5
18 марта 2024 г. в 15:08
— поймите, я не пытаюсь себя оправдать, просто я очень хотела, чтобы у Чонгуки наконец-то появился настоящий дом! Он был еще маленький, и наследство должна была принять я. Но я узнала, что надо оплатить пошлину. Конечно, у меня не было таких денег! Поймите, — она прижала руки к груди, и голос ее звучал как на исповеди — тихий, надломленный и покаянный, — я пошла на преступление ради своего ребенка! Я не знала, что бабушка прописала Чонгуки в квартире незадолго до своей смерти. Мы с ней почти не общались, она не любила меня, была против свадьбы со своим сыном. Мы так и не поженились…
Женщина опустила голову и промокнула мятым платочком глаза, вокруг которых залегли тени от потекшей туши. Джин услышал из зала вздохи, но не понял, по какой причине они были — от сочувствия к этой женщине или от духоты в зале. Но в этот раз она не врала, просто недоговаривала кое-что совершенно очевидное. Будучи матерью Чонгука, она могла жить в квартире, которую он получил по наследству по крайней мере до его совершеннолетия. Шесть лет ей не нужно было бы платить за аренду жилья. Неплохо для женщины, которая еле сводила концы с концами и постоянно находилась на грани нищеты. У нее появилась материальная мотивация не лишиться прав на ребенка, которую она выдавала за искренние материнские чувства. Джин скривился.
Привычка не верить этой женщине заставляла его искать ложь во всех ее словах. Джин сомневался, что она не знала о регистрации Чонгука в квартире бабушки, ведь той для этого нужны были документы ребенка, даже если бы она смогла провернуть все без присутствия матери. Ему казалось, что Чонгук говорил ему, что видел бабушку в последний раз, когда был вместе с ней и мамой в большом здании с кабинетами. Но это было так давно, а они были детьми и мало что понимали в бумажной бюрократии.
— если бы я знала, что несовершеннолетний наследник, проживающий в квартире, освобождается от уплаты пошлины! Ведь то, что я сделала разлучило меня с сыном еще на долгое время! Мы так скучали друг по другу, что писали письма! — Ее защитник добавил, что копии писем приобщены к делу, на что судья только кивнула.
Первое письмо, если можно так назвать записку на мятом листе, вырванном из блокнота, Чонгук получил только весной. И это письмо ничего ему не объясняло, как и все взрослые с ним рядом. Чонгук был маленьким, но не был глупым. Письма от матери его больше расстраивали, чем радовали, и чтобы его поддержать, Джин придумал маленькую традицию. Вспоминая о ней, он чуть улыбнулся и тут же почувствовал на себе цепкий взгляд, который ухватил призрак его улыбки. Он посмотрел в кошачьи глаза и отвернулся к окну. Муха больше не билась в стекло и даже не ползала по нему, ища выход, а просто замерла на пыльном подоконнике, было похоже, что она умерла. Джин тоже замер. Мир вокруг расплылся и смазался.
На следующее утро Чонгук поднялся с опухшим лицом. Его глаза еле открывались, так сильно веки отекли после вчерашних слез. Он был бледным, выглядел усталым и болезненным. В спальне было все еще холодно, но не так холодно, как в самую первую ночь после аварии на отопительной линии. Мне хотелось оставить Чонгука в постели, чтобы он еще немного полежал под теплым одеялом, не ходил в школу и просто побыл один в комнате, личное пространство было роскошью для нас. Не каждому приютскому хотелось оставаться в одиночестве, но некоторым это было необходимо. Я часто находил Чонгука в самом дальнем углу библиотеки, между полок в книжном магазине, под трибунами на старом футбольном поле — он искал одиночества. Но он всегда улыбался, когда видел меня, и я чувствовал себя особенным хоть в чем-то в своей жизни.
Чонгук сидел на краю кровати, накинув на плечи одеяло, и смотрел в стену, чуть раскачиваясь. Он никак не мог проснуться, еще и глаза нормально не открывались.
— Бэмби, — я присел рядом с ним, — ты как себя чувствуешь? Может, дома останешься?
— нормально, — голос захрипел, и он прочистил горло. — А ты со мной?
— меня погонят в школу, сам понимаешь.
— тогда я тоже пойду.
— уверен?
— да. Мы же еще собирались в художку. Или ты передумал?..
— с чего бы мне передумать, если малявка рисовать хочет, — я улыбнулся, цапнул его за нос и потрепал.
— хён, ну ты чего! Пусти! — Чонгук гнусавил и засмеялся сам над собой.
— одевайся, я умываться пошел.
— меня подожди! — он спрыгнул с кровати, качнулся и начал искать свои тапки.
