Субботы врача и пациента.

Когда произошёл срыв? Срывов было уйма, но Филипп помнил тот день, когда он сдался. Когда сил не хватило доползти до ванны после очередного избиения Сергеем. От него несло дешëвой водкой, наверное, фунфыриком. Черных заплакал, подбирая под себя ноги с синяками. Такие жëлтые. Было больно от того, что отец сейчас завалился на кровать без всяких лишних мыслей о сыне, и преспокойно заснёт как минимум до завтрашнего вечера. Первый порез появился с тех времён. Черных делал себе простой салат из огурцов и помидоров и нечаянно порезал ладонь ножом. Кровь закапала всю разделочную доску, а глаза заинтересованно за этим наблюдали. Было больно, он и не спорил, но… После боли, которая прошла на удивление быстро, пришло какое-то странное чувство расслабления. Он, как пробовали делать это все, аккуратно слизал кровь с ладони, с тех самых «линий любви и удачного будущего», которые рассматривают разные шаманки и гадалки. Перед тем как ложиться спать, Фил надавливал на свои ярко-жëлтые синяки. Они отзывались на это болью, а после перетекали в лëгкое щекотание. Было приятно. Было приятно?.. — Поговори со мной. — Черных обращался к пустоте. В ней он видел своего друга. Да больше было и не с кем. Фил не хотел произносить имя матери, не хотел общаться именно с ней. Иногда он его забывал. — Как прошёл твой день? Черных грустно выдохнул, но, изменив голос на более грубый и тихий, дал ответ: — Как всегда паршиво. Эта женщина меня доконает. Ты знаешь, что она выкинула в этот раз? Фил устало улыбнулся, рассматривая потолок. Диалог продолжался. Черных смеялся над историей про какую-то женщину, которую придумал сам, смеялся и мотал головой над его шутками, которые пошутил сам. Он так одинок? Да нет. Нет же. — Может, перестанешь? — Голос был уже не парня. — Ты устал. Спи. Черных не удивился. Голос приходил к нему часто, да, конечно, неожиданно, но он уже приелся. Фил нахмурился на его грубые слова. — Сегодня ты какой-то злой, что-то случилось? — Ты случился, Фил. Ты сошёл с ума. — Голос будто ткнул пальцем в лоб Черных, прижав его к стенке. Как холодно. Обычно он развлекался. Обычно он не упоминал о положении и проблемах Филиппа. Черных сам просил забывать. Хотя бы на пять минуточек. — Сколько мы будем так с тобой сидеть. Ты стал такой грязью. Ты проблема для всех. Хватит уже! Ты разговариваешь с тем, кого нет, и о том, чего никогда не было и не будет. — Но мы же хорошо общались. — Филипп расстроенно посмотрел на окно, за которым бушевала метель. Снег летал по улицам, ветер морозил лица людей. — Общались. — Голос фыркнул. — Ты сдохнешь, и даже я не вспомню о тебе, потому что нахожусь в твоей голове. Мы все тут плод твоего воображения. Серьёзно, Фил, динозаврик Пирс? — Но он был со мной с самого детства, когда мама умерла. — Голова поникла, и его не волновал тот факт, что он отчитывался перед собой же. — Фил, какая разница. В скором времени ты сдохнешь, если сделаешь надрез глубже обычного. Помрëшь и никто даже не заметит. Хватит, прекращай. Хватит быть таким треплом. Кто будет плакать по тебе, как ты по маме. Кто будет сожалеть? — Я не сожалел, ты знаешь это. — Черных отвернулся в другую сторону, к стене. Будто сел спиной к собеседнику. — Что, ты хочешь уйти, да? — Я тебе не об этом говорю, твою мать! — крикнул голос, крикнул так сильно, что Филипп зажал уши руками, недовольно жмурясь. — Просто прекращай. Начни всё заново. Кинь ты этого чмыря и уедь отсюда. Ты же можешь, ну же! Забудь нас