Молчание ягнят

Ты ищешь себя в глазах других людей. Ты боишься одиночества. Боишься, что перестанешь существовать как личность, если все тебя покинут. Рей Аянами Чтобы быть счастливым, мне нужна… значимость. Я хочу что-то значить. Я хочу быть полезным, чтобы привлечь внимание окружающих. Синдзи Икари

— Важный ужин, — говорит Аделина, хмуря носик. Сесиль всё ждёт, когда у Аделины появятся морщины на лице — столько она гримасничает в негативном смысле, и всё было бы просто, но… Нет тела — нет морщин, помните? — Зачем ты согласилась на него идти? Мы могли бы улететь в тот же день. Зачем оставаться на день лишний? Сесиль пожимает плечами и делает себе косу. Вплетает в неё цветы и улыбается, только чуток рассеянно. — Почему бы и нет? Глазами Сесиль искала серёжки. Раз… не та пара. Два… другая, но не подходящая пара. Зелёные или синие? Сесиль приложила каждую руку к уху и повертела головой. Убрала зелёные и осторожно проколола уши. — Мне не нравились те вечера. — В книге-романе про Яну и Тсунаеши читалось, что Сесилия Шейдман обожала те вечера, те ужины, ведь они были одни из тех, когда муж не мог, прикрываясь работой, игнорировать её. И те же вечера были ненавистны, потому что собиралась вся Семья дона, все его Хранители, с которыми Сесилия ладила… не ладила. Сесилия с ними не ладила. — Да ладно тебе, — почти пренебрежительно бормочет Сесиль. Улыбается чужому отражению и красит ресницы. Не ради вечера, а ради себя. — Будет невежливо- — Будет вежливо и лучше тебе с ними вообще не встречаться. Все они падальщики. И монстры. Ты… ты не готова. Ты не подготовлена. Не против таких людей. — Я слышу беспокойство в твоём голосе, дорогая. — Ласково шепчет Сесиль. — Не бойся за меня так. Если мне что-то не понравится — я просто уйду, хорошо? «Уйдёшь?» — звучит у зеркала. — «Оттуда нельзя просто встать и уйти». Но вслух Аделина ничего не произносит. — Тем более, — улыбается Сесиль. — Ты мне ещё сказки на ночь обещала, помнишь? Нельзя нарушать данных обещаний. Особенно — если обещания даны друг другу, самим себе. Сесиль более и слова слышать об ужине не хочет, с умелым мастерством игнорируя каждое сказанное предложение Аделины. Улыбается вежливо, ждёт ужина и почти праведно ничего не ест, даже если сильно хочется — наестся потом. Правда… Аделина в чём-то оказалась права. Все эти ребята, кроме Ламбо, пытающего стащить крекер, были странными. Сесилия так и сказала: — Капец вы странные, — и заслужила удивлённые переглядывания, взрыв хохота от Сасагавы Рёохея, фальшивую улыбку Рокудо Мукуро, который исчезает первый, оставив вместо себя одну лишь Хром. — Не страннее чем любые люди, — пожимает плечами Киоко. Хана провожает равнодушным взглядом, лишь дёрнув губы в подобии ухмылки. — Я слышала, ты решила сегодня улететь? Вау. Как аккуратно, однако. Сесиль ловит тень на блюдце и почти нежно улыбается, подушечками пальцев протерев край тарелки. Был бы он острый — была бы на пальце кровь. Но тарелка не острая и крови никакой, так что ужин почти нормально продолжается под всеми этими внимательными взглядами. Сесиль нутром чует — они пришли сюда сытыми и теперь лишь имитирует, как минимум, некоторые аппетит. Потому что Шейд знает, как выглядит голод и как выглядит сытость. Эти люди, в большинстве своём, на голодных не были похожи, либо умели держать себя настолько хорошо, что даже синьора Савада этого не понимала. — Решил я, — мягко, но твёрдо говорит Тсунаеши, отрываясь от еды. — Что-то не так? — Ничего, — сразу же идёт на попятую Ханна. — Да я и не против была, — пожимает Сесиль плечами, ловя ехидную ухмылку Ямамото Такеши. — С чего бы мне расстраиваться? Тсунаеши принимается за еду и больше в беседе не участвует. Это использует Гокудера Хаято, пепельный блондин с ядрёными зелёными глазами, чтобы вставить свой комментарий: — Действительно, с чего бы? Вчера ты так мило послала нашего Такеши… Названный Такеши с фамилией Ямамото действительно был тем, перед кем Сесиль захлопнула дверь. — Я всё могу принять, но мошенник?! — Возмущается импульсивно, но наигранно японец, взмахнув вилкой. — Я был оскорблён до глубины души! — Я была в полудрёме, это инстинктивно вырвалось. — И часто в вашем доме тебе приходилось отвечать спамщикам? Отражение мелькает