***
Весь свой день рождения Чонгук ждал ее. Он не говорил об этом, не подавал виду, что с каждым часом расстраивался все сильнее. Он улыбался и благодарил, когда его поздравляли приютские ребята, воспитатели и работники, но не их поздравлений он жаждал и ждал. Чем больше проходило времени, тем сильнее он тускнел. К вечеру не осталось мальчика, которому исполнилось двенадцать лет, только его тень. Смотреть на то, как оленьи глаза обращаются внутрь, утопая в тоске, было невыносимо. Но та, кого он ждал, все не приходила, не звонила, не передавала открытку. В приюте не было традиции праздновать дни рождения. Только самые младшие ждали этот день с замиранием, радовались вниманию и скромным подаркам. Старшие же старались просто пережить этот день, отдающий горечью разочарования. Но мне захотелось увидеть улыбку Чонгука снова, такую же, как утром. Я попросил воспитателей купить торт и свечи, а мальчишек украсить общую комнату. Не палиться у нас, конечно, не получалось, все суетились, шушукались, а когда в поле видимости появлялся Чонгук многозначительно затихали. Воспитатели оставили его на кухне дежурить после ужина, чтобы у нас было время все подготовить. За полчаса мы развесили флажки и фонарики, нарисовали открытки и подписали их. Когда он зашел в комнату, то увидел торт с зажженными свечами и нас, улыбающихся до ушей. — с днем рожденья тебя, — запели мы нестройно, — поздравляем любя! Я медленно подошел к замершему Чонгуку с тортом в руках, огоньки свечей отражались в его глубоких глазах. — Бэмби, загадай желание, — шепнул я ему. Он поднял на меня свои оленьи глаза, и мне показалось, что я знаю, о чем он думает. — Ну же, свечи сейчас потухнут. Чонгук сложил ладошки перед собой, поднес к самым губам, закрыл глаза и тихо прошептал свое заветное желание. А потом глубоко вдохнул и быстро задул все свечи. В комнате стало темно и шумно, потому что все начали хлопать в ладоши, выкрикивать поздравления и обнимать именинника. Щелкнул выключатель, и комнату залил резкий искусственный свет, заставивший всех зажмуриться. Чонгук улыбался широко и искренне. Мальчишки поздравляли Чонгука, дарили свои открытки, шутили, а я отошел к столу, чтобы разрезать торт. Он был маленький, а нас много, кусочки получались крохотные. Но я постарался, чтобы Чонгуку достался побольше. — хён, а где твой торт? — я не люблю сладкое. — но это же мой деньрожденный торт! ты должен попробовать! — больше не осталось, я все раздал. — тогда попробуй мой! — и протянул мне свою картонную тарелку со скачущими по краю зайчиками. — И не спорь! — вы только посмотрите, какого грозного олененка я вырастил! — он выглядел таким серьезным и милым одновременно, что я рассмеялся и ущипнул его за надутую щеку. — ой, хён, ну хватит! — Чонгук вывернулся и надулся еще больше вида ради, но было видно, что ему и самому стало смешно. Торт был невкусный, крем приторный, бисквит сухой, а на языке оставался пластиковый привкус химической клубники, но какого ребенка это остановит. Весь вечер мы играли в настольные игры, фанты, желания, шутили дурацкие шутки, от которых нам, дуракам, было смешно. В конце концов те, кто помладше, уснули прямо на полу, и воспитатели всех разогнали по комнатам. Мы с Чонгуком остались наводить порядок. Собрали мусор, разложили игры. Он бережно собрал все свои открытки и скромные подарки. У него теперь был пакет кислых яблок, наворованных у злобного старика по соседству, велосипедный звонок, обложка тетради с человеком-пауком и игрушка из киндер сюрприза. И только приютский мальчишка сможет понять, какие это ценные подарки, от души своей отнятые, ради радости такого же, как ты сам, мальчишки. В коридоре стало тихо, прекратилось шлепанье уродских тапок к умывалке и обратно, свет выключили. На стенах общей комнаты все еще горели разноцветные фонарики, которые через несколько месяцев окажутся на елке. В окно светила луна. — держи, эта потухла последняя, — я протянул Чонгуку свечу с торта. — Сохрани, и твое желание обязательно сбудется. Она придет. — кто придет? — он подошел ко мне и взял свечку. — твоя мама, Бэмби. Ты же загадал, чтобы она пришла и забрала тебя… — голос у меня предательски дрогнул. — хён, я загадал другое желание, — Чонгук вертел в руках свечу. — другое? — я удивился. Что еще он мог загадать в свой день рождения, чего он хотел сильнее, чем этого? — да, — мальчик потупился, — я загадал, чтобы мы с тобой всегда были вместе. У меня никогда