”Now, men, do you hear me?..”

      Из окна гостиной было видно лишь небольшой участок дороги, ведущей от маяка в город, к причалу, остальное скрывали вечерний мрак, лёгкая метель и блики на стекле. В отражении Смоллетт видел своё на редкость мрачное даже для него лицо, за последнее время побледневшее и осунувшееся больше, чем за всю предыдущую жизнь. Никаких приготовлений больше не осталось, и теперь Александр неподвижно сидел на диване, подперев голову кулаком, и высматривал на улице хоть какие-то признаки движения. Но всё было тихо и удручающе однообразно.       После трёх часов уборки (которыми его спина и старые раны были крайне недовольны) растрескавшийся дощатый пол сверкал почти зеркальным блеском, на пыльных раньше стенах, местами покрытых дымной копотью и даже плесенью, снова проглядывала кирпичная мозаика, тропинка во дворе до невидимой границы, за которой тускнел свет маяка, была расчищена от снега. Мерцание двух восковых свечей, зажжённых на маленьком столике в центре комнаты, делало все тени глубже и контрастнее. Когда Смоллетт был маленьким, в таких дрожащих тёмных пятнах ему всегда мерещились чудовища из ночных кошмаров, а сейчас их шевеление скорее немного раздражало, отвлекая от напряжённого ожидания. А ведь ещё недавно такая обстановка казалась весьма романтичной.       Александр тяжело вздохнул. «Так и просижу всю ночь у окна, — угрюмо подумал он. — Впрочем, всё остальное сегодня не важно». На самом деле он уже потерял всякую надежду на то, что сегодня Эйб придёт — раз он не вернулся из своего плавания вчера или неделю назад, глупо было надеяться, что именно сегодня случится чудо. А так тщательно вычистил весь дом он только для того, чтобы хоть чем-то себя занять и не утонуть в пучине беспокойства.       Два подсвечника и несколько скучных украшений, разбросанных по дому без какой-либо задумки, теперь лишь усиливали тоску, почти до слёз. Книга, неаккуратно положенная на самый край дивана, сползла на пол, открывшись где-то на середине. Смоллетт поднял её и снова попытался вчитаться в текст, но мысли всё равно были где-то далеко — в море, на палубе торгового брига, только недавно спущенного с верфей, рядом с его штурманом, который, как честный человек, разумеется, ничего точно не обещал, поэтому Смоллетт запрещал себе злиться хоть на что-то.       Сколько раз он сам задерживался в море из-за всяких мелочей, не зависевших ни от него, ни от команды корабля — знал ведь, что всякое бывает, волноваться едва ли стоит. Должно быть, в этом беспокойстве было что-то собственническое и эгоистичное — Александр надеялся, что хотя бы это Рождество, впервые за много лет, он проведёт рядом с тем, кто ему действительно дорог. Но что-то как обычно пошло не так.       Смоллетт поднялся с дивана и устало протёр глаза. Если пойти спать прямо сейчас, время пройдёт быстрее. А Эйб, если придёт, обязательно даст о себе знать — вот уж кто церемониться не станет. От воспоминаний о его извечной озорной улыбке, насмешливом тоне, которым он всегда отвечал на ворчание Александра, и удивительным образом сочетавшейся со всем этим нежностью и заботой на глазах у Смоллетта навернулись тяжёлые слёзы. Так паршиво он чувствовал себя весьма редко — сейчас в его сердце слились в безумное зелье разочарование, горечь утраты и мысли, что ещё один год он прожил зря, ничего не сказав, не сделав и не дождавшись. А он ведь, наверное, даже не догадывается — никто не умел скрывать свои чувства так, как Александр. Оно и к лучшему, жизнь Эйба только-только начала налаживаться, ни к чему портить всё дурацким бессмысленным признанием. Но ведь они по крайней мере друзья, верно? Эйб обещал зайти в гости, если успеет вернуться домой, а Смоллетт ни помнил ни разу, чтобы он не сдержал своего слова.       