***
Я проснулся в холодном поту, сердце бешено колотилось, ее крики и слезы все еще звенели у меня в ушах. В камере, казалось, эхом отдавались звуки моего крика и ее плача. Выражение страха, как у Розы, так и у моей матери, теперь горело в моих глазах и издевалось надо мной каждый раз, когда я пытался их закрыть. Излишне говорить, что я не спал всю оставшуюся ночь. Все, что я делал, это пялился на потолочные плитки. Все, о чем я мог думать, был мой отец. Воспоминания о том, как он угрожал моей матери и нашей семье, стали саундтреком к образам, промелькнувшим в моем сознании. Синяки на маминых руках и длинные рукава, которые она носила даже в середине лета, чтобы скрыть их от нас как можно лучше. Я наблюдал, как на протяжении многих лет на ее шее появлялись синяки, но они были заметны еще до того, как я узнал о их последствиях. Из-за этого она всегда носила волосы распущенными и спадающими на плечи. Я даже вспомнил несколько раз, когда видел, как моя бабушка помогала маме лечь в постель, ошеломленной и будучи явно в бреду из–за его укуса, и даже тогда она твердила о большем — что она любит его! — в ее вызванном эндорфином блаженстве. И были времена, когда мы помогали ей, потому что мама была слишком измучена его побоями, чтобы ходить самостоятельно. Я мог видеть, как Роуз страдает от всего этого из-за меня. Синяки, укусы, мольбы, побои. Я мог видеть это так четко, потому что я уже заставил ее пройти через все это. Я всегда знал, что во мне есть какая-то частичка его, но я всегда старался запихнуть это глубоко в тайники своего сознания. Даже когда меня учили сражаться, я совершенствовал свой самоконтроль так, что ограничивал этого ужасного зверя только полем боя и тренировками. Я никогда не думал нападать на кого-то в гневе, тем более на женщину, но я сделал именно это. Дважды. Я ударил Василису наотмашь на том складе. Это было легко сделать, и я помнил, как делал это просто для того, чтобы заставить ее замолчать. Другой причины не было, это был просто удобный способ удержать ее от дальнейших разговоров. Но я не только дал Роуз пощечину, но и толкнул ее и обозвал ужасными словами. Я оскорблял ее всеми мыслимыми способами…точно так же, как мой отец поступал с моей матерью. Почему-то, по крайней мере в этот момент, это казалось хуже, чем быть стригоем. Возможно, я мог бы почти списать некоторые свои действия на то, что я другое существо, как настаивали Роза и Василиса. Но теперь я мог ясно видеть, что мое пробуждение только что позволило мне высвободить то, что уже было там. Я был сыном своего отца. Я был таким же, как он. Я был таким же жестоким ублюдком, как и он, и даже с возвращением моей души ничто не могло изменить кровь, которая бежала по моим венам.***
На следующий день они оставили меня с одним охранником. Я был удивлен, но больше тем, с кем они меня оставили, чем тем фактом, что это он был один. Я также немного волновался, так как именно он привел Роуз прошлой ночью. Кто мог сказать, что он не предаст меня снова? — Михаил, — это было краткое признание, но самое большее, что я был готов дать в знак приветствия. — Страж Беликов. Рад снова тебя видеть. — Я не страж, — он был единственным, кто когда-либо называл меня так с тех пор, как они задержали меня после битвы, и это казалось невероятно снисходительным, учитывая все обстоятельства. — Я уважаю Роуз. Роза уважает тебя. Следовательно, я тоже тебя уважаю. — Никто из вас не должен уважать меня. — Ну, тогда, может быть, ты даешь мне надежду, — он посмотрел на меня с легкой улыбкой, и у меня не хватило духу сказать ему, что было бы лучше молиться, чтобы Соня умерла, чем надеяться, что он сможет «спасти» ее. В таком типе существования не было спасения. Поэтому я ничего не сказал. По крайней мере, до тех пор, пока вопрос, который начал гноиться у меня в голове, не разросся настолько, что я больше не мог сидеть спокойно. — Почему ты это сделал? Зачем ты привел сюда Роуз? — Потому что она отчаянно хотела увидеть тебя, Дмитрий. Можешь себе представить, как она волновалась? Разве ты не хотел бы увидеть ее, если бы все было наоборот? Если бы она была в той камере, разве ты не перевернул бы небо и землю, чтобы убедиться, что с ней все в порядке? И снова я