не было такого друга, как ты. Даже в полумраке комнаты я заметил, как щеки его залились румянцем от смущения. Но он смело поднял глаза на меня и широко улыбнулся. — дай мне свечку, — я протянул руку открытой ладонью вверх, и улыбка сползла с лица Чонгука. — хён… Прости! Если ты не хочешь… — пусть сегодня не мой день рождения, но я тоже хочу загадать желание. Дай свечку. — Чонгук замялся, но положил маленькую оплывшую свечу мне на ладонь. Я чиркнул зажигалкой, зажег ее и закрыл глаза. — Хочу, чтобы мы с Чонгуком всегда были вместе. «Пожалуйста!» — прошептал я про себя, вкладывая в эти слова всю силу своего желания, и задул огонек. Моему желанию не суждено было исполниться, но тогда я об этом еще не знал. Тогда я надеялся, почти верил, что ничто не сможет нас разлучить. Тогда мы просто улыбались друг другу и были счастливы в крохотный момент времени, когда разноцветные фонарики отражались в наших глазах.***
Над кроватью Чонгука, рядом с одиноким плакатом из рекламного каталога, появились наши открытки. Листки, вырванные из альбомов с неровными краями, смешные рисунки, слова кривым почерком, улыбочки, сердечки и рожицы. Они были приклеены к стене скотчем и висели криво, потому что Чонгук делал это вчера ночью в свете фонаря с улицы, когда мы вернулись из общей комнаты. Мы еще долго там сидели вдвоем и разговаривали, никому из нас не хотелось, чтобы этот счастливый день заканчивался, и мы пытались продлить его, растянуть как жвачку. Утром я еле открыл глаза, когда воспитатель пришел нас будить. Глядя на сетку кровати над собой, я думал о прошедшем дне и в своей памяти записал его в книгу счастливых воспоминаний. Я поднялся, чтобы разбудить Чонгука. Он спал с приоткрытым ртом под маленькой галереей своих подарков, в руке у него была зажата свеча. Я будил его каждый день и просто ненавидел это делать. Не потому, что это занимало уйму времени, а потому, что мне не хотелось лишать его лицо того спокойствия, которое ему дарил сон. — эй, Бэмби, просыпайся, — я легонько потряс его за плечо. Спустя пару месяцев жизни с нами, он перестал прикрывать голову руками. — хён, еще чуть-чуть… — Чонгук начал канючить и отвернулся к стене. — вставай, никаких чуть-чуть. В школу пора. — ну почему каникулы так быстро закончились… — невнятный бубнеж доносился уже из-под одеяла, которым он укрылся с головой. — Чон Чонгук! — воспитатель распахнул дверь и громко его позвал. — Подойди к телефону на вахте. Быстро! Я знал, от кого этот звонок. И Чонгук знал. Он одним прыжком соскочил с верхнего яруса кровати и рванул к двери, на ходу натягивая свитер на пижаму, я только успел увидеть его голые пятки. Мне бы радоваться, что она позвонила, но я не мог. После ее внезапных и кратких появлений, Чонгук ходил как в воду опущенный. Я вздохнул, взял его тапки и пошел следом. Пол в приюте холодный. Тапки Чонгука отличались от всех наших. Ему достались светлые, типа парусиновых туфель, и он их расписал фломастерами, нарисовал картинки, слова всякие. Никому раньше в голову не приходило, что можно сделать вещь по-настоящему своей, даже если она тебе на самом деле не принадлежала. Чонгук отличался от нас, он был совсем другим, и в приюте ему было не место. Да и с ней тоже, в этом я был уверен. Я зашел в холл и увидел его маленькую фигуру, прижимающую к уху огромную телефонную трубку. Он молчал и наматывал витой провод на палец. Таких старых телефонов я больше нигде не видел, только у нас в приюте. Чонгук переминался с ноги на ногу и старался не обращать внимания на вахтера, который делал вид, что смотрит телевизор, но на самом деле подслушивал, а потом рассказывал кому ни попадя. Мы все это знали. Я подошел к Чонгуку, присел на корточки и осторожно надел тапки ему на ноги. Он смущенно улыбнулся и кивнул, не отрывая трубку от уха. Мне не хотелось быть ещё одним свидетелем его разговора с матерью. Я знал, что это она позвонила. Только она могла его, сильного и упертого, сделать ранимым и хрупким. Каждый раз, когда эта женщина появлялась в нашей жизни, даже если это был только звонок, упоминание ее или просто неловкое молчание, которое само собой наполнялось ее присутствием, внутри у меня появлялось чувство, будто большая скользкая змея развернула свои кольца и заняла все место, для моей души предназначенное. Мне не нравилось это чувство, я боялся его. — спасибо за поздравление, мама, — Чонгук смотрел на свою руку, которой держал меня за рукав, не давая