День в школе шел как обычно. До каникул оставалась пара дней, контрольные были написаны, оценки выставлены, расслабились даже учителя. В актовом зале театральный кружок готовил новогоднюю постановку, после которой для старшеклассников устраивали что-то вроде вечеринки с танцами, костюмами, выключенным светом и запретом на алкогольные напитки, который совершенно никого не волновал, потому что схемы проноса в школу запрещенки были давно рабочие, давно проверенные. Девчонки обсуждали наряды, парни — девчонок. Я в этом не участвовал, потому что оставаться не собирался, пока ко мне на перемене не подошла «королева» из нашей параллели.
— привет, Джин, — девочка улыбнулась и тряхнула волосами. Она их не заплетала, хотя это было обязательно для всех. Но для богатеньких правила не писаны.
— привет, — я сидел на подоконнике и ждал Чонгука, а рядом были пацаны из класса, но ее это не смущало, настолько она была в себе уверена.
— у тебя есть подружка на вечеринку?
— нет, — пацаны захихикали, а я откровенно не понимал к чему она клонит, потому что все еще удивлялся, что она знает мое имя.
— отлично! — девочка улыбнулась шире явно довольная моим ответом. — Тогда мы идем вместе.
Пацаны присвистнули, кто-то хлопнул меня по плечу, а вокруг уже начала собираться кучка зевак, ведь всем было интересно, о чем самая популярная девочка школы разговаривает с приютским оборванцем.
— я не иду на вечеринку, — я опешил и туго соображал, но моя подозрительность била в набат и запрещала верить этой красавице с пухлыми губами.
Девочка нахмурилась, она точно не привыкла к отказам:
— почему это? Все идут!
— ну а я не все, — я пожал плечами.
— эй, братан, ну ты чего, нехорошо отказывать девушке, да еще такой хорошенькой, — мой одноклассник говорил со мной, а смотрел на нее, но она его не слушала, сверлила меня взглядом и вдруг совсем перестала быть красивой.
— да кем ты себя возомнил? — ее голос звучал приглушенно.
— Сумин, я как был нищим парнем из приюта, так им и остался, — я спрыгнул с подоконника, но к ней не подошел, — нам на такие мероприятия ходить не разрешают, да и надеть нечего, я же оборванец, о чем ты не раз объявляла во всеуслышание, — она поджала губы, но смотрела с вызовом, упрямая девчонка. — Но самое главное, я туда идти не хочу, у меня есть дела поинтереснее, чем дергаться под дурацкую музыку, лакать спиртное и сосаться по углам на пьяную голову.
Я перегнул палку. Вокруг меня шептались и доносилось неодобрительное ворчание, но в то же время и задиристые смешки. Но мне было все равно, потому что она задела меня. Я знал, кто я такой и что у меня ничего за душой нет. Именно это подстегивало меня так отчаянно оберегать свою гордость.
— хён? — тонкий голос среди толпы позвал меня.
— Бэмби?
— идем?
Чонгук вышел вперед из-за спины Сумин, и я улыбнулся ему. Он осторожно поглядывал на окружающих старшеклассников. Девочка смерила его взглядом с головы до ног, наверняка она не обращала на него внимания прежде, а потом презрительно бросила из-за плеча, когда уже уходила по коридору раскачивая бедрами в короткой юбке:
— дела поинтереснее с маленькими мальчиками? Ну-ну! — и гаденько так засмеялась.
Мне захотелось хорошенько ее тряхнуть, чтобы выбить из этой красивой головы все ее злобные мысли, но представление окончилось, и толпа зевак зашевелилась и затопила коридор так быстро, что я не успел бы ее догнать. Что и хорошо, поступки на горячую голову редко доводят до добра.
Я знал, что для нашей школы эта маленькая стычка станет большим поводом для пересудов, домыслов и сплетен. Ну и пусть, меня это не волновало, только раздражало.
Чонгук вприпрыжку бежал рядом по лестнице, пока мы спускались на первый этаж, и молчал, как и всю дорогу до художественной школы, только искоса поглядывал на меня.
Мы добрались быстро, всего три остановки на автобусе. Мой одноклассник подробно рассказал, как ехать, и даже посоветовал к какому педагогу пойти. Школа находилась в старом здании в четыре этажа напротив парка, зажатом между такими же старыми зданиями с полукруглыми окнами и огромными дверями с медными ручками. Дверь оказалась тяжелая, и я с усилием потянул ее на себя, чтобы открыть. Зайдя внутрь, мы оказались в просторном холле с каменным полом и широкой лестницей, которая вела на второй этаж, а потом распадалась надвое, как река на рукава, и вела в галерею.