Стакан успокоительного бренди был залпом влит в и без того горячее горло. Свечи Смоллетт тушить не стал — их он берёг для особого случая, пусть теперь догорают вместе с его надеждой. Но едва он направился к лестнице на второй этаж, в спальню, со стороны входной двери раздался уверенный стук. Смоллетт замер на месте, внимательно прислушиваясь в ожидании повторения — мало ли, вдруг показалось. Неужели и правда он?.. Александр со злостью ударил себя в грудь, будто это могло угомонить подскочившее сердце, которое словно только и ждало возможности снова сойти с ума. С тактической точки зрения лучше всего было готовиться к худшему — может быть, это запоздалый почтальон, которому в канун Рождества не нашлось более приятного занятия, или просто детишки балуются. Смоллетт глубоко вздохнул, опустив голову и прикрыв глаза. К кончику его носа скатилась крупная слеза и упала на совсем недавно вымытый пол.       После второго стука, более громкого и продолжительного, Смоллетт быстрым шагом направился к двери, на ходу приглаживая волосы, расправляя складки на одежде и вытирая слёзы. Кто бы ни стоял сейчас на его крыльце, нехорошо показываться гостям в таком виде.       Когда он открыл дверь, его едва не сбило с ног волной недоумения, которое быстро сменилось ещё большим разочарованием, чем если бы он увидел кого-то, о ком думал минуту назад. С порога вместо почтальона, посыльного из конторы, детей рыбаков, живших неподалёку, или Грея на него смотрели приветливые лица доктора Ливси, Трелони и подросшего Джима, закутанных в тёплую одежду. Смоллетт чувствовал, что разочарование начинает трансформироваться дальше, в негодование и ярость, но по-прежнему сохранял спокойное выражение лица, лишь слегка тронутое удивлением. Смоллетт терпеть не мог, когда кто-то заявлялся к нему без приглашения, но теперь, когда его решили навестить люди, от одной рыжей ассоциации с которыми он пытался отвлечься весь чёртов день, Александр разозлился ещё больше.       — Джентльмены, — начал он вместо приветствия, снисходительно приподняв бровь, — чем обязан такой чести?       Эту манеру речи он, кажется, подцепил от Эйба, как заразу, которой совсем не стоило гордиться, и тем не менее Смоллетт был даже рад, что сказал незваным гостям именно это. Других слов у него всё равно не нашлось бы.       Ответил ему, как и ожидалось, Ливси, в то время как остальные как-то неуютно, хоть и с улыбкой, жались за его спиной.       — Бросьте, капитан, иначе мы подумаем, что вы нам не рады, — с теми же саркастичными нотками сказал доктор. — Мы решили… ну хорошо, я решил, что будет здорово на праздник собрать нашу старую команду.       — Мы принесли вам еды, — добавил Трелони, многозначительно кивая на объёмную сумку у себя на плече.       — И подарки, — робко подал голос Джим.       Смоллетт поджал губы. Удивительно, с каким простым оправданием они все притащились из своей дали сюда, к нему. Как ни странно, его первоначальный гнев начал утихать, уступая место лёгкой усталости — ничто другое он уже, наверное, не способен был чувствовать. Пусть доктор, сквайр и его бывший юнга и не были теми, кого он с дрожью в коленях ждал весь день и всю неделю, Александр всё же испытывал к ним тёплые чувства, которые за неимением лучшего слова даже назвал бы дружескими. Быть может, приятная компания отвлечёт его от разрушительно унылых мыслей успешнее, чем уборка в тишине и подготовка к тому, чего всё равно не случится.       — Совести у вас нет совсем… — вздохнул он, протирая глаза. Затем отступил от двери вглубь прихожей. — Входите скорее, сегодня на редкость холодно.       Гости торопливо зашли внутрь. Смоллетт закрыл за ними дверь.       — Честно говоря, очень по вам соскучился, — сказал Трелони уже смелее, пожимая ему руку. — Вас из дома не вытянешь, вот мы и решили сами до вас доехать. — Он ещё раз обвёл любопытным взглядом гостиную, в которую они все перебрались из коридора. — Уютный у вас домик, капитан. Вот только темновато. Не зажжёте свет? — Он усмехнулся. — Иначе мы вас так и не увидим.       «Вам же хуже», — угрюмо подумал Смоллетт. Он зажёг висевшие на стенах лампы, а затем погасил свечи на столе и убрал подсвечник на каминную полку. Очередная полумера. Затуманенный взгляд скользнул по лежавшему рядом свёртку в коричневой бумаге — приготовленному ещё месяц назад подарку. Теперь Смоллетт лишь надеялся, что он дойдёт по адресу хоть когда-нибудь. На освободившемся столике Ливси с Трелони тут же начали по-хозяйски раскладывать принесённое ими угощение.       