в бокале. Сесиль осеклась. Медленно прикрыла рот и немигающе посмотрела на Такеши. — Достаточно, чтобы выучить свою речь. — Ох, правда? Тогда могу я себе представить, что- — Такеши. Голос Хибари звучит резко и твёрдо, и после него Хранитель Дождя действительно, мимолётно переглянувшись с братом, поднимает руки вверх в покорённом жесте и смеётся. — Шучу я, шучу… А в самом голосе — угроза. Хибари Кёя. Ещё один интересный персонаж. Аделина помнила, как самолично лишила его слуха. К сожалению — не жизни. Ведь с потерянным слухом этот зверь стал ещё опаснее, чем когда был цел. Большая ошибка Сесилии Шейдман. — Куда планируешь поехать? — Интересуется Миура Хару, проглотив целый ролл. Сесиль пожимает плечами и смотрит на мужа. Тсунаеши, отложив палочки с рисом, говорит какое-то заковыристое название, которое должно что-то значит, но Сесиль ничерта не понимает и это её совершенно не заботит. — О-о-о… там такие пляжи! Очень советую массажиста одного, такой умелый! — Знаем мы, какой он умелый. — Хихикает Киоко, кинув хитрый прищур. — Лучше к нему не ходи. Тот ещё балбес. И трепет он языком в основном. Хаято что-то шепчет на ухо Такеши и они переглядываются. Хром, тихо, но непоколебимо вмешивается: — Зато какой у него язык… И краснеет. Девочки хихикают и Сесиль улыбается даже почти искренно, не замечая острый взгляд Рёохея, тут же замеченный Тсунаеши. Савада поднимает бровь. Сасагава качает головой и тут же обращается в беседу. — Есть один инструктор по ЭКСТРИМальным прыжкам в воду! Ты просто ЭКСТРИМАЛЬНО ОБЯЗАНА попробовать во время отпуска! «Заключения», «ссылки». Для мафии это было бы более значимое слово — Хорошо! — Воодушевляется щебечет Сесиль и бросает взгляд на часы. Ахает и оборачивается к мужу, почти неторопливо говоря. — Ужин для меня закончен, дорогуша, куда мне идти?.. Хаято застывает с палочками у рта. У Такеши застывшая на лице улыбка, и даже Ламбо оборачивается, прекратив воевать с Миурой Хару за добавкой чего-то сладкого. Аделина не могла явиться в отражениях, боясь быть засеченной хранителями Тумана, но она прекрасно слышала — она знала, знала ведь что Сесиль нельзя пускать на этот ужин!.. Она ужасно не готова. Кто смеет говорить об окончании, кроме Великого Неба? Хранители смеют и лишь в этом поколении, пусть традиции это и запрещают. Воскресный ужин — единственный приём пищи, когда вся Семья собирается вместе. Тсунаеши откладывает стакан в сторону, языком слизав с губы каплю воды. Добродушно улыбнулся на настороженные взгляды и улыбки хранителей, умильно глянув на жену. Он обожал рушить вековые традиции. И ещё больше обожал, когда их рушил кто-то другой. — Действительно, — отвечает он, поднимаясь с места. Служанка, подающая еду бросает на них быстрый взгляд, надеясь не быть замеченной. Глупость полная. К концу ночи об этом инциденте узнает Тимотео. Никак не может отделаться от своей привычки контроля. — Можете продолжать ужинать. Я провожу жену и в кабинет — бумаги не ждут. Своё слово Савада сдержал и сразу же после почти прерванного ужина Сесиль действительно ждал самолёт. — Наверное, ты можешь попросить меня остаться и я не смогу этому воспротивиться сейчас, — задумчиво произнёс Тсунаеши, накидывая ей на плечи своё пальто. Сесиль как была в платье — так в нём и вышла, а чемодан принесла Марисоль. Правда, о самих вещах Сесиль не вспоминала, малодушно скидывая бытовые проблемы на Марисоль, а та — на слуг, если уж совсем что-то из ряда вон выходящее. — Да я не то чтобы спешу остаться, — безразлично пожала плечами Сесиль. Заглянула ему в глаза и умильно улыбнулась. — Да ладно, не кипишуй. Я знаю, что про мой уезд ты говорил, потому что и впрямь так думал, а сказал только потому что вымотался. Я не против, если честно. Сесиль поёжилась, натягивая чужую одежду. Тсунаеши помог с пуговицами, внимательно и медленно застегнув их все. Что-то горячее переходило от него к ней и только сейчас бывшая Шейд догадалась — это было пламя, та неведомая зверушка, приятно греющая внутри. Сесиль чувствовала себя кувшином, а Савада был той водой, не имеющей формы. И лишь вливаясь в неё, всё находило правильную форму. Так было… вернее? Так было правильно. — Тем более, — вздыхает громко Сесиль, укутываясь. — я приеду ближе к весне по