Чонгук оглядывался с открытым ртом и кажется забыл, как дышать. Мы подошли к расписанию студий, и наши шаги эхом отскакивали от стен и высокого потолка. Я нашел фамилию преподавателя по живописи и номер аудитории, но куда идти мы, конечно, не знали.
Вдруг тишину нарушил раскатистый храп, а потом кто-то закашлялся, видимо, от этого самого храпа. Мы вздрогнули и обернулись. Слева от двери в неглубокой нише в стене вроде тех, куда скульптуры в музеях обычно ставят, на маленьком стульчике сидел пожилой мужчина, которого мы сперва даже не заметили, то ли вахтер, то ли охранник.
— на лестницу, — шепнул я Чонгуку, — пока он не проснулся!
Мы рванули вперед и уже на верхней ступеньке услышали скрипучий голос:
— молодые люди! Вы куда? Гардероб под лестницей! В верхней одежде нельзя!
Но мы уже заскочили в галерею на втором этаже. Похоже, никто не собирался нас выгонять, но откуда нам было знать, что детям тут рады. От галереи вглубь здания уходили широкие коридоры, с обеих сторон которых располагались двери с номерными табличками. Мы пошли по одному из коридоров, разыскивая нужную. На ходу я снял шапку и стащил с Чонгука, мы расстегнули куртки, потому что в здании было очень тепло.
Все двери были закрыты, но из-за них доносились голоса, и мы догадались, что было время урока. Коридор повернул дважды и вывел нас к еще одной лестнице, но скромнее парадной. Я догадался, что если мы дальше пойдем по этому коридору, то вернемся к галерее.
— какая там аудитория нам нужна?
— триста одиннадцать, — Чонгук продолжал говорить тихо, все еще впечатленный красотой и масштабом здания. Оно и понятно, что он раньше видел кроме зачуханных квартирок, школы да приюта?
— тогда нам на третий этаж.
Он кивнул, и мы поднялись на третий этаж. По пути Чонгук снял шарф, и я только наверху заметил, что хвостом этого шарфа он подмел все ступеньки. Лестница привела нас в довольно большой зал с высокими окнами, выходящими в парк.
Прозвенел звонок. Мы не сразу поняли, что это звонок, потому что он не был похож на зубодробильную трель нашего школьного звонка, вместо этого прозвучала короткая мелодия, а потом двери аудиторий начали открываться, и оттуда чинно выходили мальчики и девочки, словно воспитанные в благородных домах.
Я остановил одного щуплого парня и спросил:
— слушай, а где тут аудитория триста одиннадцать?
Парень окинул нас удивленным взглядом с намеком на презрение и махнул рукой в конец коридора, не потрудившись хоть что-нибудь сказать.
— спасибо! — я натянуто улыбнулся, а он только кивнул.
Аудитория с золотистой табличкой тоже была открыта, и из нее выходили ученики, громко прощаясь с преподавателем.
— Джин, — Чонгук дернул меня за рукав. Я повернулся и встретился взглядом с огромными испуганными глазами, — нам точно сюда можно?
— а почему нельзя-то? Это школа? Школа. Мы дети? Дети. Пошли.
— Джин! — Чонгук вцепился в рукав моей куртки и держал. — Но мы же не такие дети, мы же приютские.
Я понимал, что он имеет в виду, и кошки заскребли на душе. Да чем же мы хуже этого мальчика, который нам слова не сказал, или вот этой девочки, которая на нас подозрительно посмотрела? Чонгук уж точно лучше всех их вместе взятых, на счет него я был уверен.
— Бэмби, успокойся, — я улыбнулся, — никто не знает, откуда мы. Тем более ничего в этом страшного нет, — я присел и взял его за плечи, — мы же не заразные, ну, — и легко щелкнул его по носу, — доставай альбом свой.
Чонгук кивнул и стащил с плеч свой потрепанный рюкзак. Молния на нем всегда немного заедала, а руки у Чонгука подрагивали, так что я помог достать альбом, аккуратно хранимый в пластиковой папке на кнопке. Чонгук наклеил на папку свои любимые наклейки с человеком-пауком, и я улыбнулся, заметив их. Он любил этого честного и милого супергероя, а я думал, что он вскоре будет на него похож.
Мы подождали, пока выйдут все ученики, и зашли в аудиторию.
— здравствуйте, господин Кан! — я громко поздоровался и пихнул Чонгука локтем.
— здравствуйте, — он уставился в пол и еле шевелил губами.
Пожилой мужчина в клетчатом пиджаке поднял голову от своих записей и опустил очки со лба на переносицу. Он нахмурился, видимо, пытаясь вспомнить, кто мы такие.
