”Now, men, do you hear me?..”

      У Эйба было счастливое детство — любящая мать, заботливый отец, три чудесных сестры. В их доме никогда не было слышно ни безутешных рыданий, ни разгневанных криков. Грей рос на окраине могучего древнего леса, куда они с соседскими ребятами часто бегали в поисках приключений, волшебства и, конечно же, лепреконского золота. Хоть его семья и не была знатной или хоть сколько-то богатой, Эйбу всего хватало — на столе всегда была еда, в шкафах — целая чистая одежда. В общем-то, жизнь никогда не была сказочно простой, но Эйб всегда считал, что жаловаться на бытовые мелочи это чёрная неблагодарность родителям и судьбе.       Да, у Грея было счастливое детство, с этим даже он сам не спорил. И поэтому он хоть убей не понимал, почему вырос таким.       Он хорошо помнил, как однажды вырезал из соснового бруска свистульку, которая не просто издавала какие-то звуки, а на которой даже можно было наигрывать мелодии, если прижимать пальцы достаточно плотно. Эйб сделал её, не придумав ничего более оригинального, в форме птички, которой тут же захотел дать имя, но вовремя решил, что это слишком уж глупо. Для мальчишки, ещё недавно впервые взявшего в руки нож, это был подвиг. И разумеется он тут же отнёс эту свистульку показать всей семье, предварительно натянув рукава рубашки на изрезанные во время работы пальцы.       Первой ему встретилась старшая сестра. Она сидела в саду на качелях и, кажется, читала, хотя возможно книгу она взяла просто чтобы было больше похоже на картину дворянской жизни. Если бы Милли умела читать, то, наверное, могла бы и Эйба научить.       Пятилетний Грей подбежал к ней и с гордым видом протянул на раскрытых ладонях игрушку.       — Смотри, что я сделал.       Милли осмотрела свистульку своими большими карими глазами, которые всегда казались любопытными и участливыми, и ответила:       — Цвет какой-то скучный. Ты же её покрасишь, правда?       Эйб не сразу понял, что это она вообще ему говорит, хотя, если рассуждать логически, это было очевидно — рядом никого больше не было, и он до этого обращался именно к Милли.       — О-обычный деревянный цвет, — ответил он слегка удивлённо.       — Я вижу. Так ты покрасишь? Думаю, она бы хорошо смотрелась в зелёном или в бордовом. Интересно, у нас вообще есть такая краска?..       На это Грей отвечать не стал. Вечером, после ужина, он выкинул фигурку в камин, не показав её больше никому в доме. Яркие языки огня, которыми она вспыхнула, едва коснувшись пламени, заблестели в скатившихся из глаз Эйба слезах, но он решительно протёр лицо и ушёл к себе. Первый блин комом, как говорится. Повезло ещё, что это всё высказала ему Милли, а не отец.       Что Эйб станет плотником, как отец, даже не обсуждалось, поэтому всю юность он чинил домашнюю мебель, помогал соседям, кто просил, а в свободное время выковыривал из пальцев занозы. Делать игрушки Грей быстро бросил — занятие трудоёмкое и бесполезное, если подумать хорошенько. Зато отец научил его вырезать узоры, так что вскоре все деревянные поверхности в доме покрылись рельефными листьями, волнами и следами животных. Мама улыбалась, глядя на них, Милли не обращала внимания — на резьбу в богатых домах они всё равно были не похожи, — а Арвен фыркала и называла Эйба одержимым, что, впрочем, его не особо огорчало. Отец им гордился, а недавно родившаяся малышка Энти любила пробовать эти узоры на ощупь и иногда на вкус.       На Рождество он сделал маме небольшой кулон в виде кельтского узла, который складывался в форму кошачьей головы. Рисунок он тоже сам придумал, чем гордился ещё больше, но заострять на этом внимание не стал. Мама в тот год приболела, поэтому не была в гостиной вместе со всей семьёй, и Грей улучил момент, чтобы подняться в родительскую спальню и вручить ей подарок.       — Смотри, мам, что я сделал.       Мама взяла украшение из его руки и поднесла на свет. На её усталом лице отразилась нежная улыбка.       — Какой узор интересный, — сказала она. — Твой отец твоими работами очень гордится.       Эйб облизал пересохшие губы, треснувшие от улыбки, и уже хотел сказать маме, что этот кулон он сделал для неё, но тут она продолжила:       — Помнишь, сын миссис МакЛагген год назад переехал в Дублин? Он теперь делает похожие украшения из камней, драгоценных металлов и слоновой кости.       