нашим общим расчётам. Тепло, солнышко, море… И сейчас я лечу на море и солнышко! Кто откажется от бесплатного отпуска? Эта «аристократическая» бледность мне совершенно не идёт. И она даже вытянула руки, мол, вот, смотри! Подаренная карточка приятно грела карман. В голове звучал заученный наизусть номер мужа и Хаято на всякий случай, а слова «Ты можешь заняться, чем хочешь» грели душу. — В Италии тепло, — почти ласково спорит Тсунаеши и ловит укоряющий указательный палец, покачивающий в знакомом жесте. А-а-а! Говорит палец. — И море тут тёплое, — саркастично спорит Сесиль; ей такой тон совершенно не идёт, но Тсунаеши не обращает внимания. Лишь раскидывает руки в стороны, и Сесиль доверчиво льнёт к нему грудью, обхватывая руками за шею, случайно царапая голую кожу. На крыше ветер холодный, но Сесиль одета, а Саваду греет изнутри пламя и всё хорошо, чтобы застыть и постоять вот так, в совсем не неловких объятьях. Сесиль доверчиво закрывает глаза и носом дышит в мужскую шею; Тсунаеши пришлось наклониться, а разница в росте показалась действительно значимой. Сам он, вдохнув шампунь своей жены, лишь успокоено утверждает про себя, что как только Фальконе выйдут из игры, он вернёт Сесиль обратно. Или прилетит к ней сам; не хотелось так подставлять её, ещё не готовую нести ответственность за многое в Вонголе, как его жена. А сам вдруг открыл глаза и немигающе посмотрел на близнецов-телохранителей, ту девчонку-Марисоль и пилота. «Если что-то случится», — говорят его глаза. — «Вас даже в Аду достанут. Слово Вонголы». И лишь завидев выверенные кивки близнецов из отряда Хибари, включая дрожащую фигурку горничной и понимающего взгляда Романо — пилота с Польши, отряд Такеши, — успокаивается и позволяет задержать жену в руках чуть дольше, чем требовалось. Шепчет ей на ухо: — Говори и звони, если случилось что, я разберусь. А сам надеется, что Сесиль умеет различать проблему между сломанным ногтём и нападением. — И не надейся, — выворачивается из его рук Сесиль с победоносным выражением лица. А затем шкодливо произносит, буквально забегая сразу же в самолёт. — Я и не собираюсь скучать, ведь времени у меня не останется, мой дорогой Папочка! Тсунаеши застывает. Самолёт — поднимается. — П… папочка?.. (Он думает, что она будет скучать; она о нём и не вспоминает. Ну до чего же иронична судьба, не правда ли?..) «Ну вот сущее же дитя», — выдыхает Аделина. Будь у неё простое тело, проблем было бы меньше. Впрочем… Аделина наблюдает за слугами в этом коттедже, смотрит через водную гладь за Сесиль, что отдаётся радостям жизни, ни о чём не задумываясь. Гражданская идеалистка. Её, Аделины, идеалистка. Её человек. — Это не выглядит безопасно, — говорит Марисоль, и чёрт возьми, она как никогда права. Это не безопасно. Это никак не выглядит безопасным! Мама дорогая, родненькая… Аделина привыкает к ножам в рукавах, к яду на ногтях, к милым фальшивым улыбкам. Сесиль — полная тому противоположность. Да, она может лгать, может изворачиваться, но ей становится быстро стыдно, и она не стесняется просить прощения, если действительно считает, что виновата. (Больничный запах раздражает, бесит, въедается в кожу, и Аделина с выражением презрительно-снисходящей провожает людей, которые не осознают, почему огибает часть пустого коридора. Они толпятся, наступают друг на друга, но огибают место её духа, её призрачного тельца. — Фу-у-ух, долго ждала, да? — С рывком из толпы вырывается Сесиль, виновато улыбаясь. У неё холодный пот, скатывающийся по вискам, непоколебимые глаза и дрожащие руки, прячущиеся в карманах штанин. — Прости-прости, док Ренар меня задержал. — Понятно. Хотелось бы сказать больше, но у Аделины есть гордость, переросшая в гордыню. Она проматывает утреннюю ссору и не считает себя виноватой. Это ведь она, Сесиль, не поняла её, так почему именно Аделина чувствует неудобство? Раздражение подливало и то, что Сесиль упрямо делала вид, будто не помнила о их споре. Но как она могла не помнить, если сама Аделина никак не могла её забыть?.. Жуткая неправда. Несправедливость. — …и ты меня совсем не слушаешь, верно? — С тем же тоном, что не отличить от рассказа, продолжает свой говор Сесиль и это сбивает столку. — Слушаю. Отрицает Аделина. — И о чём же я