— чем могу помочь, молодые люди? — голос у него был низкий и приятный, совсем не старческий.
— мы хотели узнать, как попасть к вам на обучение.
Мужчина понял, что мы чужие, не местные ученики.
— боюсь, вы опоздали, — он отодвинулся от стола и повернулся к нам, — все программы начинаются в сентябре, уже целый семестр прошел.
Чонгук тяжело вздохнул. Я посмотрел на него, а он украдкой оглядывал аудиторию. В ней были не только столы, но и мольберты, стеллажи с материалами для рисования, кисти, холсты, пахло здесь тоже по-особенному. Я закусил губу, а потом опять повернулся к преподавателю.
— неужели никаких нельзя? — не могли мы уйти ни с чем, я уже чувствовал разочарование Чонгука разливающееся от него волнами. — Посмотрите, пожалуйста, его рисунки! Он очень хорошо рисует, он способный! А еще старательный очень, сможет быстро нагнать остальных!
Я взял Чонгука за руку и потащил к учительскому столу, взял у него папку с наклейками, достал альбом и протянул мужчине:
— посмотрите, пожалуйста!
Господин Кан выглядел озадаченным, что ж, не каждый день к нему приходили такие настойчивые мальчишки. Он взял альбом и начал аккуратно перелистывать страницы. Я все эти рисунки знал. Вот футбольное поле за приютом, вот скрипучий велосипед нашего повара у забора, вот старый сторож самокрутку в пальцах зажал, а вот окно нашей спальни, из которого видно куст сирени. Рисунки были сделаны в основном карандашами, иногда акварелью или гуашью, больше у Чонгука ничего не было.
— а вы кто такие, мальчики? Почему без родителей? — мужчина посмотрел весь альбом, закрыл и протянул обратно.
— это Чонгук, а я Сокджин, его старший брат. Наша мама работает, поэтому мы сами пришли, — я почти не врал, Чонгук был мне как брат, а его мать не привела бы его сюда из-за работы или из-за чего-то другого. — Он очень хочет у вас учиться! Вам понравились рисунки?
Господин Кан помолчал, внимательно нас разглядывая. Мне казалось, что он насквозь нас видел, такой проницательный взгляд у него был.
— да, понравились, у молодого человека есть способности к рисованию и потенциал, как мне кажется, — Чонгук смотрел на него выпученными глазами и не дышал. Я сжал его ладонь, и он повернулся ко мне, а потом опять опустил голову:
— спасибо, учитель, — пропищал он.
— вы возьмете его?
Господин Кан опять замолчал и посмотрел внимательно только на меня, но я глаз не опустил.
— я могу взять молодого человека в группу первого года обучения, хотя он мог бы успевать и на втором.
Чонгук сжал мою руку своей вспотевшей ладошкой, и я сжал в ответ.
— здесь же бесплатные занятия? — спросил я на всякий случай, хотя мой одноклассник уверял, что платить не надо.
— у нас бюджетное учреждение, обучение бесплатное при условии свободных мест. У меня в группе недобор.
Я еле сдерживал улыбку и радостные вопли, но посмотрев на Чонгука понял, что тот еле на ногах стоит, бледный и вспотевший. Я наклонился и шепнул ему на ухо идти в коридор и сесть там на скамейку. Чонгук тихо поблагодарил учителя, попрощался и медленно вышел.
— он просто переволновался, — сказал я в ответ на удивленный взгляд учителя. — Когда прийти на первое занятие?
— Сокджин? — уточнил мужчина, я кивнул. — Сокджин, сколько вам лет?
— шестнадцать, — моя радость начала стремительно таять после этого вопроса.
— вы очень хороший брат, я вижу это, — начал господин Кан, — но вы не можете написать заявление на зачисление в школу, это могут сделать только родители. Так что вашей маме придется прийти. Не волнуйтесь, это не займет много времени.
Я волновался, но не об этом. Судорожно соображая, что мне делать, я закусил губу и посмотрел учителю за спину. Там на стене висели очень красивые рисунки, наверное, это были лучшие работы его учеников, которые он очень ценил, раз хранил у себя, да еще на самом видном месте. И я подумал, что рисунки Чонгука со временем тоже могут там оказаться. Вот точно могут! Потому что Чонгук рисовал не просто руками, он сердцем рисовал! А сердце у него было такое, какого ни у кого больше нет, — доброе, чистое, честное и переполненное любовью. И тогда я решился.
