часть 5
искусство
Всю неделю в Москве лил дождь. Град громыхал по крышам, играл в лужах, мочил тротуары, все больше загоняя Сонхва с стены его комнатушки. Куча стихов родилось в эти пару дней, не сырых, не мокрых, но тоскливых.
Как темное небо, что видно с колен, И яркие звезды- вспышки И круглые норки от маленькой мышки Поодаль костра полен Искусство живет пока я тебя вижу Пока розовый свет освещает глаза Пока ты в тонкую шею мне дышишь И руки связаны словно лоза — Нет, не то Пока ты в тонкую шею мне дышишь И руки связаны в форме узла. — Оно. Я не видел его уже неделю. Может он умер от туберкулёза, воспаления легких, пневмонии, насморка- легко простыть в такую сырость. Он одной мысли меня гложет, он может сейчас валяться и кашлять кровью, словно дрожащая собачка под капающей крышей. Пропал не только Хонджун, пропали все: не собирается больше круг, а в кабаке еле отыщешь пустую кружку пива. Надо проверить Уена, от него тоже нет вестей. Только эта мысль пронеслась у меня в голове, как я уже слышу глухой стук. На пороге стоит он. Промокший, ботинки в грязи, рубашка снова измята. — Выглядишь ужасно. — Знаю.— От Уена пахнет сыростью.— Пустишь? Я отхожу, пропуская его на голый пол. Тяжелыми, явно недовольными шагами, стягивая пальто, он садиться на кровать и кутает свое лицо в ладонях. — Что случилось? Может воды? — Я нахлебался дождя.— Голос скрипучий. Не поднимая головы, тихо рыча на связках, Уен бормочет что-то.— Это все Сан. — Всмысле?— Вода стучит об стакан и мои пальцы, замешавшиеся под струной воды, когда я резко обернулся. — Приезжали его родители, а меня он не предупредил. — И что в этом страшного? — Как тебе объяснить?— Уен трет свои глаза до посинения в роговицах.— Я не спрятался и даже не оделся. Они до сих пор там и не хотят меня ви.. Кому стихи?— Взгляд, только что поднявшейся головы останавливается на подоконнике со стопкой зачерканных листков. Наполненный до краев стакан, чуть ли не падает со стола, когда я бегу остановить его руку, но уже поздно. Тут должна быть умная мысль Но искусство закончилось раньше — Не суй свой корчавый нос в мои дела.— Листок мнется под ногтями, когда я со всей силой выхватываю его, черт. — Корчавый нос?— Резко, Уен смеется.— Ну и эпитеты. А ты что.— Уен по- доброму скалится на меня, мокрые волосы капают на бумагу, скоро от нее и места не останется.— Влюблен? Я молчу. Выхватываю листок и молча ухожу к стакану на столе. Как же по-детски. — И кто она? Дай мне первую букву я угадаю.— Уен мгновенно высушился, он легко умел заглушить проблемы смехом, всего-то надо было поскулить на кровати. Он садиться за стол и нарочито раздражительно опирается на локти. — А ты влюблен?— Я склоняюсь над ним, заслоняя собой желтый свет с лампы. — Да.— Уен не отводит глаз и улыбается. — Дай мне первую букву тогда. — Тогда давай я сразу первые три назову.— Медленно, подолгу открывая рот он произносит их.— С. А. Н. — Ты шутишь?— Мои лопатки разжимаются обратно, спина выпрямляется, а свет наконец-то падает на его глаза. — Ты совсем не понимаешь намеков.— Уен стучит себе ребром надони по лбу, но убирая, все так же ехидно улыбается.— Так какая первая буква? Мои губы дрожат. Куда подевалась вся моя смелость? Это Уен- мой друг, тем более он спит с мужчиной. Я боюсь. Боюсь, что я пишу ему стихи. Ведь когда-то только мечтал надрать морду, что со мной теперь? Я боюсь, что волнуюсь за него, боюсь, что слишком сильно запомнил его малиновый запах, боюсь, что думаю о нем всю эту неделю и боюсь, что он не думает обо мне. — Х. Скажи другое имя, пожалуйста, может Хан, Хенджин, Хваса, кто угодно, пожалуйста, будь глупым. — Хонджун. Я боюсь, что люблю его. Сам не знаю почему, но мои глаза начали накаляться, а горло болеть, словно я подхватил воспаление легких. Но это были лишь слезы. Какой же я некрасивый когда плачу. Мой рот сжался в кривую дугу, дрожа, пытаясь что-то выговорить, но вместо этого лишь всхлипывал. Я задрал голову, наверх, думал, что это поможет, думал, что Уен не заметит моих слез. Но Уен не глупый и не слепой, как я могу думать так о других. Я чувствую теплоту его рук, но я не хочу смотреть, он не должен видеть моих глаз, я не слабый, я- человек, я не слабый, но плачу так жалко. Я- человек, любящий другого, невероятно сияющего, раненного, в глупом клетчатом берете, по которому я так скучаю, с грязными волосами, с ягодным ароматом, маленького человека, красивее которого, я не видел до этого, того сильнее кого я никого не любил, если любил вовсе. — Мне страшно, Уен.