Лицо Эйба будто замёрзло в том же положении, в котором было, только улыбка теперь выглядела натянутой и какой-то болезненной. Мама продолжала рассказ про мистера МакЛаггена-младшего, но Грей уже не слушал. Пока он спускался обратно в гостиную, тщетно пытаясь убедить себя в том, что маме на самом деле понравилось, она, должно быть, просто хотела поделиться историей, кулон, лежавший в кармане, жёг ему бедро. Подарить его ей Эйб так и не решился.       «Вот опять из-за ерунды! — ругал он себя. — Только не вздумай снова в камин выкидывать!». Забавно, как пять минут назад он считал этот узор своей лучшей работой, а теперь не дал бы за него и пенни. Мама не виновата, она заслуживает всего самого лучшего, но Эйб, к сожалению, не умел работать ни с камнями, ни с металлом, ни с чем-либо другим, а если бы и умел — где ему взять такие дорогие материалы. Может быть, однажды ему хватит на это денег и умения.       Шли годы, Грей вырос и не заметил, как мама стала всё чаще приглашать в гости на чай живших в округе девушек, которым зачем-то постоянно рассказывала, какой у ней замечательный умный, талантливый и интересный сын. Эйб смущался, особенно когда во время таких разговоров рядом с ним за столом на кухне сидела Ева Фостер, но не перебивал. Вместе с Евой и другими соседскими детьми Грей в детстве играл в лесу в рыцарей, разбойников и волшебников, но ему пришлось принять тот факт, что теперь им обоим будет не до игр. Теперь он приглашал Еву на уединённые лесные прогулки, дарил ей цветы, собирал для неё ягоды, качал на старых качелях, висевших на дубовой ветке на холме. И это мимолётное счастье закончилось так же скоро и неожиданно, как и началось.       Ева была старше Эйба на год или около того, и, когда ей исполнилось восемнадцать, какой-то англичанин увёз её из деревни, и со своими старыми друзьями девушка даже не попрощалась. Грей, разумеется, был расстроен, но гораздо больше он хотел понять, что произошло. Имени того парня он ни разу от Евы не слышал, иначе бы запомнил, она никогда ни сном, ни духом не намекала Эйбу, что ей скучно или чего-то не хватает рядом с ним. Чтобы понять женскую природу, решил он, вернее всего обращаться к женщине. Мама его, к сожалению, была слишком рассержена на Еву, чтобы дать Грею путный совет, а Милли знала о любви лишь из сказок, где всё сто раз преувеличено и вывернуто наизнанку, поэтому оставалось только рискнуть попросить помощи у Арвен.       Эйб бы не сказал, что средняя сестра его не любила, просто характер у Арвен был, мягко говоря, тяжёлый. Всё, что она говорила, она говорила резко и из любого спора выходила победительницей. Прежде чем постучать в дверь её комнаты, Эйб вздохнул поглубже. В конце концов, он ведь идёт за советом, а не отношения выяснять, ну что такого она может сделать?       — Я тебе не верю, — фыркнула Арвен, выслушав историю Эйба. — Не может такого быть, чтобы она совсем ничего не говорила. Я знаю тебя, ты лентяй и намёков не понимаешь, и я знаю Еву, она очень вежливая и не стала бы прямо говорить тебе, что ты делаешь не так. Вспомни ещё раз, как ты себя вёл, и подумай, как бы себя чувствовала девушка рядом с тобой. Конечно, выбрать между деревенским ротозеем и английским аристократом не так уж и сложно, но поверь мне, если бы ты проявлял к ней больше внимания, она бы поступила иначе. И скажи матушке, чтобы не ругала Еву!       Эйб вышел от сестры в смешанных чувствах. Понятнее ему не стало, но он лишний раз убедился в догме, которая преследовала его всю жизнь — всего, что он делает, недостаточно. Наверное, Арвен права — Ева была нежной ромашкой на вересковой пустоши, должно быть, она хотела чего-то более экзотичного, чем прогулки по лесу и тусклые полевые цветы. И Эйбу точно не стоило судить по себе — ему нравились и лес, и цветы, и качели, и тот волшебный день, когда они решили искупаться в скрытой между холмами речке… Ну что же. В следующий раз он будет внимательнее. Если на следующий раз с ним вообще кто-нибудь согласится.       Недоверие Арвен даже не показалось ему обидным. В тот момент ради Евы он был готов принять любые упрёки. Жаль, что больше они так ни разу и не встретились.       