— господин Кан, его мама не сможет прийти, — я вздохнул и опять посмотрел на учителя. Мне показалось, что он был не горделивым человеком, который работы своих учеников показывает, чтобы себя похвалять, а добрым, которому хотелось раскрыть талант в каждом ребенке и вдохновить других детей стараться усердно и не сдаваться, даже если не сразу получается. — Мы приютские.
Мужчина хмыкнул, и я мысленно готовился, что меня погонят прочь, и думал, что сказать Чонгуку, который ждал меня в коридоре окрыленный надеждой.
— в таком случае документы должен подписать директор приюта. Он же ваш опекун, я правильно понимаю? — я кивнул, потому что горло сдавило и голос не шел. — Пойдемте к секретарю, Сокджин, он даст вам бланк заявления, объяснит все доходчиво, я в этих бюрократических вопросах ничего не понимаю.
Господин Кан поднялся и пошел к двери, поступь у него была легкая, несмотря на почтенный возраст. Я же на негнущихся ногах обогнал его и остановился:
— спасибо вам большое! — у меня в руках все еще был альбом Чонгука и пластиковая папка с наклейками, иначе я скорее всего не удержался бы и взял его за руку или, не дай бог, обнял. — Спасибо! Чонгук так сильно хотел учиться здесь! Вы… Нам… Я…
— Сокджин, успокойтесь, я вас умоляю! — господин Кан взял меня за плечи и поддержал, потому что я правда начал немного задыхаться от волнения, которое вдруг отпустило меня, а вместе с ним и силы покинули. — Мне кажется, ваш брат очень способный мальчик. Он учился прежде?
— только в школе на уроках рисования, — мужчина махнул рукой, давая понять какого он мнения о таких уроках.
— тогда ваш брат — чистый самородок! — и он подмигнул мне.
Я улыбнулся и решил, что обманывать этого доброго человека нельзя:
— мы не братья, учитель, я соврал. Просто живем вместе. Извините.
— необязательно быть братьями, чтобы быть родными, так что извиняться вам не за что, Сокджин.
Вот тут я второй раз был готов обнять его, но удержался, и мы вышли в коридор. Чонгук немного отдышался и выглядел поживее. Он встал, когда мы вышли из аудитории, и сразу подошел ко мне и взял за руку. Господин Кан улыбнулся ему, и все вместе мы спустились на второй этаж в кабинет секретаря, где молодая женщина выслушала учителя, кивнула, заклацала красными ноготками по клавиатуре, и принтер ожил и начал печатать листы один за другим. Она вложила их в бумажный конверт и подала мне, я почувствовал, что конверт теплый. Потом секретарь сказала, что если подписанное заявление и все остальные документы будут у нее завтра, то с первого учебного дня нового года Чонгук будет зачислен в группу и сможет посещать занятия. Я кивнул, и мы вышли в коридор.
Господин Кан ждал нас.
— спасибо, — это слово я сказал ему еще много раз, и Чонгук тоже. Наша благодарность была необъятной и неподдельной.
— Чонгук, — учитель обратился к нему, и мальчишка замер, — буду рад видеть тебя, надеюсь, все сложится благополучно. Но даже если нет, — мы все втроем понимали, что в нашем случае произойти может все что угодно, — не бросай рисование и приходи в сентябре. Я буду рад тебя видеть.
А вот Чонгук не выдержал, рванул вперед и крепко обнял мужчину, обхватив за пояс.
— Бэмби, — я осторожно потянул его за капюшон куртки, которую он так и не снял, — отпусти, нельзя так делать.
— все хорошо, — господин Кан похлопал Чонгука по плечу.
— спасибо, извините, спасибо, — он отпустил учителя и опустил голову. Мужчина улыбнулся, но говорить ничего не стал, только кивнул, за что я был благодарен, потому что боялся, что одно маленькое сердечко не выдержит и выскочит из груди, а мое следом.
— до свидания! — мы попрощались и спустились вниз по широкой лестнице к тяжелым дверям. Пожилой вахтер в нише для скульптуры снова спал, и мы вышли на улицу незамеченными.
Пока мы были в школе стемнело, что не удивительно для последних чисел декабря. Подул холодный ветер, и мы побыстрее застегнули куртки, я вытащил шапку Чонгука из своего кармана, протянул ему и увидел, что он светился как начищенный медный таз. Приятно было видеть его таким радостным. Но заявление, которое я аккуратно убрал в рюкзак вместе с альбомом, все еще не было подписано.
— Бэмби, сколько времени?
Он задрал рукав и посмотрел на детские электронные часы. Эти часы ему один мальчишка проспорил, а потом ходил следом и тяжело вздыхал, но обратно не просил — уговор, все дела.
— половина пятого.
— черт! Директор до шести в приюте, но любит и пораньше домой уехать, чтобы в пробки не попасть. Бежим!
