Право на жизнь

Лайла Рука Закона встречает их с небольшой охотой. Провожает с ещё меньшей.       — Вам бы уже приготовили виселицы, если бы война не замерла на полпути, — кривится она и сплёвывает на каменный пол сбоку от своего укрытого мехами кресла.       В своём отчёте для Туллия Хадвар отведёт отдельные пару строк этой женщине. Его солдаты с кислыми минами слушают, и уже стоит готовиться к моменту, когда они решат задать Хадвару все интересующие их вопросы, и его сотник, непременно, начнёт с простого: «Какого злокрысьего хера?» Хадвар пока не знает, что им ответить, пока он идёт на поводу у Хейга и пытается его, Хейга, спасти — неясно от чего и для чего.       Всë слишком мутно.       Город они покидают на рассвете, промозглая мокрая тьма непроглядна, и только откуда-то далеко, из-под тёмного льда озера Хонрик, проглядывают чуть более светлые, чем вокруг, пятна лучей поднимающегося нехотя солнца. Факелы у конюшен зажжены, и лошади накормлены и перекованы.       — Возвращались бы вы сюда с войсками, — хмыкает невесело конюх, помогая снарядить лошадей. — Пора Империи уже закончить начатое и дать нам жить. Сколько нордов сражается на вашей стороне? И сколько гибнет…       Однажды война закончится — Хадвар не знает, кто победит, но знает, что все уже в достаточной мере устали. Талос держит своих подопечных крепко, и не объяснить, что большая рыба сожрёт маленькую всë равно, даже если та успеет уплыть и спрятаться. Можно только отсрочить завоевание — нельзя его остановить.       У Хейга конёк с тёмной, почти чёрной шкурой, невысокий, с крепкими ногами и выблёскивающими почти в алый глазами; жуёт удила и стоит смирно и пока Хейг закрепляет седло, и когда опирается на подставленное плечо Хадвара, чтобы в это седло забраться. Хейг молчит и стойко сносит неприветливые взгляды окружающих его немногочисленных солдат. Сглатывая ком в горле, Хадвар тоже пока молчит. Путь их ждёт неблизкий, судя по карте и по погоде, которая пока им благоволит, только через пару суток пути они достигнут лагеря. Пара десятков дней потребуется, чтобы добраться до Солитьюда.       И это если не грянет снежной бури.       Там, где дорога сворачивает, уводя их в сторону от последней сторожевой башни, в излучине горит костёр и разбиты пёстрые палатки. Кошки шуршат и шевелятся, переговариваются оживлённо и замирают воровато, глядя на проезжающих мимо конных. Рыжее пламя бросает отсветы на их пушистые шкуры и блестящие глаза. Глаза эти следят неотрывно, и, шурша юбками, одна из каджитов подбегает, хватает лошадь сотника, ехавшего к ней ближе, за луку седла и тут же гладит по голове, успокаивая и останавливая.       — Уважаемые, — обращается она и цепко высматривает, ищет человека при регалиях.       Опешившего сотника Хадвар опережает: успевает подъехать через строй прежде, чем тот опомнится и обложит кошку привычной грубостью или приложит ногой.       Знаки отличия на его нагруднике, открытом в сползшем чуть набок плаще, кошка отмечает молниеносно.       — Доброй ночи вам и вашим людям, легат, — переключается она, и морда с вечно улыбающимися пушистыми губами неотрывно обращена к Хадвару. — Близится промозглое утро, наш караван тоже собирается в путь. И тоже по этой дороге.       Это полный абсурд. Уже ясно, к чему она ведёт, но чтобы солдаты империи сопровождали каджитский караван — это цирк, не иначе. Она не смеет просить о таком.       В свете рыжего пламени каджиты при доспехах и оружии смотрят, как их, видимо, старшая в стае, продолжает свою витиеватую речь.       — Наш путь может не долго быть единым, но мы можем хотя бы часть его проделать вместе, — высказывает ожидаемое кошка, и Хадвар сцепляет зубы, чтобы сдержаться.       — С чего ты взяла, что солдаты Империи будут сопровождать караван? — вкрадчиво интересуется он, и теперь кошка точно улыбается: мелкие клычки блестят влажно в приоткрытой пасти.       — Каджиты хорошие воины, каджиты здесь знают, как убивать драконов, — уверенно сообщает она.       Хадвар ищет слова для отказа, не слишком острые, не слишком злые, и вздрагивает, когда на его не закрытую доспехом шею ложится прохладная лёгкая рука.       Кошка щурится на Хейга, покачивает медленно головой, и Хейг щурится на неё в ответ.       — Мы предлагаем разделить дорогу, — говорит она Хейгу. — Дорога может быть нелёгкой и лучше, когда рядом есть друг.       — Прими её помощь, — наклоняется Хейг к Хадвару и шепчет едва слышно.       — Это слишком, не думаешь? — кривится тот. — Где это видано…       — Послушай меня ещё раз, просто поверь мне, — прерывает его Хейг, разворачивая к себе, глядя в глаза. — Ещё один, последний раз. Пожалуйста.       Он серьёзен, он уверен, он подталкивает Хадвара сделать странную вещь, и последствия её пока непонятны.       — Я уже не знаю, как объяснять происходящее своим людям, а ты подливаешь масла в огонь, — бубнит он обречённо.       — Спасибо, — отнимает руку Хейг, направляет коня в сторону.       Кошка улыбается шире и веселее       — Мы соберёмся быстро, мы догоним на тракте, солнце ещё не успеет взойти, — кивает часто она, а прочие кошки уже ловко и быстро сворачивают их тяжёлые палатки и шатры, катят и несут тюки, нагружая нескольких лошадок и складывая в телеги.       Процессия медленно двигается, и сотник пришпоривает коня.       — Легат, это не слишком? — сдержанно интересуется он, и он недоволен до крайности. — Империя приемлет все расы, но сейчас-то, нам-то? Ещё и их?       Сзади на своём чёрном жеребчике плетётся Хейг, отставший чуть, едет подле замыкающего и всё оглядывается на сборы кошек. Объяснить это всё простым доверием нельзя — но так и выходит. Он верит чужим словам, верит в вес, который для него эти слова имеют.       Сотник понимает без лишних излияний и довольно быстро.       — Вы бы держались, — говорит он. — А то скоро из вас верёвки совьют и как бы вашу же шею ими не затянули.       Объяснять, о ком именно он держит речь лишено смысла. Ясно и так.       — Пока придётся просто поверить и ждать, — коротко бросает Хадвар, решая не говорить лишнего. — В какой-то мере это приказ.       Сотник кивает раз, другой. Тыкает лошадь пятками и уходит вперёд, на своё место в строю.       Кошки догоняют их весьма шумно и странно быстро для пеших. Несколько каджитов тренькают на лютнях, где-то пищит дудочка, и упавшее на землю серым рассветным сумраком безрадостное утро наполняется какофоний и шелестом голосов. Некоторым солдатам это даже нравится. Хадвару же, к его трещащей голове, не хватало только этого.       Остановка следует только к вечеру, если не считать коротких передышек, чтобы дать напиться коням, справить нужду и позволить остудить гудящие ноги каджитам. И за эти короткие стоянки кошки успевают набрать иссушенного холодами яркого горноцвета и наплести венков. В одном из таких венков и равняется с Хадваром Хейг, осторожно подводя коня ближе. За стремя с другой стороны держится кошка, просившая Хадвара о сопровождении, её пушистые уши прикрыты тяжёлым капюшоном и шагает она уже далеко не так бодро.       — Меньше, чем через лигу будет святилище Стендарра, — говорит Хейг, и встряхивает чуть головой, чтобы выровнять сползающий набок венок. — Оно в стороне от дороги, закрыто скальным выступом от ветра и от глаз. Костры там будут мало заметны.       