюще произнесла: — Потерпи немножко, я осторожно. Мои пальцы бережно смывали с его лица песок, пока я стояла по талию в воде. Больше он ничего не сказал, а задумчиво рассматривал меня, от чего я тут же покраснела и потеряла бдительность. А в следующий момент после того, как я вымыла ему рот, он и вправду укусил меня. А когда понял, что из моего пальца идет кровь, то тут же жадно присосался к нему, словно пиявка. От этой неожиданной картины я замерла, и в этот момент особенно большая волна накрыла нас обоих с головой. Алек выскользнул из моих рук, и я потеряла его, уходя под воду. Спина проскользила по жесткому песку, футболка тут же задралась, оголяя кожу, которая начала неприятно жечь и щипать. Откашливаясь от попавшей в нос и горло воды, я перевернулась на живот, тут же приподнимаясь на четвереньках и пошатываясь вставая. Я надеялась, что его голову вынесет на берег как и меня, но нет. — Черт! Алек? Алек? — но звать его было бесполезно. Ну вот и как можно было быть такой растяпой? Полукровка, а удержать в руках обычную голову не могу. Никуда такое не годится. Может, мне и вправду нужно тренироваться, а то в последнее время я какая-то рассеянная и совсем хлипкая стала. С разбега я снова понеслась в бушующий океан, заходя по пояс. Я никогда не открывала глаза под водой, да и сомневалась, что в такой мути будет что-то видно, но все равно нырнула, не умея толком плавать. Я должна была отыскать его. Рыская по дну руками и ощущая неприятное щипание в глазах, я все же заметила его, облегченно хватая за волосы и выныривая на поверхность. — Нашла! — довольно выкрикиваю, стоит вдохнуть свежего воздуха. — Джаспер бы меня убил, если бы я тебя потеряла. Притягиваю его голову к своей груди и обнимаю, словно это была самая дорогая сердцу вещь. Как же он меня напугал… — Ненавижу тебя, — словно сирена взревел Алек, выплевывая изо рта воду и какую-то тину, но я этих слов не слышу. Рада, что он цел и невредим.THREE. Dear diary / Дорогой дневник (Каллены)
26 марта 2023 г. в 11:44
POV Ренесми
Четверг, 8 февраля 2007 года
Мама, папа…
Сегодня сорок дней, как вас нет.
Моя рука дрогнула, выводя последнюю букву.
Эсми говорит, что сегодня важный день и на небесах будет решаться ваша судьба: где будут пребывать ваши души всю оставшуюся вечность — в раю или в аду. Но я не думаю, что Бог вообще существует, иначе как он позволил всему этому произойти? Вы с мамой, дедушка Карлайл, тети Розали и Элис, дядя Эмметт были добрыми вампирами. И волки были хорошими, их жизнь только-только начиналась, некоторым вообще было по тринадцать лет…
Все наши, кто погиб, не заслужили этого.
Поэтому я думаю, что Бога нет. И я не верю ни в ад, ни в рай. А если этот самый Бог хотел наказать вампиров за их существование, то тогда он вдвойне злодей, ведь он же зачем-то создал нас всех, позволяя пить кровь людей. Вампиры — убийцы не по своей воле, а по воле этого самого Господа.
Тетя Кейт говорит, что раньше она была язычницей, потом христианкой, а сейчас верит во Вселенную. Я теперь тоже в нее верю — надо же во что-то верить, без этого никак. Но все равно думаю, что Вселенная поступила с вами не честно, но может, она не на все может влиять? Если мы сами влияем на свою судьбу, то тогда могу ли я обижаться на такую Вселенную, от которой много чего не зависит?
В любом случае, чего бы не существовало после смерти, я надеюсь, что ваши души и вправду упокоились с миром. Мне хочется верить, что вы где-то там, далеко на небе, и наблюдает. Что вы счастливы. А может, ваши души находятся рядом, и в этот момент вы меня обнимаете, но я просто этого не чувствую.
Мне хочется в это верить…
Слезы пленкой заволакивают взгляд, мешая писать дальше. Ну вот опять! Чего же они все текут и текут? Как же хочется быть на все сто процентов вампиром, чтобы не быть такой плаксой. Вот вырасту и никогда не буду плакать. Даю себе слово!
Я громко шмыгаю носом и, смахивая соленые капли краем водолазки, продолжаю писать:
И не волнуйтесь, пожалуйста, я все равно помолюсь о вас этому самому Богу, если вдруг я не права и он все же существует. Надеюсь, что он не будет сердится за мои мысли и не отправит из-за них вас в ад.