Через год отец отвёз Эйба в Дублин — представить его талант городским мастерам. Но как только Грей впервые увидел море, он понял, что не сможет прожить всю жизнь на берегу, какой бы успех ему ни сулила работа в мастерской папиного знакомого. Отец не стал спорить, но сказал, что карьеру матроса Грею придётся устраивать самостоятельно, потому что в этой области у него никаких связей нет. И Эйб устроил — капитан первого же торгового судна, курсировавшего между Дублином и Ливерпулем, согласился взять его юнгой, даже несмотря на то, что Грей был для этого уже слишком взрослым. Эйб быстро всему научился и уже через неделю стал матросом, а ещё через неделю, когда капитан случайно узнал о его навыках (о которых он сам успел забыть), помощником корабельного плотника.       Был ли это побег от прежней жизни? Эйб не знал. Отцу он не рассказывал ни про свистульку, сделанную в детстве, ни про подарок маме, который с тех пор всегда носил с собой, ни про другие моменты, когда он чувствовал себя слабым, недостойным и слишком мелким. Море гораздо ближе к сказке, чем ирландская глушь. Искал ли Грей что-то там, за голубым горизонтом? Этого он тоже не знал. И твёрдо решил больше никому свои чувства не открывать.       Годы скитаний в один прекрасный день привели его в английский порт Бристоль, где он познакомился с одноногим хозяином таверны и вместе с ним попал на борт шхуны «Испаньола». Капитан был суров и со всеми одинаково строг, что Грея вполне устраивало — со своими обязанностями он справлялся отлично, и даже опыта прошлых лет не хватило на то, чтобы он в себе засомневался. Чтобы забить гвоздь, не обязательно быть игрушечным мастером или ювелиром. «Вот он, предел мечтаний», — печально думал Эйб, поднимаясь на борт.       Погода стояла дружелюбная и ласковая, ранний весенний ветер ещё мог обжечь кожу морозом, но в море Эйб всё переносил легче, будто бы запрещая себе жаловаться хоть на что-то. Команда собралась сплочённая и на удивление трудолюбивая, и Эйб, который, что бы ни думала о нём Арвен, никогда не отлынивал от работы, наконец почувствовал себя в своей тарелке. Он успел крепко подружиться с двумя матросами, плотником и коком, замечания капитана обходили его стороной. Иногда Грей думал, что действительно хорошо делает свою работу, но потом отмахивался от этих мыслей — гордость его ещё ни разу до добра не доводила. Но так или иначе, он впервые с момента расставания с Евой чувствовал себя так, будто дальше у него всё будет хорошо.       Словом, его первое большое плавание шло прекрасно. До определённого момента.       Ощущение счастья обманчиво. Стоит довериться ему, как оно тут же разобьёт тебе сердце в самый неожиданный момент. И хорошо, если рядом окажется тот, кто поможет и поддержит. Но у Грея никого не было. Он никого к себе не подпускал.       Как-то раз вечером он стоял у фальшборта, по старой привычке вырезая из дерева что-то неопределённое, чтобы потом выбросить в море. Но тут внезапный порыв ветра качнул корабль, и за борт полетела не бесполезная деревяшка, а его любимый нож, который он носил в кармане, куда бы ни шёл, уже почти десять лет.       Оглушительный крик боли и отчаяния заполнил бы воздух от горизонта до горизонта, если бы Эйб не зажал себе рот обеими руками, несколько раз с силой ударившись головой о фальшборт. Последние душевные силы ушли на то, чтобы вести себя тихо — такой цирк из-за обычного ножа никто бы не оценил. К сожалению, разбить голову о перила ему не позволили шаги из-за спины, возвестившие о чьём-то приближении. Надо было успокоиться и взять себя в руки. Последнее, что Эйб сделал, это со всей силы зашвырнул в море кусок дерева, который точил.       Он не стал оборачиваться, чтобы узнать, кто решил составить ему компанию. Поэтому его сердце едва не выскочило из груди, переломав по пути все рёбра, когда Грей услышал совсем близко рядом с собой голос капитана:       — Славная ночь!       Грей сжал губы. Удивительно, что капитан вдруг решил заговорить с ним. И ещё более удивительно, какой неудачным момент ему для этого попался.       — В-вы это мне, сэр? — хрипло отозвался он, стараясь говорить ровным голосом, который всё ещё ждал возможности сорваться на вопли.       Капитан Смоллетт повернулся к нему. Его обветренные губы были сложены в лёгкую довольную улыбку, изменившую его суровое лицо почти до неузнаваемости.       — Почему бы и не тебе, — пожал он плечами. — Ты разве не согласен?       Эйб сглотнул.       — Я рад, что вы в хорошем расположении духа, — проговорил он сквозь едва не стиснутые зубы.       — Честно сказать, я и сам удивлён. Плавание идёт без неприятностей, корабль просто великолепный!       «Интересно, как я этот корабль теперь чинить буду», — подумал Эйб. Ему тут же ответила мысль, что нож, вообще-то, даже не один из основных инструментов, он ему был нужен только чтобы вырезать безделушки, а значит переживёт как-нибудь. Грей медленно кивнул сам себе. Его потеря не скажется на работе, а значит ему придётся забыть. Это было не важнее, чем пересоленная еда.       «Но ведь… Но ведь для меня это важно!..»       — Что невесел, Грей?       Эйб встрепенулся, глянув на Смоллетта исподлобья с удивлением, но ничего не ответил, снова отвернувшись к морю. Напряжённым боковым зрением он увидел, как капитан хмурится, и вздрогнул.       — Простите, капитан… вам это не покажется интресным, — тихо отозвался он.       Смоллетт сделал шаг к нему.       — Я не из любопытства узнать хочу, а потому что следить за каждым на борту — моя работа.       Грей почувствовал, как первоначальную истерику начинает сменять обида, и к горлу подступили слёзы. Как всегда, чертовски вовремя.       — Это… прошу вас, сэр… это личное…       Грей и сам прекрасно знал, что Смоллетт скажет — что это ерунда или, ещё лучше, что он сам виноват. Эйб верил таким словам, но слушать их снова не хотел.       К его удивлению, Смоллетт кивнул и больше спрашивать не стал. Некоторое время они молча стояли рядом, пока капитан не решил уйти и оставил его на палубе одного.       Весь следующий день каждое действие Грея наполнялось подавленными гневом, обидой и болью. Руки он стёр о канаты почти до крови, рядом с каждым забитым гвоздём виднелись глубокие вмятины от молотка, а те места на полу, которые драил он, блестели на холодном солнце. На время обеда он снова устроился у фальшборта, пытаясь убедить себя в том, что выбросить в море следом за ножом и деревяшкой и себя тоже будет эгоистично и безответственно. Может, стоит хотя бы рассказать Тому или Алану? Они ведь друзья, а друзья должны помогать друг другу, верно? Эйб не стал. Веселье — вот единственное, чем стоит делиться с другими, а не своими пустяковыми обидами.       Одному человеку он, впрочем, рассказал о своей потере, но лишь в сугубо деловых целях. Плотник попросил у него нож, чтобы почистить от опилок щель между досками, а Грей ответил, что нож свой потерял. На этом их разговор закончился.       Грей сжимал пальцами фальшборт так, что фаланги едва не гнулись под прямым углом в противоестественную сторону. Боль всегда была хорошим решением, тихим и безопасным для окружающих. Будь у него сейчас нож, к строю глубоких засечек на руке прибавилась бы ещё парочка. Но ножа не было…       — Грей?       Он обернулся на голос, который уже второй раз заставил его обливаться холодным потом, хотя с начала плавания он реагировал на обращения капитана совершенно спокойно.       — Сэр? — отозвался он.       В руках у Смоллетта был какой-то продолговатый предмет, замотанный в белую льняную ткань. Этот свёрток он протянул Эйбу. Тот принял его с удивлением и медленно развернул ткань.       — Мистер Ливер сказал, что ты потерял нож, так что вот, возьми.       Когда обёрточная ткань спала, Грей увидел под ней короткие кожаные ножны, украшенные тиснением и металлическими вставками. Эйб поднял затуманенный взгляд на Смоллетта, будто бы спрашивая разрешения, затем достал из ножен гладко отполированный охотничий нож с костяной рукоятью и гравировкой на лезвии.       Грей хотел что-то ответить, но из онемевшего горла вырвался лишь неразборчивый хрип, который тут же утонул в дневном шуме.       — Я полагаю, тот нож был тебе очень дорог, если именно из-за него ты так грустил, и этот его не заменит, но всё же… — пожал плечами Смоллетт.       Грей осмотрел нож ещё раз. Обоюдоострый, прямой, он бы даже назвал его скорее кинжалом, который ещё можно приспособить для охотничих целей, но для работы по дереву — никак. Так Грей подумал. Но вслух ничего не сказал.       — Неужели вам он настолько не нужен?.. — прошептал он в воздух.       Смоллетт сурово сдвинул брови.       — Мне подарил его дядя, когда я вернулся из первого плавания. — Лицо капитана снова разгладилось и приобрело неожиданно дружелюбное и будто бы немного смущённое выражение. — Вообще-то он, должно быть, туповат…       Эйб поднял взгляд на капитана, по-прежнему не зная, что сказать. Он и сам не понимал, что чувствует, чтобы пытаться объяснить это ещё кому-то…       — Если не нравится, я заберу обратно, — просто сказал Смоллетт.       — Нравится, но я…       — Да, понимаю.       Капитан протянул руку, чтобы вернуть нож, но тут Грей, едва успев подумать, отдёрнул его, прижимая к себе, как мальчишка во время уличной игры. Брови Смоллетта удивленно скользнули вверх, но губы сложились в улыбку, даже слегка обнажив зубы. Он кивнул и молча удалился, снова оставив Грея одного. А тот так же молча смотрел ему вслед, по-прежнему крепко сжимая в руке свой подарок.       Единственное, что он точно знал про свою жизнь, это что никто ни разу до сего дня не придавал хоть какое-то значение его мелочным переживаниям — даже он сам, не говоря уже о ком-то столь отстранённом. И Эйб понятия не имел, куда приспособит этот нож, но одно знал точно — он будет беречь его и сохранит до конца жизни.       Вечером Грей, набравшись смелости, которая вдруг вся куда-то делась, постучал в каюту капитана. Он не был уверен, зачем это делает, может быть, ради эксперимента, а может… В любом случае, он ничего другого по жизни не умел, а риск — дело благородное.       — Входите, — раздалось изнутри.       Эйб вошёл. Смоллетт повернулся к нему, оторвавшись от судового журнала, и его сосредоточенное лицо разгладилось.       — Грей? — удивился он. — Всё в порядке?       «Странно, что это первое, о чём он подумал», — пронеслось в голове у Грея, но он запретил себе об этом задумываться. Он пришёл с определённой целью и отвлекаться было нельзя.       — Да, сэр, — ответил он спокойно. Потом сунул руку в карман штанов. — Я просто… тоже хотел вам кое-что подарить.       Он подошёл к капитану и протянул ему слегка потрескавшийся от времени деревянный кулон — кельтский узел в форме кошачьей головы. Эйб не стал его полировать или ещё как-то доделывать — такой был принцип. Грей сам не знал, почему так решил.       — Я, мм… — продолжил он, пока Смоллетт с интересом рассматривал украшение, — хотел ещё раз сказать вам спасибо за нож… — Он зажмурился, опустив голову. — Не сочтите за грубость, но вы себе даже представить не можете, что это для меня значило.       С этого момента он не видел больше ничего, слышал лишь слегка хриплое дыхание капитана и шелест его пальцев, скользящих по деревянным контурам. Но вскоре все эти звуки стихли, и Грей испуганно раскрыл глаза, тут же встретившись со взглядом Смоллетта. В его серо-голубых глазах светились искры… восторга?       — Что ж, по крайней мере теперь я убеждён в том, что моё судно в надёжных руках, — проговорил он почти шёпотом.       Грей не сразу понял, что капитан имел в виду. А потом — вероятно, впервые в жизни — залился густым непроницаемым румянцем.       Смоллетт надел кулон на шею, смутив Эйба ещё больше, и благодарно улыбнулся ему. У Грея едва не расплавился мозг от обилия новой информации — до этого момента самое близкое к радости выражение, которое он видел на лице капитана, была лёгкая расслабленность, готовая в любой момент снова смениться деловым напряжением. И Грей почему-то был несказанно рад увидеть его улыбку.       Только спустя пару минут Эйб понял, что они уже долго молчат и просто смотрят друг на друга. Тогда он встрепенулся и отвёл взгляд, смущённо потирая шею.       — Ну что ж, я рад, что вам нравится… — пробормотал он. — Я тогда пойду?       — Да, ступай, — просто ответил Смоллетт. — Спасибо тебе.       Грей кивнул, медленными шагами отступая назад. Через два шага он врезался затылком в угол полки, висевшей над письменным столом, и резко согнулся пополам с коротким вскриком, зажимая рукой ушибленное место.       — Цел? — обеспокоенно воскликнул Смоллетт, протянув к нему руку.       — Да, да, всё в порядке, извините, — отмахнулся Грей, вставая. Наконец он дотянулся до двери и ступил за порог каюты. — Спокойной ночи, капитан.       — Спокойной ночи.       Грей закрыл за собой дверь и глубоко выдохнул. «Что это, чёрт возьми, такое было!..» Затылок всё ещё болел после встречи с полкой, но Эйб не обращал на него внимания. Губы сами с собой растягивались в счастливую улыбку, а ноги безудержно просились в джигу.       Действительно. Что же это такое было…