всех. Сожги мосты. Филу было тяжко чувствовать себя ненужным дома, попадая под тяжëлые кулаки своего отца. Парня убивало гоготание одноклассников и их гнусные шутки в его сторону. Все косились на него. Никто не жалел его. Даже соседи плохо отзывались. Его динозаврик, которого он прозвал Пирс, был совсем маленьким и уверял его, что тот его самый лучший друг навсегда. Что он очень ему нужен. Когда Черных резался, первым и, наверное, единственным, кто приходил его останавливать, был Пирс. Теперь его пришлось бы отпустить? Нет. Ни за что. — Фил, да ты правда помрёшь так, — устал доказывать голос. — Я не могу уйти, пока ты этого не захочешь. Ты уже давно сошёл с ума, так не заходи дальше. — Это моё дело. Ты моё воображение, так делай, чего хочу я. Черных накрылся одеялом с головой и прикрыл глаза, больше не желая слушать голос. Пусть уходит. Пусть уходит навсегда, если хочет. Филипп, конечно, сам понимал, что спасать отца — темнота. Даже если бы Черных всё-таки захотел уехать, то куда? Проблема и была в том, что некуда. А тут у него и крыша над головой, и подработка. — Если ты думаешь в таком ключе, то точно скоро пропадёшь, я тебя умоляю, это просто смешно. — Последние слова голоса, и Филипп уснул. *** Дверь в квартиру открылась, и на пороге показался Черных-младший, держащий в руках пакет с продуктами. Дома на удивление было тихо, были слышны лишь отдалëнные крики и смех детей с площадки из приоткрытого окна на кухне. Фил на секунду закинул голову назад от облегчения и также свободно вдохнул, понимая, что отца дома не было. — Филипп. — Протрезвевшая рожа Сергея появилась в дверях туалета. Он был весь обрыганный, с отросшей бороды на пол капала рвота. Как же мерзко. — Ты водки купил-то? Его голос. Такой расслабленный тон заставил ноги Филиппа приклеиться к коврику в коридоре, а глаза прикрыться от наступающей паники. Пожалуйста, уйди. Почему ты вообще дома? Шаги отца были медленными, улыбка на лице широка, довольна и слегка кривовата. Черных аккуратно поставил пакет на рядом стоящий стул и открыл глаза, смотря вверх на безобразное лицо Сергея, которое покрывали синющие гематомы и огромные царапины. Опять подрался где-нибудь в пивнушке. — Водяра моя где? — Фил опустил голову и отчаянно вздохнул, пытаясь выразить этим своё сожаление. С-сожаление?.. — Чë молчишь, скотина. Я тебя на китайском спрашивать должен? Водка где моя?! Сергей схватил сына за подбородок, крепко впиваясь в кожу отросшими ногтями, под которыми было море грязи. Как. Же. Отвратно. Черных плотно сжал веки, челюсти тоже сцепились, не давая Филиппу издать какой-либо звук. Сергей приблизился к его лицу, от него воняло всем: рвотой, ещё не выветренным спиртом, пóтом и чем-то прокисшим. Его срок годности истëк. Фил понимал, что лучше просто смолчать, чем жалостно, как обычно скулят собаки, выдавить из себя такое тихое нет. Черных молчал, как партизан, только мелкие слëзы, незаметные для отца, скатывались по щекам. Но почему они не как обычная семья? Почему ему так нужны эти двести пятьдесят миллилитров водки… — Нет, я не купил, — как-то невидимо для Филиппа проскользнули эти слова, хоть и тяжко: отец сильно сжимал подбородок, ещё и вдавливая щëки. Филу вдруг вспомнилось, что у Оксаны тоже были впавшие щëки. Хотелось ударить отца, но кулаки сжимались где-то там внизу, не имея возможности нанести пару ударов. — Мразь. — Он выплюнул это безжалостно, брызжа своей слюной прямо в лицо сына. Удар. Удар пришëлся по лицу, точнее, в скулу. Черных