Обычно неподвижный воздух на маяке наполнился оживлённой болтовнёй, смехом и прочими звуками присутствия в доме посторонних людей. Смоллетт сидел на полу перед тарелкой, наполненной всевозможными лакомствами, и с лёгким отвращением смотрел то на еду, то на лица друзей. Иногда Трелони или Ливси задавали ему бессмысленные вопросы, на которые он отвечал в своём обычном стиле — коротко и конкретно, затем продолжали делиться своими собственными новостями. Что никто не замечал его угрюмого вида, который ему уже с трудом удавалось скрыть, его однозначно радовало. И всё же как Александр ни старался, он не мог по-настоящему увлечься разговором. Атмосфера в доме, вмиг превратившаяся из гнетуще-безрадостной в приторно-весёлую, давила на него теперь лишь сильнее. Хотелось открыть окно, но тогда все замёрзнут. Хотелось курить, но с закрытым окном от дыма станет только тяжелее. Смоллетт чувствовал, что начинает задыхаться почти физически.       Тут Трелони вдруг встал со своего места и подошёл к книжному стеллажу, занимавшему одну из стен целиком от пола до потолка. Вытащив с полки какой-то старый обветшалый фолиант — Смоллетт не разглядел, — он с восторгом поднял его над головой.       — Поверить не могу, это же самое первое издание! — воскликнул он, глядя на Александра с детским восторгом. Затем его взгляд вернулся к полкам. — Да и всё остальное у вас тут, можно сказать, раритет. Вы не будете возражать, если я посмотрю?       Смоллетт покачал головой. Трелони со счастливой улыбкой достал другую книгу, открыл и быстро пролистал несколько первых страниц. К нему подошёл Ливси и тоже принялся разглядывать пожелтевшие от времени и пыли тома. Тут-то Александр и воспользовался моментом, чтобы улизнуть из гостиной и выйти на улицу, на свежий морозный воздух.       От резкого перепада температур нос тут же защипало, и на глазах снова навернулись слёзы. Смоллетт протёр их рукавом шершавого пальто, которое накинул, выходя, затем скатал комок снега в шарик и со всей силы зашвырнул в сторону моря — возможно, снежок даже долетел до кромки воды. Он хотел спуститься на берег, но решил не уходить далеко, чтобы Ливси и Трелони не волновались, если заметят его отсутствие. Но так он был бы ближе к Эйбу по крайней мере на несколько десятков футов.       В душе по-прежнему билась боль и, разумеется, злость непонятно на что, но все его чувства, которые ещё пару часов назад вгрызались в сердце острее любой пули, теперь начинали стихать и скрываться за пеленой банальной усталости. Хотелось заснуть крепко-крепко и проснуться только от прикосновений холодных рук Эйба, первым делом увидев его ласковую, но всё же слегка насмешливую ухмылку, подобную густому свету утреннего солнца. А что, если этого уже никогда не случится даже по менее романтизированному сценарию?..       От самых паршивых мыслей, которые только могли прийти ему в голову, Смоллетта отвлёк скрип шагов по заснеженному крыльцу — лёгких и каких-то неуверенных. Когда они только познакомились, так в его присутствии передвигался Грей…       — Я говорил доктору, что беспокоить вас, тем более без приглашения или хотя бы предупреждения, невежливо и даже опасно, но он меня не слушал. — Джим замолчал на секунду, затем сделал ещё пару шагов к Александру, который продолжал смотреть вперёд, на серое море. — Если вам совсем неприятно наше присутствие, лучше скажите прямо, как вы всегда это делаете.       Смоллетт передёрнул плечами, сложив руки на груди.       — Дело не в вас, — коротко ответил он.       — А в чём же?.. — Конец вопроса прозвучал как осечка, будто Джим решил, что спрашивать о таком неуместно, но сделал это слишком поздно. — Я могу что-то для вас сделать?       — Нет. — Немного помолчав, Смоллетт вдохнул и продолжил: — Если ты не заметил, «наша старая команда», как выразился доктор, сейчас не в полном составе.       — Бен Ганн наотрез отказался ехать на встречу с вами.       Смоллетт повернулся к нему — не резко, но мальчик всё равно вздрогнул, и улыбка сползла с его лица.       — Издеваешься надо мной, Хокинс? — продолжил Смоллетт размеренным ледяным тоном.       — Нет, нет, сэр, я просто… — затараторил Джим. — Я понял, что вы про Грея. — Он смущённо отвернулся. — Где же он сейчас?       Смоллетт глубоко вдохнул и с усилием разжал стиснутые от нового прилива ярости зубы.       — А кто этого рыжего чёрта знает. Где-то в море, как и большую часть времени. Надеюсь, цел.       — Может быть, он ещё придёт?       — Я бы не делал на это больших ставок.       Джим подошёл ещё ближе, так что теперь они стояли практически в одной линии.       — Знаете, — начал мальчик, — он мне как-то раз сказал, что мы все тогда остались живы только потому что вы своим поведением не допускали у нас даже мысли о том, что исход может быть иным. Я думал, слепая вера это совсем не про вас, но тут я с Эйбом согласен — ваша уверенность передалась и нам. Если вы перестанете ждать сейчас, то…       Джим поднял на него робкий взгляд и не отвёл его, даже когда Смоллетт посмотрел на него в ответ. Внутри у Смоллетта вдруг вспыхнуло что-то тёплое, совсем не связанное с Рождеством или с Греем, но всё равно приятное.       — Ты сильно повзрослел за то время, что мы не виделись, — сказал он, приподняв уголок губ в подобии улыбки.       — Это плохо? — удивился Джим.       — Если так прозвучало, то извини. Ты внимательный и смышлёный парень с блестящим потенциалом, которого, я не сомневаюсь, ждёт блестящее будущее. — Он пожал плечами. — Разумеется, если ты перестанешь лезть куда не звали и начнёшь слушаться старших.       Джим непонимающе вскинул брови.       — Вы так решили, потому что я догадался про вас и..?       — Отставить споры, юнга, что я тебе сказал. Лучше возвращайся в дом, а то совсем замёрзнешь. — Немного подумав, он обернулся к уже собравшемуся уходить Джиму через плечо. — И, если правда хочешь сделать для меня что-нибудь, отвлеки чем-нибудь наших друзей. Я хочу побыть один.       Джим с готовностью кивнул и скрылся так же быстро и бесшумно, как и появился.       Смоллетт отошёл от крыльца и взобрался на небольшой пригорок, после которого начинался резкий спуск к воде.       — Мы оба сейчас смотрим на одно и то же море, — прошептал он в ночную мглу, глядя на далёкий горизонт, скрытый за туманом и снежной дымкой. — Быть может, ты проклинаешь задержавшие твоё судно обстоятельства так же горячо, как и я. Впрочем, наверное, у тебя сейчас есть и более серьёзные дела. Я лишь надеюсь, что ты в порядке и в скором времени вернёшься домой. Это уже не будет моим рождественским чудом, но что это я всё о себе да о себе.       Настало время возвращаться и больше не ждать — это Смоллетт решил твёрдо и безоговорочно. Каждый шаг, отдалявший его от моря, давался с трудом. Заболело раненое плечо. Внутри — там, где раньше было сердце — теперь остался лишь сгусток ледяной пустоты. Без надежды, без веры и уже почти совсем без любви.       Едва Александр поднялся на крыльцо, его внимание привлёк какой-то шум со стороны торца дома — то ли шаги, то ли какой-то скрежет. Если это бродячая собака, пытавшаяся залезть в окно, стоило, наверное, пустить её погреться — хоть что-то полезное за день сделает.       Смоллетт обошёл дом и остановился, завернув за угол. В свете выходящего из гостиной окна, почти вплотную прижавшись носом к запотевшему изнутри оконному стеклу, стоял Абрахам Грей и, судя по всему, пытался разглядеть происходящее внутри.       Услышав приближающиеся шаги, Грей отлип от окна и повернулся в сторону Смоллетта. Его задумчивое лицо посветлело, он быстро подошёл к Александру, но, увидев его бледное ничего не выражающее лицо, снова перестал улыбаться.       — Да, да, я знаю, что едва не опоздал, но у меня есть оправдание… — начал Грей с нажимом, поднимая руки, будто для защиты.       Продолжать он почему-то не стал, хотя Смоллетт не прервал его ни словом, ни жестом. Он просто стоял неподвижно и молча, разглядывая его припорошённые снегом волосы (Эйб был одет в лёгкий китель, без варежек и какого-либо намёка на шапку) и борясь с желанием прикоснуться к нему, просто чтобы убедиться — это не призрак, а настоящий живой Эйб.       Грей тоже замер на месте и замолчал, как-то виновато и непонимающе глядя на Смоллетта. Александр вдруг встрепенулся и наконец заговорил:       — Ты почему в такой одежде лёгкой?       