промолчал, потому что знал, что даже сейчас я бы так и сделал. Возможно, я не люблю ее, возможно, я даже отдаленно не достоин любить ее, но я должен был бы убедиться, что с ней все в порядке. — Я знаю, что если бы Соня вернулась, я бы бросил все, чтобы снова быть с ней. Роза… — он глубоко вздохнул, прежде чем продолжить. — Она отказалась от всего, чтобы быть с тобой, Дмитрий. Я говорю это не для того, чтобы обвинить тебя в чем-то, но она заслужила увидеть тебя своими глазами. Моя нога быстро постукивала по полу, и костяшки пальцев хрустели, когда я разжимала и разжимала их. — Что ты имеешь в виду, говоря «она отказалась от всего»? — Я имею в виду, что вчера пришли официальные документы. Они назначают принцессе Василисе постоянных стражей, а Роуз будет переведена на канцелярскую работу по крайней мере на следующие пять лет после того, как она закончит свою неделю работы на территории. Если не произойдет крупномасштабной чрезвычайной ситуации, у нее долгое время не будет причин прикасаться к своему колу. Моя голова опустилась, упав на руки. Я погубил ее. Она так усердно работала, а теперь из-за меня все кончено. Желание закричать — на нее, на меня, на вселенную — снова подступило к моему горлу, но даже этого было бы мало, потому что сдерживалось реальностью, что это ничего не изменит. Я бы только продолжал делать ее жизнь хуже. Как будто я не мог быть более эгоистичным, мой разум сразу же обратился к светлым пятнам в новой ситуации. Главным образом, что мне не пришлось бы видеть ее изо дня в день. Если бы она была занята административной работой, ее бы не было рядом с Василисой. И если она не была рядом с Василисой, то и со мной ее не было. Был момент слабости, когда я подумывал нарушить свою клятву Василисе, если это позволит Розе охранять свою лучшую подругу и держать их вместе, но я знал, что не смогу. Я был обязан принцессе своей жизнью, и мое существование было бессмысленным без этого обещания защитить ее. Втайне, была также небольшая мысль, что, по крайней мере, за письменным столом Роза будет в безопасности от любых других демонов, подобных мне.***
В конце концов, Михаил ушел, и его заменили другие стражи. Я начал привыкать к двум мужчинам, которые наблюдали за мной большую часть времени, даже если я не знал их настоящих имен. За последние три дня они стали довольно прочной частью моей жизни. Другие случайные люди заменяли их, когда они были вне смены, но они всегда возвращались. Так что то, что кто-то, кроме них, пришел после ухода Михаила, немного вывело меня из равновесия. Было, однако, небольшое ноющее чувство, что я знал этого нового рыжеволосого мужчину, но я не мог вспомнить его имя. Я на мгновение задумался о том, чтобы спросить его, но это казалось пустым вопросом, когда все, что я действительно хотел знать, — это где мои обычные стражи. Конечно, почему я вернулся к двум охранникам, когда всего час назад одного, по-видимому, было достаточно, тоже было довольно близко к моему уму. Однако вряд ли мне следовало комментировать решения Совета стражей, когда речь шла о том, чтобы держать меня взаперти. — Я должен признать, это было довольно удивительно, — их разговор начался до того, как я смог разобрать их слова в коридоре, и продолжался, когда они устанавливали свои часы, не более чем молчаливым кивком в знак признания в мою сторону. — Я никогда не видел ничего подобного, — знакомый начал смеяться. — От нее? Честно говоря, я не удивлен. Очевидно, она была настоящей бунтаркой в школе. Я был бы готов поспорить на деньги, о которых они говорили… — Хезевей? Да, эти учителя заслуживают медали за то, что выучили ее, — он дважды постучал по решетке. — Беликов, ты же знал ее в школе Святого Владимира, верно? Была ли она такой же нарушительницей спокойствия, какой ее все изображали? Должно быть, я смотрел на него несколько секунд, и на несколько секунд дольше, чем следовало, прежде чем ответить. В свою защиту скажу, что это был первый раз, когда кто-либо из здешних стражей, кроме Ганса или Михаила, действительно заговорил со мной. — В разу хуже, — мужчина с рыжими волосами (почему я не мог вспомнить его имя?), казалось, ждал большего, но я не был склонен говорить что-либо еще. Мои воспоминания о Розе, особенно