сжал челюсти, костяшки на кулаках побелели, а внутри разрасталось чувство, схожее с яростью и ненавистью. Фил посмотрел на лицо отца, и ему захотелось харкнуть в эту бородатую и грязную рожу. Нога Сергея прилетела в колено, надавливая так, что Черных ничего не осталось, как осесть на пол и схватиться за место удара. Сергей хотел ударить его ещё разок, но Черных быстро сообразил и, ухватившись за плечо отца, потянулся вверх, резко уходя в сторону. Мужчина, не сдержавший равновесия, наклонился корпусом вперёд и полетел прямо на стул, ударившись о него губами. Лëгкий смешок сам вырвался изо рта парня и разум затух — правая нога со всей силы вдавилась в рëбра отца, и он, громко ахнув, схватился за бок, свободной рукой пытаясь ударить Фила. Ещё один удар по голени Сергея. Черных надавил на ногу тяжëлым ботинком, надеясь, что папе сейчас очень больно. Фил остановился, осматривая лежащего мужчину. Хватит, ты не он. Парень развернулся. Перед глазами потемнело от осознания, что насилие принесло ему улыбку, которую он не мог из себя выдавить даже при самом приятном в мире, что он чувствовал хотя бы на мгновение. Жестокость порождает жестокость. Неужели Черных станет таким же больным ублюдком, как его отец? Нет, только не это. Сзади послышались хрипы мужчины и какое-то шарканье. Фила тут же потянули за ногу, и он упал. На бедного Черных навалилась тяжеленная туша по имени Сергей, пристраивая свои руки у сына на шее. Его грубые шершавые пальцы сомкнулись в кольцо, сжимаясь всё сильнее и сильнее. Кожа горела. Фил бился ногами, ладонями цеплялся за плечи отца, надеясь, что всё не закончится вот так. Уже затуманенный взгляд Филиппа зацепился за выпавшую из пакета стеклянную бутыль с лимонадом. Вот он, шанс. Пальцы, дрожащие от страха, коснулись горлышка сосуда, продвигая его чуть ближе. Есть. Покрепче ухватившись за бутылку из последних сил, Черных с размаху ударил отца по голове. Осколки разлетелись по коридору. Мужчина свалился без сознания, сцеплëнные на шее ладони размякли на полу. На коже остались красные горящие следы от пальцев. Филипп, громко и глубоко дыша, отполз подальше от отца. Ноги сами подняли тело и понесли в комнату. Он забежал в комнату. Черных сел на колени и взглянул на дверь, за которой находился и валялся без сознания Сергей. Наконец-то тишина. Грудь отрывисто поднималась и опускалась. Осматривая свои дрожащие руки, Черных засмеялся. Несколько минут безудержного хохота, болящий от смеха живот и резкий переход настроения. Пришло чувство сожаления и вины перед собой и отцом, которые давным-давно начали разлагать Черных, его бледное тело и разодранную душу. Сука, опять. — Эх… — пронеслось с языка в стену, спина прижалась к закрытой двери, а глаза устремились на календарь. — Скоро день рождения. Куплю торт. «Прагу». Позабыв о Сергее, растворившись, Черных просто сидел вот так, прижавшись к двери. Почему-то возникли в голове совсем неприятные запутанные мысли. Мысли, которые Филипп ненавидел больше всего, но думал над ними постоянно. Казалось, даже во сне он видел их в лице кошмаров. Кроме мыслей о том, кем Фил хотел бы быть в будущем, как сдал бы экзамены и о прочей ерунде человека, проходящего не очень лëгкий путь взросления, присутствовала та, над которой он до сих пор ломает голову. Суть вопроса — главного из всего мучащего его хлама в голове — была очень проста: жизнь или смерть? Жизнь представлялась как обычный алгоритм. День сурка. Мышь в колесе. Круговорот воды или пищевой