— Я сдаюсь. Наклоняю голову в его сырые волосы, обнимаю за плечи и просто вешаюсь на нем.— Он ненавидит меня. Я, я— Я не могу говорить дальше, отговариваюсь в голове, что не хватает дрожащего голоса. Но знаю, что хочу сказать, все знают. — Расскажи ему. — Как я могу?— Голос ревет, нос мерзнет.— Я не хочу потерять его. — Будешь мучаться?— Уен заставляет меня замолкать. Хочется выйти под град в одной рубашке и умереть завтра. — Ты знаешь, собереться ли круг сегодня?— Я отлипаю от его головы, кулаками вытираю слезы. — Сегодня вечером в кабаке. — Собирайся.— Я хочу быть сильным. Дверь хлопает за нами, Уен не видел чтобы я ходил так быстро. Мы еле успеваем, мест уже нет, приходится стоять. Ноги трясутся, щеки обкусанны, вода с волос стекает мне на воротник. Читают стихи. Скучно, затянуто, бесчувственно. Я злюсь. — Сонхва, Сонхва! — А?— Уен отдергивает мой локоть. Брови домиком, нос ключеом, а глаза добрые.— Успокойся. Прочитаешь в спешке- ничего не получится. Проверь сначала все. Точно. Я расслабляю плечи и разжимаю кулаки. Надо проверить тут ли Хонджун. Я осматриваю макушки, но ярких не вижу, смотрю на туфли, но только мужские. Надо переставать искать его по одежде, а не по лицу. Осматриваю глаза и вижу, одни распахнутые прямо на меня. Ноги снова затряслись. Мне повезло, что в тот момент никого не было по середине, потому что я просто растолкал сборище пальто и выскочил. Я выронил где-то бумажку, да и черт с ней, черт со всем этим миром, если он возненавидит меня. Я никогда себя так не вел и, скорее всего, не поведу более, но! Черт с ним! Тут должна быть умная мысль, Но искусство закончилось раньше, А может его стало меньше, Но точно не стерлось в пыль. Оно живет одном человеке В зеленых глазах И ласковых снах, В забытом румяном лете, В обрывках с намеками фраз. Как темное небо, что видно с колен, И яркие звезды- вспышки И круглые норки от маленькой мышки Поодаль костра полен. Искусство живет пока я тебя вижу, Пока розовый свет освещает глаза. Пока ты в тонкую шею мне дышишь И руки связаны в форме узла. Тут должна была быть умная мысль, Но искусство померкло раньше. Песка черпать удается все меньше И не отличить больше серую пыль. И время скользит через тонкие пальцы, Скользит моя молодость В серые пропасти. Скользит, как иголка сквозь ломкие пальцы, В руках оставляя черную нить. Я пытаюсь запомнить сосновые рощи И теплую хвою, Что пахнет тобою, Кудряшки твои кошачие на ощупь. Искусство умрет сейчас вместе с тобою, Когда ты исчезнешь- Любви станет меньше. Я наконец подумаю головою. Жить значит быть живым, Но для меня значит быть твоим. Я тяжело дышу. Если бы не Уен, подхвативший меня за руку, то я бы точно упал прямо здесь. Я отдал все и не жалею, и пусть Хонджун хоть возненавидит меня, я просто буду благодарен тому, что люблю его. Я пересчитываю плитку, Уен тащит меня куда-то, но в моих глазах все темнеет, ноги еле справляются и запинаются о порог кабака. — Уен, я больше не буду мучаться.— Ветер смешанный с ливнем пробуждает меня. Я подставляю свои губы воде, глаза- свету бьющемуся через густые тучи. Но слышу частые вздохи, не мои, не Уена. Меня целуют. Держа мои бледные щеки в дрожащих ладонях, с зажмуренными глазами, нахмуренными бровями, наступая мне на туфли, явно стоя на носочках. Я не люблю это слово, но любые другие бы не подошли. Красиво Так, словно это наш последний раз, сквозь слезы счастья, горя- это не важно. И почему мне только не хватило смелости поцеловать его первым? — Сонхва, я.. я, прости меня. Намокший, совершенно маленький, хрупкий комок света стоит передо мной. В самом ободранном пальто, в рубашке, просвечивающей все ребра, с мокрыми перепуганными глазами. Я не хочу чтобы он плакал, только я могу страдать. — Сонхва,— Капли падают на его губы, на румяные щеки.— Я, я люблю тебя, я сам боюсь этого.— Его голос дрожит.— Я пойму если ты ненавидишь меня, мне страшно, но, но я не могу ничего с собой поделать, прости меня пожалуйста. Говрить «я тоже»- хучшее что я могу сделать на него, ведь я посвятил самый свой гениальный стих только ему, и двух слов, на которые у меня сейчас хватает сил, никогда не будет достаточно. Поэтому теперь я нахожу в себе смелость и целую его.