О горечи памяти

      Ханна стоит и смотрит.       Ханну колотит.       Никто не замечает её дрожи. Никто не касается её рук — и не чувствует, как они холодны.       Ханна Эббот смотрит на Волдеморта из-за спин «защитников Хогвартса».       Защитников Хогвартса.       «Защитников»…       У Ханны туманится сознание; она только каким-то краем разума радуется, что Том на неё не смотрит.       И что у неё прочные окклюментивные — окклюменационные? — щиты.       В белом, змеином, как будто оплавленном лице ничего нет от Тома Реддла.       Хотя всё-таки есть. Тень торжества.       Ханна как будто из-под воды слышит голос Гарри — а вспоминает Святочный — Йольский — бал тысяча девятьсот сорок четвёртого года.       - Я не умею танцевать вальс.       — Считайте. Я научу.       У Реддла неулыбчивое лицо, усталое, бледное — лицо сироты, рано повзрослевшего мальчика, не знавшего детства.       Руки — холодные.       Танцует он идеально.       Лучше неё.       Гораздо лучше неё.       И наконец чуть-чуть улыбается — и Ханну эта улыбка согревает, как солнце.       Впервые отступает страх.       Не перед Воландемортом — она уже вспомнила — сообразила — кто он…       А перед матерью.       Если её, Ханну Эббот, занесёт в девяностые, обратно…       Лучше не знать, что будет.       — Ты боишься? Чего?       В реальности Реддл так не сказал.       Только смотрел на неё — прямо и пристально. Как будто пытался что-то понять.       В тот вечер Ханна впервые его поцеловала. Сама.       На лестнице, после бала, держась одной — онемевшей от холода — рукой за движущиеся перила этой лестницы.       Она в тот вечер не пила ничего, кроме трансфигурированного из воды чая.       (Она вообще ничего крепче не пила.       Даже сливочного пива.)       Но то ли чай Долохову определённо не удался, то ли она сошла с ума.       И, видимо, первое.       Впрочем, Реддл не оттолкнул её.       Лицо у него было… удивлённое; сквозь маску бесстрастности это удивление проступало, словно огонь.       — То есть ты меня не боишься? — сказал он тихо.       И Ханна кивнула:       — Не боюсь.       Ей тут же пришлось ухватиться за реддлово плечо, чтоб не упасть на этой лестнице и не разбить нос: она — лестница — остановилась, как всегда, резко.       Долохов говорил: у Основателей было дурное чувство юмора.       У всех, кроме Великого Слизерина.       Конечно же.       Но Ханна… нельзя сказать, что она была не согласна.       Особенно сейчас.       …А Реддл довёл её до гостиной; довёл и попрощался. И Ханна только в гостиной вспомнила, что ему ещё дежурить.       И вспомнила, что он бы мог остаться на балу со своими — со слизеринцами — не провожать её.       Её тогда снова — в который раз — резануло острой жалостью.       …А утром всё было как обычно.       До тренировки — до отработки заклинаний, как это называл Долохов.       Её тогда сам же Долохов едва не задел Тёмным заклятьем — из тех, с которыми они не тренировались; и Реддл выставил щит.       Хотя никогда не вмешивался.       Ханну щитом отшвырнуло на полметра — почти что на Абраксаса. Тот подхватил, но смотрел не на Ханну, а на Реддла и Долохова.       — Долохов, — тихо сказал Реддл, — как ты объяснишь её труп директору?       На Ханну он подчёркнуто не смотрел — но Ханна видела, как побелели его пальцы, сжимающие палочку.       — Какой там труп? Я вполсилы…       — Сейчас я _тебя_ прокляну вполсилы, — ответил Реддл негромко. — Простите, _вас_, князь. Посмотрим, что скажете тогда.       Ударил он без предупреждения — если не счесть предупреждением этих слов; а потом кто-то — кажется, Эйвери — отгородился от сражающихся щитом. И заодно отгородил всех.       И это не было лишним.       Сражались они зло и жестоко; минуты две — очень долго для дуэли, где всё решают секунды. Разнесли стену, сломали какой-то шкаф, стоявший в углу Выручай-комнаты.       Реддл Долохова всё же достал — и потом, шипя, сам же и снимал с него, лежащего на полу, какое-то сложное проклятье.       …Слова Гарри доносятся до Ханны словно сквозь воду.       Перед глазами плывёт лицо — белое, змеиное; и другое лицо, не по возрасту строгое, усталое лицо с гневными строгими глазами.       — …Вы сами заслужили, — сказал в тот день Абраксас Малфой Антонину.       — Я знаю, — и он вдруг обернулся к Ханне, сказал: — Простите меня.       И Ханна кивнула.       …Реддл до конца тренировки не замечал её — один раз только поправил неверное движение. Скорее машинально.       Но Ханна помнила, с каким лицом он сражался с Долоховым.       Чужих людей так не защищают.       Наивная?       Плевать.       …Ханна слышит голос Гарри как будто сквозь воду.       — …Не пора ли тебе учиться на ошибках, а, Реддл?..       — Ты _посмел_…       От этого голоса ощутимо больно.       Ханна сжимает в сведённых пальцах палочку.       Никакое «протего» тут не поможет.       Она сама не знает, кого она надеется защитить.       Скорее, конечно, Реддла, чем Поттера.       И это предательство.       И Ханна устало закрывает глаза. Оглохнуть не может — и слышит звенящее в тишине:       — Авада Кедавра!       — Экспеллиармус!       И весь мир рушится.       Потом, открыв глаза и увидев тело, она даже не кричит. А только медленно валится на колени.       Невилл её подхватывает, неловко держит за локти, а Ханна с глухим изумлением, с глухой болью удивляется, что Реддл не дышит.       Что он вправду мёртв.       Что лорд Воландеморт вправду мёртв.              Что Том Марволо Реддл - мёртв.       …А потом — кричит.       И просыпается в своей комнате.       …Через месяц после битвы.       За этот месяц они успели восстановить Хогвартс — не весь, но так, что помощь авроров — в востановлении — не нужна.       И в исцелениях — тоже.       Все раненные либо погибли, либо оправились, либо до сих пор лежат в Мунго.       О… сумасшествии речи не идёт.       Слёз самой Ханны никто не видит: она научилась скрывать слёзы и научилась держать надёжный окклюментивный щит.       Но каждую ночь ей снится смерть.       Смерть Воландеморта.       Во сне Ханна бежит — и не успевает. Заваленный камнями огромный зал никак не перебежать за те несколько минут, пока Воландеморт с Поттером беседуют.       Порой на месте Воландеморта Реддл — Том Реддл, Том _Марволо_ Реддл из сорок четвёртого — и это ещё страшнее.       Ещё больнее.       Он только один раз замечает её.       А заметив — ставит щит.       И Ханна бьётся о щит, сбивая ладони — и просыпается; но просыпается, увидев вспышку Авады.       Услышав стук падения тела.       Ханна не знает, какой теперь у неё боггарт.       Хотя нет… знает наверняка.       Смерть Волдеморта.       И это — самое страшное на свете.       Самое страшное.       ------       Даже не то, что кто-нибудь может увидеть — прочесть — её воспоминания.       А смерть человека, которого она любила в сороковые.       Смерть человека, которого она не спасла.       Смерть человека, который не стал чудовищем.       ...И страшней этого — нет.