Мне не нравилось это двуличие, папа всегда говорил, что на двух стульях усидеть нельзя. Но было слишком тяжело окончательно разорвать эту связь с Богом, ведь страх наказания за грехи, о которых говорила Эсми и папа с Карлайлом, заставлял меня все равно в него отчасти верить. Джасперу и Гаррету было намного легче, так они по крайней мере говорили, потому что называли себя атеистами, но разве такой подход правильный? Душа же не может просто взять и исчезнуть. Я это точно знаю. Чувствую.
Писать дальше про Бога не хотелось, ведь я все равно не знаю правды, а так только наговорю лишнего и разгневаю еще его.
Перелистывая страницу дневника, я продолжила писать, делясь дальше новостями из своей жизни:
Я стараюсь жить дальше, правда. Стараюсь не плакать так часто, просыпаюсь по утрам и каждый день чищу зубы, и вечером тоже. Хотя иногда это кажется непосильной ношей. Я ем, хотя и не чувствую вкуса еды, просто глотаю ее, чтобы не кривиться и не видеть строгий взгляд дяди, что вечно наблюдает за мной. А я ведь ненавижу человеческую еду, кровь во много раз вкуснее, но Джаспер дает ее слишком редко — у нас на острове негде охотится, а на материк меня не берут. Из-за этого кажется, что силы покидают меня, с каждым днем тело словно тяжелеет, становится труднее вставать по утрам и делать обычные вещи.
А еще с каждым днем все труднее прожить еще один день. Что делать, как занять свои мысли, которые вечно о вас, о войне, о смертях, боли и потерях? Ночь теперь мое любимое время суток: когда спишь, то ты не чувствуешь ничего, не думаешь и отдыхаешь. И мне не снятся кошмары, за что я сильно благодарна Вселенной, Богу или что там вообще существует. Поэтому я сплю по двенадцать часов в день, хотя в последнее время уже не спится так много, и я ворочаюсь. Как только дядя слышит, что я проснулась, так тут же заставляет вставать с постели.
С Джаспером труднее всего. Он невыносим и жéсток, как черствый кусок хлеба, что иногда мне приходится есть. Поездки на материк происходят слишком редко, чтобы хлеб всегда был свежим. Но сейчас не об этом.
Через две недели нашего общего ужасного состояния он заставил нас всех взять себя в руки. Теперь с утра до вечера мы все практикуемся. Он заставляет меня бегать по 50 миль в день, и я наматываю круги вокруг острова. Потом он говорит мне отжиматься, таскать тяжести. И в дождь, и в пекло, хотя тут в последнее время всегда дожди: сезон такой. Ползать по мокрому песку — это еще ничего, а вот ходить по грязи в джунглях — как же я все это ненавижу.
У меня такое ощущение, словно я в каком-то военном лагере. Нельзя и слова сказать, как он сразу же заставляет бежать штрафную милю, а если язвлю, то три. Начинаю психовать — сразу пять. Он хочет, чтобы я исполняла его приказы, а мне не хочется этого делать ему назло.
Почему он стал таким холодным?
Он вечно тычем тем, что обещал папе позаботиться обо мне, но разве это забота? А как же любовь? Врет он все, если бы заботился, то тогда бы не вел себя как ледышка.
Радует, что он не бегает со мной вокруг острова, а занят вечно развитием своего дара и дара Кейт. Джаспер учится проецировать боль Джейн на остальных, так что в большинстве случаев я постоянно слышу, когда пробегаю мимо, как они кричат. Кейт пытается пускать ток по земле, и у нее это получается только если кто-то стоит совсем близко к ней и на мокром песке. Гаррет ей во всем помогает, а она только еще больше злится, и из-за этого с каждым днем у нее получается все лучше. Это единственное время, когда они разговаривают. Вне этого тетя Кейт молчит и запрещает Гаррету подходить к ней.
Почему она разлюбила его? Неужели если бы вы остались в живых, а я бы умерла, то вы бы с мамой перестали бы любить друг друга? Мне бы этого не хотелось, я думаю, что тетя Таня и Кармен бы не хотели для нее такого будущего. И Ирина…
Тем более, что Гаррет — классный. Я бы назвала его своим другом. Он единственный поднимает мне настроение и иногда шутит шутки, когда никого нет рядом. Я бы на месте тети Кейт влюбилась бы в него по уши. А еще он иногда бегает со мной, когда выдается свободное время. Он мне нравится, и чем-то напоминает Эмметта, такой же забавный, но только более взрослый и самодостаточный.