Грей, казалось, расслабился, услышав знакомые недовольные нотки в его тоне. И снова улыбнулся — наверное, чтобы сохранить баланс.       — На палубе жарко было, а потом — с корабля на бал. — Он указал на мутные фигуры Ливси, Трелони и Джима в окне. — Буквально.       Смоллетт часто заморгал — может быть, снежинка в глаз попала, а может, чтобы сдержать новую волну слёз. Торопился, значит. Значит, хотел успеть.       — Это правда ты? — спросил он хриплым шёпотом, на всякий случай спрятав руки в карманы.       — А кто же ещё, — просто отозвался Грей. Затем он вздохнул. — Прости, что задержался. Ты ведь и сам понимаешь, бывает…       — Бывает, — подтвердил Смоллетт, неотрывно глядя ему в глаза. На фоне искрящегося снега они как никогда походили на оправленные серебром изумруды.       — Значит, ты не обижаешься и позволишь мне присоединиться к вашему скромному семейному торжеству? — уточнил Эйб с лукавой усмешкой.       Смоллетт не ответил. Он чувствовал, что если скажет хоть слово, то всё, что он с таким упорством сдерживал весь день, хлынет наружу потоком позорных слёз.       С лица Эйба снова сплыло расслабленное весёлое выражение. Он подошёл к Смоллетту ближе.       — Эй, ты это чего?..       Смоллетт коснулся нижнего века кончиками пальцев, которые тут же намокли. Затем резко отвернулся. Холодная рука Эйба мягко и уверенно, будто это совсем ничего не значило, легла ему на щёку. И тут Александр сдался окончательно, накрыв его ладонь своей и прижав её к лицу.       — Я ждал тебя целый день, — прошептал Смоллетт, зажмурившись и позволив ещё двум слезинкам скатиться к подбородку. — Ни о чём больше думать не мог. Мне так стыдно за всё это, прошу, прости… Совсем не так я представлял себе нашу встречу, если она, конечно, произойдёт.       Грей обеспокоенно замотал головой, аккуратно поглаживая его шершавую кожу большим пальцем и стирая влажные дорожки.       — Неужели это всё из-за меня?..       Смоллетт шмыгнул носом, после чего предпринял попытку улыбнуться.       — Нет, это я сам по себе такой чувствительный, — всё так же глухо отозвался он.       — Не припомню за тобой сарказма, — тихо отметил Грей.       — Ну надо же как-то компенсировать твоё отсутствие.       — Можешь уже перестать — я ведь здесь.       Эйб коснулся его лица второй рукой, подходя ещё ближе, почти вплотную. Смоллетт наконец решился снова взглянуть на него — и та пустота, образовавшаяся у него в душе, резко и до краёв наполнилась его улыбкой, запахами еды из гостиной, от которых его ещё недавно тошнило, и звоном рождественских бубенчиков.       А затем Грей приподнялся на цыпочках, приблизившись к его лицу на считанные дюймы, и накрыл его губы резким поцелуем. Смоллетт едва успел вдохнуть, после чего его лёгкие словно парализовало. Закончился воздух, стихли все окружающие звуки, померкло мерцание свежего снега в свете окон. Остались только его запах, так близко и почти осязаемо, и тихий шелест сухих растрескавшихся губ.       Случилось чудо. На целых несколько секунд.       — Я… я поверить не могу… — выдохнул Смоллетт, когда Эйб отстранился от него, по-прежнему не желая отпускать его.       — Ну конечно, это ведь так ожидаемо, каждый свободный день бегать к ворчливому старику, к которому ты ничего не чувствуешь, — пожал плечами Эйб.       В ответ на это Смоллетт хрипло рассмеялся, схватил его за талию и закружил над землёй. Эйб ойкнул, испуганно схватив его за руки, а когда Смоллетт опустил его обратно за землю, недовольно поморщился.       — Ну куда ты со своим плечом такие трюки!..       — Не о том беспокоишься, — с улыбкой отозвался Александр, перебив его новым поцелуем.       — Ага, ещё я беспокоюсь о тех, кто сейчас у тебя в гостиной сидит, — кивнул Грей. — Как бы кто-нибудь из них в окно не выглянул.       — Не хочешь пойти с ними поздороваться? — усмехнулся Смоллетт.       