уйти. — Да, у меня все хорошо. Мама… — Чонгук хотел сказать что-то еще, но не успел, она начала прощаться. — Да, пока! Люблю тебя! — он положил трубку на аппарат. Возможно, последнюю фразу услышал только я да ещё вахтер, который забыл, что смотрел телевизор. — хён, спасибо! Пол тут просто ледяной! — Чонгук улыбнулся и начал говорить о всякой ерунде, пока мы шли обратно в комнату, но руку мою не выпустил. Наша спальня была пуста, все ушли на завтрак. — она забыла? — я прервал пустую болтовню Чонгука. Тот осекся, опустил глаза, но снова на меня посмотрел с улыбкой, за которой спрятал всю свою обиду. А я разозлился, что он ее выгораживал, а от меня прятался. — нет, она просто вчера была занята! У неё собеседования каждый день! А ещё она квартиру ищет, ходит смотреть, но все ужасные, да ещё за такие деньги! Он опять говорил не своими словами, не своими фразами и не свои мысли. Его мысли я видел во влажных глазах, в пальцах, которые никак не могли застегнуть пуговицы на рубашке, в едва слышном дрожании голоса. Она обидела его. Но он простил. Снова. И будет прощать еще много раз.***
Осень была очень хорошая, тихая, спокойная и красивая. Чонгук нарисовал много картин в своем альбоме, и все реже там появлялась одинокая фигура. Он рисовал поле, на котором мы играли в футбол, пока дожди не залили его лужами. Он рисовал дорожку к приюту, усыпанную разноцветными листьями. Он рисовал мостик в парке, через который мы ходили в школу. Он рисовал то, что видел, но видел он все иначе, и картины у него получались особенные. Через них я заглядывал в его душу, трепетную и нежную. Чонгук начал рисовать людей, но это были не портреты. Он замечал в человеке черту и создавал образ только по ней. Так в альбоме оказывались улыбка с ямочками на щеках, кеды со смятыми задниками, тлеющая сигарета, спрятанная за ладонью. Новые рисунки появились и над кроватью, видимо, самые любимые, или которые он считал удачнее других. Постепенно они скрыли плакат из рекламного журнала с мультяшками. Вот бы так же скрыть не только плакат. Наступила зима, и на картинах Чонгука появились снег, ледок на лужах, огоньки в витринах магазинов. — хён? Хён! — шепот в самое ухо. Я с трудом открыл глаза. В комнате было темно, но я разглядел фигуру, нависшую надо мной. — Чонгук? Ты чего встал среди ночи? — мой голос был сиплым спросонья. — уже утро! Твой День рожденья! С днем рожденья, Джин-хён! — меня опрокинули на кровать в крепких объятьях. — Я первым хотел поздравить тебя! — Чонгук, ты меня задушишь… — ой, прости! — он нашарил маленький светильник над кроватью, и мы оба зажмурились, когда тот включился. — У меня для тебя подарок. Чонгук сам светился ярче лампочки. Он протянул мне конверт, перевязанный лентой. Не помню, когда меня вот так будили рано утром, чтобы вручить подарок. Наверно, никогда. Внутри оказалась его картина. И письмо. — я обещал нарисовать для тебя, помнишь? — помню. На картине были мои руки. Я сразу узнал свои длинные кривые пальцы. Мне никогда они не нравились. Но то, что я увидел на рисунке, было красиво. — твои руки создают самые прекрасные вещи из дерева, которые я видел! А еще они теплые и мягкие. А еще они очень сильные! — он торопился, когда говорил это, будто боялся передумать. — А еще ты ими крепко обнимаешь!.. — спасибо, Бэмби, мне очень нравится! Ты нарисовал лучше, чем даже есть на самом деле, — я улыбнулся и потянулся за письмом. — нет, пожалуйста, прочитай, когда будешь один, — Чонгук остановил меня и залился румянцем. — что ты там написал такого? — я не смог сдержать улыбку. — ничего особенного, просто мне неловко, если ты будешь сейчас читать, при мне. — ладно, уговорил. Может, поспим еще? До подъема два часа, — я дотянулся до наручных часов, которые лежали на тумбочке. — Как ты вообще проснулся в такую рань, тебя обычно пушкой не разбудишь. — хён, а можно я с тобой полежу? — только в честь моего дня рождения, ты во сне пинаешься. Да и вообще, уже не маленький. — а тебе шестнадцать! — я помню сколько мне лет, не меняй тему! Чонгук сделал невинное лицо и нырнул под мое одеяло. Сразу стало тепло. Я знал, что ему хотелось этого тепла, хотелось, чтобы рядом кто-то был, кто-то старше, чтобы обнимал. Как раньше мама. Мне тоже было приятно и немного грустно. Я щелкнул выключателем. В темноте ничего было не видно, но я все равно держал глаза открытыми. — хён, — шепотом, — спасибо. Чонгук нашел мою ладонь и сжал. А я сжал в ответ. — спи, Бэмби.