Последнее слово мне не особо нравилось, но я не знала, как описать его игриво-жестокий характер, избирательность и обаяние в одном слове. Но, впрочем, может это и не так важно? Если родители наблюдают, то они и так все видят и понимают то, что я хотела сказать.
Иногда, как сегодня, у меня выпадает свободный день. Джаспер уехал на охоту, и я могу ничего не делать. Обычно он охотится на крупных рыб, акул, чтобы не ехать на материк, но ему на долго этого не хватает. А еще он начал снова пить кровь людей и заставляет всех остальных это делать. Я не против, мне нравится донорская кровь, животная на вкус гадость, вы это знаете. Но Эсми и Кейт были против.
В конечном итоге Джаспер просто заморил их голодом и заставил выпить кровь из пакета, что он украл в больнице, несмотря на их протесты.
Он хочет, чтобы мы были сильными, когда придут Вольтури.
А придут ли они? Я знаю, что да, но хочется знать, сколько у нас времени прежде чем они убьют нас.
Мне… мне страшно умирать. Я боюсь, что будет больно… Но если это случится, то я постараюсь, чтобы в последние секунды моей жизни на моих губах была улыбка, ведь это значит, что я скоро встречусь с вами. Так что, может, я даже и хочу этого, просто боюсь боли. Джаспер говорит, что они могут нас пытать, что смерть не будет быстрой. От этого еще страшнее.
А еще дядя закопал где-то в лесу голову одного вампира. Если это наш последний шанс на выживание, то я надеюсь, что это сработает. У этого вампира есть сестра, и она не знает что он жив. Может, она настолько обрадуется, когда увидит его, что пощадит нас? Я надеюсь, что она не такой ужасный вампир, как о ней говорит Джаспер.
Вот и все.
Казалось, что я написала уже все и про всех, вот только, перечитав еще раз письмо в дневнике, я поняла, что нет ни одной подробной строчки ни про Эсми, ни про Джейка. Джаспер и только он был во всех моих мыслях, а так дело не пойдет. Родители бы хотели узнать про всех, а не только про него.
Эсми.
В груди защемило, стоило мне про нее вспомнить и написать ее имя. Не хотелось рассказывать плохое, но… Я должна быть откровенной и честной. Пусть и вряд ли кто-то кроме меня это все прочитает.
Эсми совсем потухла, и все это из-за Джаспера.
Опять этот проклятый Джаспер!
Ей было намного проще, когда мы все горевали. Не то чтобы она радовалась этому, я не это имею ввиду. Просто, тогда мы были все вместе, а сейчас, когда дядя ввел тренировки, желая нас сделать наемными убийцами, которые отмстят за ваши смерти (ладно, никто мстить не будет, мы просто будем оборонятся, но все же). После этого мы все целыми днями заняты подготовкой, а она — нет. На Эсми дом, еда для меня и Джейка. Джаспер не берет ее на тренировки, потому что на ней он ни за что на свете не станет тренировать свой болезненный дар. Он оставил ее не у дел, и ей становится только хуже, ведь она целый день одна. Я хотела быть с ней, чтобы ей было легче, но он не слушает меня. Говорит, что ей нужно время, чтобы прийти в себя, а мне — тренироваться. Но по мне так он просто над нами всеми издевается.
Как бы мне хотелось дать ему отпор. Но кажется, что это нужно только мне. Всех остальных все устраивает. Но они только бегут от самих себя и своих чувств, я же вижу.
Вот только не понятно, что все же хуже: бежать или поддаться слабости, как это делает Джейкоб.
Тяжело видеть, как он спивается. Я пыталась привести его в чувства, но он ушел глубоко в себя. Видеть никого не желает и еду только от Эсми берет.
Он пьет, постоянно. От него ужасно воняет, и никто не может заставить его взять себя в руки. Даже Джаспер. Как-то он застал его с утра в луже собственной рвоты на другом конце острова. Не знаю, что там произошло, но с тех пор они совсем не ладят.
Когда я бегаю, то стараюсь не забегать на его территории, потому что каждый раз потом плачу и корю себя. Почему я не могу ничего сделать? Почему я слишком маленькая, чтобы меня слушали? Почему Джейк отталкивает меня?