те, которые остались незапятнанными с нашего прошлого времени, были драгоценны. Я не хотел раздавать их незнакомым людям. — Ммм, — промычал другой парень, полностью игнорируя меня и привлекая внимание своего спутника. — Держу пари, что так оно и было. Взрывная, плохая девчонка. Это заставляет задуматься, понимаешь? Его инсинуация была густой, грязной и отвратительной, как сточные воды. — Чувак, Хендерсон… серьезно? Клянусь, у тебя нет стыда, когда дело касается женщин. Она с Ивашковым. — Как долго это может продолжаться, на самом деле? В конце концов он собирается отшвырнуть ее в сторону. Да, ходят все эти глупые слухи о том, как они вместе сбежали в Вегас, но ты же знаешь, какие все эти морои. В конце концов им становится скучно, особенно членам королевской семьи. Его папочка, вероятно, познакомит его с хорошенькой маленькой девочкой из клана Вода или Конта в следующем месяце. Я буду рядом, чтобы утешить Роуз, когда он это сделает. Очевидно, обо мне давно забыли, поскольку они продолжали свой разговор, не обращая внимания на мое присутствие или, возможно, просто не проявляя к нему интереса. — Станешь утешение? — Если это утешение приходит с удобным матрасом, под несколькими удобными простынями, без всей этой неудобной одежды…ну, кто я такой, чтобы отказывать ей? Скажи мне, что ты бы не поступил так же, Филлипс. Ну же, ты же ее видел. Филлипс. Дэниел Филлипс. Теперь я вспомнил его. Я познакомился с ним около года назад, когда жил здесь. Мы спарринговали. Я выиграл со счетом 2:1. Возможно, пришло время для матча-реванша. — Все ее видели. Я также видел ее на ринге и могу сказать вам прямо сейчас, что она могла бы надрать тебе задницу, не вспотев. — Значит, ты бы не рискнул, если бы она предложила? Последовала долгая пауза. Слишком долго. — Так и думал, — засмеялся Хендерсон. Да. Я бы определенно был готов к матчу-реваншу. — Любой, кто готов встать перед заседанием Совета, поспорить с политическим положением правящего и назвать королеву «ханжеской сукой», — это тот, кого вам, вероятно, следует больше бояться, чем возбуждать. Внезапно тот факт, что двое мужчин обсуждали Розу, как неандертальцы в брачный сезон, стал незначительным. По крайней мере, по сравнению с тем, что они только что сказали о Розе, снова бросившейся в самую гущу неприятностей. Преследовали ли ее неприятности или она следовала за неприятностями, было неясно. Я думаю, что грань давным-давно полностью размыта. Что сейчас имело значение, так это то, что Роуз, по-видимому, снова оказалась в самой гуще событий. Я не мог задавать больше вопросов, не привлекая к себе внимания снова, и на самом деле я не хотел присоединяться к их грубому и почти варварскому обсуждению ее. Я, затаив дыхание, ждал дополнительной информации, любой информации, о ней. С ней все было в порядке? Что они с ней сделали? Была часть меня, которая задавалась вопросом, имело ли решение Совета какое-то отношение ко мне и моему заключению, и именно поэтому она была такой страстной и разгоряченной в своей борьбе, но если бы это было так…что ж, это не сулило мне ничего хорошего. Почему это было тогда, вместо того, чтобы молиться за меня и мое будущее…Я молился за нее?***
Я слышал, как суматоха нарастала до поздней ночи. Рассвет должен был наступить менее чем через час, но вместо того, чтобы во дворе воцарилась тишина, когда люди расходились по домам, казалось, что в воздухе гудит электричество. Что-то происходило. Или что-то должно было случиться. Я просто не был уверен, что именно. Как бы я ни ценил свое одиночество раньше, невозможность получить информацию, когда я этого хотел, была чертовски неприятной. Время от времени я слышал потрескивание радио Хендерсона, но оно было недостаточно четким, чтобы я мог что-нибудь разобрать. Даже ему иногда приходилось вслушиваться. Я предполагаю, что подземный бетонный бункер был отличным местом для заключения, но не очень помогал коммуникации. Что бы ни происходило, меня это явно не касалось. Большинство вещей не имели значения, если только они не были ограничены этой камерой или, самое большее, стенами тюрьмы. Так что представьте себе мое удивление, когда Ганс снова спустился вниз с наручниками наготове и улыбнулся. — Готов увидеть солнце?