Они вместе обогнули дом и вошли в коридор. На звук открывающейся двери все, кто был в гостиной, сбежались в прихожую и стали с радостным удивлением приветствовать Грея. Тот обнял Джима, который в этот момент со странной улыбкой поглядывал то на него, то на Смоллетта. Все вместе они вернулись за стол, после чего вечер продолжился, или, точнее сказать, наконец начался по-настоящему. А Смоллетт чувствовал себя на нужном месте впервые за несколько месяцев. Дом ведь там, где сердце. Грей как ни в чём не бывало пустился в рассказ о своём плавании, а Смоллетту теперь оставалось только дожидаться ночи и весь оставшийся вечер ловить его озорные и в то же время до дрожи ласковые взгляды, не имея возможности отвечать на них так, как хочется, и лишь стараясь не краснеть слишком ярко.       Через несколько часов, которые пролетели для него почти незаметно, гостям из Блэк Хилла пришла пора уходить.       — Я бы предложил вам остаться на ночь, но боюсь на всех места не найдётся, — сказал Смоллетт.       — Мы так и подумали, капитан, — с улыбкой отозвался Трелони, — так что не беспокойтесь.       Прощался с ними Александр гораздо теплее, чем здоровался (и совсем не потому что был рад их уходу).       — А ты, Грей, не собираешься домой? — спросил Ливси, уже одевшись.       — Что? — удивился Эйб. — Я же только пришёл.       Смоллетт почувствовал, как начинает краснеть, а слов в оправдание всё не находилось. Но к счастью, они и не понадобились — в ответ на реплику Грея все рассмеялись и лишь махнули рукой в знак окончательного прощания. Может, сказалось выпитое за ужином вино, а может, дружеская атмосфера. Так или иначе, эта реакция обрадовала Смоллетта не меньше, чем то, что теперь они с Эйбом наконец останутся вдвоём.       — А что, виски в этом доме не водится? — обиженно спросил Грей, когда Александр принёс с кухни два стакана и бутылку бренди.       — Обычно только в составе твоей крови, — хмыкнул Смоллетт, садясь рядом с ним на диван перед камином.       — Туше, — кивнул Эйб. Он вытянул ноги к огню и расслабленно откинулся на спинку дивана. — Идеальный вечер…       — Почти, — согласился Смоллетт. — Кое-чего не хватает.       Он встал и подошёл к камину, после чего снял с полки над ним два маленьких подсвечника, поставил на стол и зажёг свечи. Грей медленно приподнял бровь.       — Это ещё что такое? — посмеиваясь, спросил он.       — Не нравится? — Смоллетт перестал улыбаться. — Сам знаю, что глупо, но я просто…       Он вздохнул, так и не сумев подобрать правильных слов. А Грей придвинулся к нему и нежно поцеловал куда-то между щекой и шеей.       — Ничего, что ты делаешь, не глупо, — прошептал он Александру на ухо. — Особенно для меня.       Смоллетт повернулся к нему, поставив свой стакан на стол и приобняв освободившейся рукой Грея за талию, но тут вдруг вспомнил ещё кое о чём.       — Ох, я же забыл совсем…       Он снова вскочил с места и ушёл к камину, вернувшись с плоским предметом, завёрнутым в пергамент, и протянул его Грею. Эйб улыбнулся и тут же открыл подарок. В руках у него оказалась толстая тетрадь в мягкой обложке и с расчерченными листами. Эйб приоткрыл рот.       — Это…       — Когда-нибудь ты станешь капитаном, — пояснил Смоллетт.       — Мне бы твою уверенность, — смущённо отмахнулся Грея.       После этого он сунул руку в карман жилета и достал оттуда маленькую шкатулку, которую всё так же смущённо вручил Смоллетту.       Внутри оказался медальон с крышкой, хорошо Смоллетту знакомый — внутри был миниатюрный потрет его матери, последнее тёплое воспоминание из детства. Только в последний раз, когда Александр его видел, он не закрывался и висел на порванной цепочке. Теперь же всё это снова было цело.       — Ты починил его… — прошептал Смоллетт.       — Ага, — гордо отозвался Грей. — Сам причём.       Смоллетт с восторгом посмотрел на него.       — Ещё недавно ты был простым плотником!       — Подумаешь, — хмыкнул Эйб. — Я ещё и вышивать могу…       Смоллетт отложил подарок на стол и снова обнял Эйба, на этот раз крепко и бескомпромиссно. А Грей без тени недавнего смущения залез ему на пояс.       — С Рождеством, мой капитан, — прошептал он сквозь глубокий поцелуй.       — С Рождеством, мистер Грей, — улыбнулся в ответ Смоллетт.       С каждой секундой он обнимал Эйба всё крепче, прижимая его к груди, сердце в которой снова забилось чаще, только теперь Смоллетт больше не чувствовал себя виноватым за это.