Мы рванули в сторону остановки. Автобус вскоре подошел, но ехал очень медленно из-за навалившего в последние дни снега. Мы сели рядом на свободные места. Я дергал ногой, а Чонгук кусал губу и постоянно поглядывал то на часы, то на меня.
На улице повсюду были фонарики, разноцветные огоньки, елки на каждом углу, новогодние украшения и толпы людей, которые в последний момент пытались подготовиться к празднику. Все суетились, спешили, были дерганные и раздраженные. На остановке вошли пожилая женщина и полная дама с огромными пакетами. Чонгук порывался встать, но я сам уступил место бабушке, а его оставил сидеть у окна, на что дама с пакетами фыркнула и сказала громко, чтобы услышали все вокруг:
— невоспитанные дети растут!
Чонгук покраснел и хотел встать, но я ответил так же громко:
— взрослые выросли, а воспитанными так и не стали!
Женщина ахнула:
— какой наглец! Где твои родители?!
— знать не знаю, где мои родители! Тоже были невоспитанные, раз решили, что можно не заботиться о ребенке. Он, — я указал на Чонгука, — ребенок, и будет сидеть во время движения транспортного средства.
— хён, я могу за тебя подержаться, — Чонгук был красный, наверное, до самой шеи, замотанной шарфом, и попытался встать.
— все правильно твой брат говорит, сиди, — сказала бабуля рядом и улыбнулась ему, а потом кивнула мне.
Женщина еще раз фыркнула и ушла в другую часть салона, ведь никто ее не поддержал, все пассажиры или молчали, или делали вид, что вообще не заметили конфликт, увлеченные чем-то в своих телефонах или за окном.
Уже дважды за тот день меня назвали братом Чонгука, и каждый раз я чувствовал себя странно. Я заботился о нем не потому, что считал своим родственником. Да, он был мне как семья, он был моей единственной семьей на самом деле. Но мои чувства к нему были глубже, и я сам еще не понимал их тогда. Просто знал, что все ради него сделаю.
На остановке у парка я позвал Чонгука. Он проскользнул мимо пожилой женщины, и мы выскочили на улицу и рванули по дорожке между деревьями, потому что автобус по маршруту делал большой круг.
По дороге Чонгук неожиданно спросил:
— а что от тебя та девочка хотела? Ну, в школе.
— девочка? — я уже успел забыть о перепалке. — Сумин?
— я не знаю, как ее зовут. С красивыми длинными волосами.
— Сумин, ага, — я кивнул. — Да черт ее знает! Вроде на вечеринку со мной пойти хотела, но я отказался.
— почему? — Чонгук вытаращил свои и так огромные глаза.
— не хочу. Да и вообще странно это. С чего бы такой красивой и популярной девочке меня приглашать?
Чонгук помолчал немного, обдумывая ответ на мой риторический вопрос, и сказал:
— ты очень красивый, хён, наверное, ты ей понравился.
— не говори ерунды! — рассмеялся я.
— ты правда красивый! — он всегда горячился, когда я несерьезно ему отвечал. — Я считаю, что ты самый красивый мальчик из всех, кого я знаю!
— ох, Бэмби, спасибо, мне приятно это слышать! — я улыбнулся ему, мне правда было приятно, и в груди кольнуло так сладко. — Но красоты недостаточно, уж точно таким, как Сумин. Я же нищий!
— у тебя богатая душа и драгоценное сердце!
— в книжке вычитал? — мне было смешно слышать от такого малявки такие высокопарные слова.
— да, — он покраснел и сам захихикал, — но красиво, скажи! И на тебя похоже!
— это хорошо, но от денег я бы не отказался. — Чонгук с пониманием кивнул.
В приют, запыхавшиеся и красные от бега, мы забежали в шестом часу. Я спросил у вахтера, не уехал ли директор, и тот ответил, что господин Ли на месте. Мы скинули верхнюю одежду в гардеробе и пошли в административное крыло. Ремонт в коридоре был свежий, стены покрашены в светлый цвет, на стенах фотографии с детьми, которые были не такими остолопами, как я. Фотография Чонгука тоже должна была там появиться, я не сомневался.
Нужная нам дверь была приоткрыта. Мы постучали, и господин Ли крикнул что-то, что я расценил как разрешение войти. Директор ходил по кабинету в куртке и меховой шапке и что-то искал. Еще пять минут — и мы бы его не застали. Он оглянулся и удивился, не ожидая увидеть детей.
— Джин? Что хотел? — имя Чонгука он, наверное, не запомнил, а вот меня много лет знал.