говорила? — У тебя голова кружится, слабость в теле и тебе надоели эти тестирования и любопытствующие взгляды врачей. Я могу напугать их до икоты. Хочешь? — Люди не совсем так извиняются, — лёгким тоном продолжила Сесиль, после лёгкого кивка. — Я не- — Не отрицай, пожалуйста. И кто тут статная леди, а кто оборванка в больнице? Сесиль затыкает её словами так ласково, что и злиться даже не хочется. — Да, мы поссорились, — прямо говорит Сесиль, игнорируя скользящие по ней взгляды, полные неприязни, недоумения, безразличия. — Ну и что? Все ссорятся. Главное потом помириться и понять друг друга, разве не так? — Ты наивно рассуждаешь. Но, однако, верно. Аделина эти слова не могла сказать. — Но зачем тогда нам рот, если не говорить? — Наивно спросила Сесиль. — Если ты не можешь донести свою мысль до другого человека, на кой-чёрт тебе вообще язык? Мы поссорились, ты извинилась, я извинилась и каждая из нас была по своему не права. И по-своему — права. Разве не так?) — Да ладно тебе, — махает легкомысленно рукой Сесиль. Наверное, подобную дурость и легкомыслие Аделина бы никому не простила. Мир вокруг неё — это убийцы, это окровавленные тела, а не лишь руки, это грязные души. Сесиль в этом мире, в её воспоминаниях — кривое зеркало Сесилии Шейдман. Светлая, не наивная, но не далеко от неё ушедшая. Сесиль легче махнуть рукой, широко улыбнуться и дать пропасть в себе, своей заботе. — Это всего лишь прыжки! Что может быть тут страшного? — Несколько метров до воды с вами не согласятся, синьора. — А мы их слушать не станет. Ну так что? Ты со мной? — И заигрывающие подмигивает глазом. Сесиль не разрешают прыгать с парашютом, поэтому она идёт прыгать с тарзанкой прямиком в воду; у Вонголы странная логика, если обсуждать честно. Прыгать с высоты — опасно, и ей это не разрешают. Всё ещё думают, что она может забеременеть. Прыгать с высоты в воду тоже опасно, но ей разрешают, словно труп выловить в воде легче, чем соскрести с земли непонятно где — это где она выпрыгнет ещё, да и звери к тому моменту могут растаскать косточки по кусточкам. Весело, что сказать. — Я с вами, — тоскливо соглашается Марисоль. Если уж и умирать, то вместе с Сесиль; Марисоль знает слухи, знает предания и как-то раз видела силу одного лишь Хранителя. Она не хочет чувствовать на себе пытки, не хочет чувствовать боль и наказания за то, что не присмотрела за странной, двойственной госпожой. Странной — это верное слово, пожалуй. Неправильной — ещё более подходящее слово. Но «странная» — верное. — Прекрасно! — Сесиль хлопает в ладоши и кидает взгляд; её двойственность — поведение ребёнка и взгляд госпожи. Она говорит и предлагает, но взгляд — взгляд её не подразумевает отказа. Будь Марисоль лет так на пятьдесят старше, то сравнила бы с Оттавией. Первой женщиной — донной в правящей Семье. Но Марисоль не была старше на пятьдесят лет, а потому и не могла сравнить, и лишь устало вздыхает, чтобы подойти ближе к инструктору. У Сесиль закрытое платье-купальник, воинственная поза и твёрдый взгляд. Она улыбается широко, как улыбаются только дети — без единой мысли, потому что весело, потому что хорошо. — Позвольте перепроверить оборудование ещё раз, — говорит милый синьор, говорящий обращаться к нему как к мистеру Паку или просто Паку. Он не работает на Вонголу, но у него есть милая жена и ещё более милая дочка, а сам мистер Пак очень любит жизнь, чтобы по прихоти своевольной девчонки этой жизни лишиться. «Хрустальная роза», — мелькает у Сесиль в голове. Она знает, что они просто не понимают её, но они и не обязаны понимать, и от этого немного тошно. Ей бы хотелось понимания… и тогда приходит Аделина. — «Или ваза. Тоже — как вариант». Любуйтесь как хотите, но ваза эта исключительно для смотрин и хвастовства. — Да что там проверять? — Улыбается Сесиль, а затем хватается за верёвку. — Нечего проверять! А теперь, позвольте и- ааааааааАААААААААААААААААА! Сесиль хватается за верёвку, запрыгивает на дощечку и летит, крича от радости, восторга и адреналина — пальца она разжимает прямо над морем и с громким всплеском падает в него. За долгое время она впервые чувствует себя действительно такой… такой… такой живой. (они действительно не понимают, как она нуждается в подобных напоминаниях).