Кошка согласно кивает, выглядывая из-за лошади.       — Мы предлагаем стоянку, — щурится она. — Ваши люди устали, мои устали. Все устали.       Хадвар оглядывается на затихшую процессию из людей, каджитов и лошадей, и кивает согласно.       Место хорошее. С большака никак не подумаешь, что туман, деревья и скалы скрывают большую поляну. Солдаты сперва идут к святилищу, поклониться Стендарру, зато потом сразу разводят костёр и…разбивают шатёр главнокомандующего. Даже через обиды, непонимание и прочее происходящее по вине Хадвара головотяпство, они следуют не уставу даже, а привычному распорядку.       Значит, не всё ещё потеряно.       Яркие палатки каджитов вырастают, как грибы после дождя. Окружают большой костёр, и, пока люди возятся, кошки уже ставят котлы на огонь. Варится похлёбка и чай на травах.       Проверив, как выполняют распределённые обязанности, Хадвар обходит своих людей, перекидывается парой шуток с солдатами, следящими за лошадьми и, не обнаружив Хейга на людской половине лагеря, заходит в свой шатёр, немного передохнуть и подумать в одиночестве.       Он успевает только вспомнить последнюю их ночь в Рифтене, нервную и тяжёлую, проведённую в ожидании утра и аудиенции у ярла, и о том, как по темноте их пригласили пройти к Лайле, разбуженной вестями о гибели Мавен.       Он думает коротко и невпопад, почему сейчас не нашёл Хейга, что тот мог забыть у каджитов — и полог шатра отодвигают в сторону.       Хейг улыбается ему осторожно и, дождавшись кивка, проскальзывает внутрь. Падает на колени на лежанку около Хадвара, и приносит с собой запах костра, лошадиного пота и дорожной пыли. И горноцвета, хотя венка на нем уже нет.       — Ты устал? — шепчет он. — На тебе лица нет.       — Есть такое, — кивает Хадвар, не найдя сил кичиться несуществующей энергией. — Изматывающие события. И стремительные.       — Так бывает, — улыбается Хейг невесело совсем, садится удобнее, так, чтобы смотреть на Хадвара прямо. — Всë переворачивается с ног на голову. С тобой такое уже было, самое малое, однажды.       Он говорит про Хелген, и Хадвар отвечает ему улыбкой.       — Каджитка говорила о драконах, — похлопывает рукой по колену. — Хелген тоже начинался с дракона, а закончился твоим уходом, ты даже пары слов мне не сказал, только…       Только перевернул всë с ног на голову так просто, так легко, так… неожиданно.       За шатром, там, где нет неверно дрожащего света масляного фонаря на укрытой лежанкой земле — там начинается ночь, и танец костров, и шелест голосов, и скрип ветвей под прикосновениями ветра. В промозглом узком пространстве под шатром Хадвар больше не знает, что сказать.       — Это я тогда хорошо придумал, — щурится озорно Хейг, блестит светлыми глазами, и Хадвару тяжело выдержать его взгляд. — Тебе же нравилась Камила, но мне нужно было пробовать, даже если бы и пришлось потом вправлять челюсть.       — Но не пришлось же, — опускает было голову Хадвар и останавливает движение, с внутренним трепетом почувствовал прикосновение чужих ладоней к щекам.       — Мне не даёт покоя, — говорит Хейг, степенно, ровно, удерживая Хадвара так, лицом к лицу, глаза в глаза. — Так всë-таки Камила? Женщина? Почему ты не ударил меня тогда?       Меньше всего Хадвару сейчас хочется говорить, он и не знает, что можно сказать, только смотрит и что-то во всем этом неправильно не в смысле логики, а в чëм-то ещё. У Хейга странные глаза, присматривается Хадвар. Слишком тёмные.       — Почему столько мне позволял, если я прав? — продолжает Хейг, кажется, увлекаясь, страстно вкладываясь в слова. — А если нет, то чего ждал? Я недостаточно красноречиво тебя лапал в Ривервуде?       — Лапал? — прыскает Хадвар. — Вот как ты это называешь?       Хейг удивлён его смехом, резким и нервным, но лица его из ладоней не выпускает.       — А что это было тогда? — спрашивает он, нахмурясь.       — Ну… ласки? — пожимает плечами Хадвар. — Я не думал, как это назвать. Слова имеют небольшое значение в таких вещах, мне казалось.       — В каких вещах? — щурится Хейг. — Когда другой мужчина так тебя хочет, что у его мозги сводит, а ты, обнимая его, словно так и надо, рассказываешь про любовь своей юности? Это как называются такие вещи?       Слюна вязкая, и горло не слушается, не слушается язык, а глаза зажмуриваются сами собой.       — Головотяпство, — отзывается Хадвар, едва пережив этот острый кризис осознания своей глупости. — Нерешительность. Я не знаю. Я не думал об этом, мне просто было хорошо.       — Зато я думал, и всë не мог понять, неужели я такой недалёкий, что не различаю хорошего отношения и желания, дружелюбия и открытости с этим совершенно однозначным притяжением. И если всë-таки различаю и ты действительно был не против моего общества по этой причине, то почему, твой же Талос тебя дери, лежал, как истукан, в Ривервуде, вместо того, чтобы…       — Прекрати, — взмаливается покрасневший до кончиков ушей Хадвар, накрывает ладони на своих щеках своими ладонями и зажмуривается снова. — Пожалуйста, ты же не об этом пришёл говорить?       — Ещё как об этом, — хмыкает Хейг. — Я ещё в таверне хотел начать про это, но передумал, было не до того, и опять была вероятность, что удар в челюсть достигнет меня после Ривервуда. Я уже уверился в своей безнадёжной глупости и наивности, и непонимании людей, когда ты появился, весь при регалиях, сияющий, как натёртый септим, и обнял меня так крепко. Что я должен думать, что мне было делать? Почему ты не мог накрыть меня ещё в Ривервуде и взять, без недомолвок. Неужели так неоднозначно было то, как я тянулся к тебе?       Он понемногу заговаривается и, кажется, не особо обдумывает и выбирает слова, словно бы действительно уже собирался это рассказать, думал и складывал все эти переживания во фразы. Хадвар смущён и обескуражен, ему нужно отвечать, но ему не даёт покоя дурацкая догадка, объясняющую и эту откровенность, вылитую в почти что нападении, и эти тёмные глаза, и резкость движений. Поэтому Хадвар берет себя в руки огромным усилием и обрывает Хейга единственным возможным способом: подтягивает, ухватив за его же руки, и целует в кривящиеся в гримасе ни то боли, ни то злости губы раз, другой.       — Я не смог бы так, — шепчет он, переплетая пальцы, отнимая руки Хейга от своего лица. — Я сам не понимаю, что это.       — Всё ты понимаешь, легат, — улыбается зло Хейг и седлает его бедра, прижимаясь и прижимая.       Хадвару приходится запрокинуть голову и ухватиться Хейгу за плечо, чтобы устоять под напором его поцелуев, и теперь, когда это не просто лобзания в едва приоткрытые губы, Хадвар ясно понимает, что не ошибся. Язык Хейга шершавый, сухой и сладкий — может, то была скума, но, скорее, чистый лунный сахар.       Порыв ветра сотрясает полог — Хадвар отмечает его рассеянно, и так же рассеянно смотрит на вдруг отпустившего его рот Хейга.       Напряжённый, он глядит наверх широко открытыми глазами. Хадвар хочет позвать его, но не успевает: с улицы раздаются крики и ругань, и, как апогей, пронзительный вой.       — Это дракон, — шепчет Хейг и взлетает на ноги.       Когда он через мгновение поднимает полог, выбираясь наружу, Хадвар отчётливо слышит, как взбивают воздух кожистые крылья.