— господин Ли! Какая у вас шапка красивая! С ума сойти! Вы где такую отхватили? — я его тоже знал как облупленного и то, как он падок на комплименты и откровенную лесть.
Мужчина улыбнулся, и его усы зашевелились, будто они вообще жили отдельной жизнью, на работу ходили, собаку по утрам выгуливали. Директор поднял руку и потрогал шапку:
— нравится, да?
— обалденная! И вам так идет!
— ой, прекрати! — он махнул рукой, что, конечно, не предполагало, что мне надо закончить.
— нет, серьезно господин Ли! Я в жизни ничего подобного не видел! Чонгук, скажи! — я посмотрел на него и подмигнул.
— я только по телевизору у звезд видел! Помните того актера, который недавно премию взял? Вот у него! — он подхватил игру, и мы еще пару минут нахваливали шапку директора, а он краснел щеками, как смущенная девица.
— ладно, чего хотели-то? — мужчина довольно улыбался, и я подумал, что дело в шляпе.
— Чонгук хочет в художественной школе учиться, подпишите заявление, пожалуйста, — я протянул конверт с бумагами. Директор тут же нахмурился, и я поспешил добавить: — Занятия бесплатные, учитель готов взять Чонгука, говорит у него талант к рисованию, который нельзя зарывать в землю! — я старался говорить спокойно, но волнение все равно пробивалось наружу.
— надо подумать, — вздохнул мужчина. — Давай завтра, Джин, поздно уже.
— господин Ли! — я встал у него на пути. — Пожалуйста, подпишите сегодня! Если я завтра все бумаги привезу, то с нового семестра Чонгук уже сможет посещать занятия! Пожалуйста, господин Ли, это же минутное дело! Все остальное мне секретарь ваш сделает, она тут, я видел!
— а кто его будет водить туда, забирать, ну это же решать надо, человека искать, расписание менять! Джин, ну ради бога, ты же знаешь!
— так его же мама скоро заберет! — у меня слова комом в горле встали, но я все равно их вытолкнул наружу, только бы Чонгук был счастлив и доволен. — А пока я его буду забирать, сразу после работы, тут недалеко!
— мама его еще долго не заберет! — мужчина в раздражении пытался пройти мимо меня и, видимо, совсем забыл, что Чонгук стоял рядом.
— почему? Она сказала, что уже скоро…
Господин Ли закрыл глаза, вздохнул и повернулся к Чонгуку:
— твоя мама на лечении, поэтому ты пока остаешься у нас, — он улыбнулся, чтобы, видимо, не пугать мальчика, но Чонгук уже хватал ртом воздух.
— она заболела?
— не волнуйся, ничего страшного не случилось, — директор потянулся рукой к его плечу, но Чонгук отступил мне за спину, — твоя мама на терапии, ну как это сказать, — он пощелкал пальцами, — от зависимости ее лечат.
Я понял, что от алкоголизма. Но вот Чонгук уже сжимал пальцами край моей кофты и точно был на грани слез.
— бабушка может забрать меня, — его голос срывался, — мама сказала, что мы будем жить у бабушки.
— что? бабушка? — директор нахмурился, он тоже не все понимал, — но твоя бабушка умерла, — повисла пауза, а до директора наконец-то дошло. — Мама тебе не сказала?
Меня как ушатом холодной воды окатили. Ну какой же болван господин директор, какой же беспросветный болван! Как же мне хотелось вмазать ему по лицу, по этим самым его усам, да так, чтобы шапка дурацкая с головы безмозглой слетела и закатилась под стол.
Я чувствовал, что руки Чонгука задрожали, но не слышал из-за спины никаких звуков.
— подпишите, господин Ли, подпишите прямо сейчас. Я сказал уже, что сам буду его забирать, не надо ничего решать, я позабочусь. Вы только подпишите. Чонгуку надо учиться, а нам с вами надо ему помочь.
Директор явно чувствовал себя паршиво. Пусть он был дураком, но жестоким не был. Он пробормотал еще что-то похожее на извинения, но никому, особенно Чонгуку, они были не нужны, повернулся к столу и поставил подписи везде, где значилось — опекун.
— спасибо.
И только получив конверт обратно, я осмелился повернуться к Чонгуку. Тот замер, как олененок в свете фар. Я осторожно взял его за руку, и мы вышли.
Чонгук молчал все время, пока мы были у секретаря. У нас в приюте тоже была молодая женщина и тоже с красными ногтями. Я подумал, что, может, это условие приема на работу такое, а потом подумал, о какой же ерунде сейчас думаю. Мой мозг отчаянно пытался отвлечь меня.
