𝔦𝔫 𝔱𝔥𝔢 𝔱𝔥𝔯𝔬𝔞𝔱

Я всегда считала секс чем-то отталкивающим и неприятным. Со времён первого просмотра DVD-кассеты с подобным содержанием на чердаке моего дяди, наверно. Вероятно, виной тому были тугие застежки, рассыпанные гадюками по всему телу актрисы, крепкий ошейник на её тонкой шее, за который тянул актёр, сминая светлые волосы, гадко улыбаясь и кряхтя что-то на германском. Застывшие слёзы в её больших от боли и удушья глазах, заметные даже сквозь телевизионные помехи. Или виной тому стали глухие постанывания моего кузена Стивена, сидящего справа от меня с окаменевшей ладонью на вспухшей ширинке. Тогда мне казалось, что он просто необычайно рад внезапной находке, тайным плодом. В то время дядя строго запрещал нам лазать в коробки с маркерными пометками «Х», а выбранная кассета как раз хранилась в одной из таких. Я не спрашивала, как было на самом деле. Вместо этого я думала, что тётя приготовит на ужин и успеем ли мы ещё немного поиграть во дворе. Спустя годы, на уроках полового воспитания, я, конечно, узнала, что это было обычное сексуальное возбуждение. Может, даже с приставкой пере-. Лучше от этого знания мне точно не стало. В принципе едва терплю этот курс из-за похабных шуток одноклассников в стиле «у меня-то банан побольше будет, а?», которые затягивают лекцию про презервативы раза в три, четыре. Мисс Коллинз, преподаватель, только закатывает глаза, будто это сразу всех заткнет, конечно. Конечно нет, миссис Коллинз. Пересмотрите свои взгляды. Кстати о взглядах. Когда я смотрю на Люси, то думаю только о сексе, как бы смешно это не звучало. Она — его живое воплощение, апофеоз подобных желаний и женской игры. Памятник для мужских слюней. Мечта одеял и салфеток. Тонкие и короткие майки выжигающих цветов, не доходящие и до половины того, что должны прикрывать. Джинсовые юбки, иногда кофты, также укорочённые, с меховыми капюшонами, длинные сапоги. Пирсинг на нижней губе и, как я видела, бусина на языке. Но, несмотря на всё это, — Люси добрая и милая личность, невероятно грустный и одинокий человек. Она иногда говорит со мной во время большой перемены, без остановок. Пусть я и не отвечаю, ей, видимо, хватает лишь того факта, что я внимательно слушаю и киваю, а не сыплюсь желчью и нравоучением, подобно Марине. Или с кем ещё она общается. Люси забавно шутит и схоже говорит о сложных вещах, я не видела её без этой мягкой улыбки ещё ни разу. Сегодня мы сидим у фонтана нашей школы, Люси схватила меня за предплечье прежде, чем я успела скрыться в святую святых, обратно к верному мраморному приятелю. Я заметила лишь недоуменное, и немного расплывчатое от скорого шага, лицо ТК, выходящего из кабинета вслед за мной. Сегодня у неё поломаны ногти, потому что Брюс слишком наглый и много чего хочет, и вчерашняя дрожь на окрашенных в бледный цвет губах. Я смотрю, как зелень деревьев шуршит над нами, когда она начинает хныкать и извиняться за это. Чёрная тушь капает вниз, пока начинающее падать солнце гладит её светлые волосы сквозь острые ветки. Я едва касаюсь пальцами её дрожащей спины, потому что отец объяснял, что плачущим нужна поддержка, и говорю: — Да пошёл он. Люси добро усмехается, шмыгая, а её глаза блестят оранжевым оттенком, когда она смотрит на меня. И когда я смотрю на Люси в ответ, то вижу лишь живое воплощение так никому и не сдавшейся любви. От прямого взгляда мне вскоре становится дурно, поэтому я ускользаю, похлопывая, всё также, кончиками пальцев её макушку. Люси на это смешно фыркает в своей манере и называет «недотрогой».