Грустно качая головой, я бросила ее от досады вниз, и в глаза бросился кулон, что подарила мне мама перед началом битвы. Пальцы нащупали гладкий холодный металл, щелкнул замочек, и он раскрылся. С одной стороны на меня смотрела их счастливая фотография. Таких родителей я практически не застала. Сначала они волновались из-за того, как быстро я расту, и плохо скрывали грусть в своих улыбках, а затем страх перед Вольтури не позволял им делать вид, что все хорошо. А мне бы так хотелось увидеть их таких же красивых и счастливых, как на этой фотографии.
Я смотрела на их лица каждый день, чтобы не забывать ни на мгновение. Эсми же все фотографии спрятала до лучших времен: ей было больно на них смотреть, а я любила. Садилась в минуты такого редкого уединения и выводила пальцем по гладкой поверхности фотографии, читая надпись, что знала наизусть.
«Plus que ma propre vie»
(Больше своей собственной жизни)
«Так сильно я люблю тебя», — так сказала мама в ту ночь перед битвой.
— Я тоже вас люблю, — отгоняя непрошенные слезы резким зажмуриванием, я все же решаю закончить на этом письмо.
Покойтесь с миром!
С любовью, ваша дочь Ренесми
— Я по вам очень скучаю и не могу без вас жить…
Одинокая слеза с моей щеки все же упала на бумагу, и последние две строчки в середине расплылись. Чернила потекли, образуя безобразные кляксы.
Ну вот, опять не сдержалась.
При Джаспере нельзя было плакать, да я и не собиралась, но иногда по ночам, когда оставалась одна или рядом лежала Эсми и перебирала пряди моих волос, на меня накатывала такая грусть, что я позволяла нескольким слезинкам скатиться по щеке. И каждый раз по утру казалось, что он смотрит на меня из-за этого осуждающе. Но сейчас его не было рядом. И слезы градом прорвались, словно меня прорвало как маленькую дамбу. Я плакала так долго, как мне этого хотелось, зная, что никто не потревожит мое уединение.
И когда вместе с моими завываниями снова пошел дождь, а с ним промокла и моя тетрадь, где хранились самые дорогие мне мысли, только тогда я очнулась. Из-за безвозвратно испорченного дневника захотелось плакать еще сильнее. Злость и обида подкатывали к горлу, которое уже начинало саднить от истерики и всхлипов. Голова неприятно раскалывалась, а глаза, казалось, готовы были лопнуть от того, насколько сильно распухли веки.
Прежде, чем я успела подумать, тетрадь со злостью полетела в грязь, а тело само понесло меня в другую часть острова, где обитал Джейкоб. Но не с целью увидеться с ним — просто хотелось бежать. Бежать и кричать, громко.
Как же в этот момент мне было больно.
Дневник был испорчен по моей же вине. Если бы я не раскисла, не залила его слезами, а затем поздно не опомнилась, когда пошел дождь, то все мои мысли остались бы со мной. Только он и спасал меня, ведь так я могла поговорить хоть с кем-то, поговорить с ними. А теперь?
Глупая девчонка, как можно быть такой глупой? Всем было бы без меня только лучше. Родители были бы живы, если бы я никогда не родилась.
Мама любила меня больше своей жизни, а я бы отдала свою, чтобы никогда не рождаться.
Я все испортила. Сначала чуть не убила ее, причиняла столько боли, а когда родилась… Я не должна была существовать. Это неправильно!
От этих мыслей так ныло, завывало в груди, что стало слишком тесно в собственном теле. Оно казалось ненавистным, и мне хотелось высвободиться из этой кожи, чтобы не было так больно. А эта боль засасывала и комкала, переворачивала меня и пережевывала. Хотела выбраться наружу вместе со мной, но не могла. А затем утягивала обратно, чтобы я познала всю безысходность. Меня разрывало на части.
Я и не заметила тот момент, когда споткнулась о камень и упала прямо в грязь. Очнулась от того, что почувствовала боль в ноге и животе и стало резко темно и страшно.
Мысли тут же переключились на другое, забывая про ненависть к собственному существованию, и начиная думать о том, какая отвратительная грязь на вкус. Все лицо испачкалось, как и одежда, руки, ноги. Я попыталась открыть глаза, но тут же зажмурилась, почувствовав, как мокрая жижа начала попадать внутрь. А страх все накатывал, ведь я была далеко от дома и не знала, как добраться до него вслепую, но где-то в далеке уже слышались звуки океана, заставляя меня осторожно подняться и мелкими шажками пойти в ту сторону.