Готовые документы я аккуратно убрал в бумажный конверт — они не легко нам достались, но я был уверен, что мы сделали все правильно. Я поблагодарил секретаря, которая в отличие от своего начальника отрабатывала положенное время и нередко задерживалась, снова взял Чонгука за руку, и мы вышли из административного крыла.
В коридоре никого не было, но из столовой доносились шум и голоса — время ужина, все пацаны ели в столовой. Я посмотрел на Чонгука и решил, что есть тот сейчас не захочет, и мы пошли в нашу комнату. Там было пусто и темно. Мы сели на кровать, свет включать не стали.
— Бэмби, — я обнял его, и он прижался ко мне всем телом, так крепко, словно под ребра хотел забраться, в самое сердце, а я и не был против, — мне жаль, Бэмби, мне очень жаль.
Он плакал, очень тихо и очень горько. Я гладил его по спине и по голове, укачивал и шептал, что все будет хорошо. Врал, конечно, откуда мне, приютскому парню, было знать, что все будет хорошо. Я это «хорошо» в жизни узнал, только когда в ней Чонгук появился. А мое «хорошо» для него было «плохо».
Дверь распахнулась, и включился свет. Глазам стало больно, но я посмотрел в ту сторону. Пацаны сгрудились в проеме и уже собирались улюлюкать, увидев нас обнимающимися на кровати, но я покачал головой. Они быстро смекнули, что случилось что-то неладное, и те, что стояли ближе, вытолкали тех, кто торчал в коридоре, и закрыли дверь, снова оставив нас одних.
Чонгук заметил только, что включился свет. Он отстранился от меня и вытер слезы и сопли рукавом своего свитера.
— мама сказала, что мы будем у бабушки жить, и я подумал, что вместе с ней, подумал, что они помирились и у нас теперь будет семья, — он говорил тихо, монотонно, и мне было жутко от этого, — а оказалось, что мы просто переедем в ее квартиру, — он усмехнулся, и у меня холодок пробежал по спине. Чонгук не был ироничным, он никогда таким не был. — Я даже не знаю, когда это случилось. Когда ее не стало, Джин? — он посмотрел на меня, и с ресниц снова упало несколько слезинок. Я был уверен, что если слизну одну, то почувствую горечь. — Никто не сказал мне. Последний раз я видел ее, когда мы ходили в какое-то большое здание с кучей кабинетов, она подписывала бумаги, а мама ждала на улице. Когда мы вышли, мама забрала меня, сказала, что нет времени, а мы с бабушкой собирались сходить в кафе. Ах, Джин, она была такая добрая! А я даже не попрощался с ней! Не сказал, что люблю ее! А она, мне кажется, она меня любила!
Он опять заплакал и уронил голову в ладони.
— конечно, она тебя любила, Бэмби, — я снова стал гладить его по спине, — как тебя можно не любить.
Его мать, наверное, знала как это — не любить.
Ее первое письмо пришло весной. Чонгук почти три месяца ходил в художественную школу. Ему все очень нравилось, он рисовал так много, как никогда прежде. Учитель сказал, что за хорошие успехи школа выделит Чонгуку материалы, но я думал, что это он сам все купит. Другие ученики хорошо приняли Чонгука, у него появились приятели, но он никогда не уходил с ними гулять, а ждал на первом этаже меня с работы вместе со старым вахтером.
Когда дни стали теплее и длиннее, мы перестали ездить на автобусе и ходили домой пешком, и Чонгук рассказывал мне не только о книжках, которые он прочитал, но еще об уроках рисования. Он был так вдохновлен! А мне нравилось слушать его щебетание вместе со звуками новой весны. Робкая надежда зарождалась в моей душе, и я даже не стал давить ее. И даже когда мы пришли домой, и воспитатель отдал Чонгуку письмо, я все равно сохранил свою надежду, потому что решил стать смелым и жить с ней.
Письмо Чонгука и обрадовало, и расстроило одновременно.
— такое короткое… Она даже ничего не рассказала мне, — ему было обидно, — я впервые в жизни получил письмо.
— хочешь, я напишу тебе письмо? — Чонгук посмотрел на меня и рассмеялся, будто я пошутил. — Серьезно! На три листа напишу! Тем более я так и не ответил на письмо, которое ты мне на День рождения написал.
Чонгук немного покраснел, улыбнулся и кивнул:
— хочу. Напиши, хён, а я тебе отвечу.
— неужели ты мне не все рассказываешь и есть еще что написать? — я притворно удивился!
— хочешь сказать, я много болтаю? — Чонгук так же притворно обиделся и толкнул меня в плечо.
Мы рассмеялись и решили с того дня писать друг другу бумажные письма. Так началась наша маленькая добрая традиция.