цепочки. Конец всегда касался начала, круг замыкался. Не было входа и выхода, было только замкнутое пространство, в которое входил только он и Сергей. Черных не мог понять, чего ему хотелось. Он жил просто потому что так было заложено, он должен был жить. Смерть… что значит быть мëртвым? Филипп не столько хотел быстрее лежать в гробу, сколько просто не просыпаться, потому что Сергей за стенкой, в другой комнате, уже ушёл бы из дома, а он тупил в потолок, надеясь закрыть глаза. Или это и есть желание умереть? Когда Филипп резался, ему хотелось надавить на лезвие сильнее? Ему хотелось думать о себе или отце? Ему хотелось открыть глаза? Скорее всего, суицидальные наклонности зашли слишком далеко и вопрос уже имел ответ, над которым он всё ещё сомневался. Почему?.. Филипп схватился за голову обеими руками и прижал к груди колени. Голос, возникший из ниоткуда, вновь твердил шëпотом, хотел, желал повторения. Черных сжал глаза, боясь, что они поддадутся искушению. Только зажившие раны. Чистая кожа. От непонимания, что с ним происходило, болела голова, слëзы прорывались сквозь сомкнутые веки, почему-то задрожали от холода зубы. Это чувство… безысходности? Черных упорно ëрзал по полу, пытаясь не открывать глаза, чесал руки сгрызенными ногтями и даже не думал о криках. Самое глупое, что жить он хотел. Хотел очень! Фил давно был предан надеждой, гадкой верой во что-то. А человек должен верить. Зачем! Для чего ты пытаешься её заглушить резанием. — Заткнись. — Пнул ногой воздух, крик был на грани, чтобы выйти из его тела. Мурашки пронзили кожу, разум, как всегда, пустовал. Зачем всё так. Пожалуйста… Пожалуйста, хватит… Прошу. — Замолчи! Филу всё это нравилось. Каждый раз, когда он смотрел на папину бритву, каждый раз перед тем, как нанести новые раны на тело, его одолевало сильное чувство спокойствия. Черных не принимал этого, но он отчасти таким образом пытался привлечь внимание Сергея. Мол, вот он я — твой сын, истекающий кровью. Это стало приятной привычкой, как когда он с радостью поедал кислые конфеты. Вкусные. Филипп рвал тетради, кусал кожу и каждый раз, смотря на батарею, мечтал разбить голову о неё, потому что это дурацкая надежда на светлое будущее вновь возвратилась! Ему нравилось смотреть на свои раны, кровь, хлынувшую из-под ножа. А что ему оставалось? Зачем ты так сильно закапывал себя! А зачем его все хотели закопать? Нет, почему пришла эта надежда. От неё не стало легче. Он хотел жить очень сильно, хотел, чтобы папа тоже жил. Он всегда прощал отца. Думал, что будет прощать и дальше. Но нервы уже просто не выдерживали всего, Сергей бил его, а с возрастом гнев нарастал, проникая в Филиппа всё глубже, к его сердцу. Сил, чтобы думать о каком-то сомнительном будущем отца, абсолютно не осталось. Когда Сергей разбивал посуду, Фил склеивал её, потому что денег хватало чтобы лишь сводить концы с концами. Готовил ужин, накладывал отцу порцию в чистую целую тарелку, а сам ел из той самой побитой. За что все так с ним?.. Черных, работая уже в двенадцать, всегда выделял деньги Сергею на пиво, чтобы тот хоть чуть-чуть, но улыбнулся с пьянью в глазах. Когда Сергей хлестал его толстым проводом от пылесоса. Бил по затылку и шее, по ногам и рукам, по рëбрам и животу, по пальцам, локтям, по позвоночнику и пяткам. Когда он бил его по душé своим отношением к нему. Это так больно! Один удар. Два. Три. Хлëст. Хлëст. Крик и помутнение разума. Глаза будто закатывались, рассматривая мозг. Кровь фонтаном текла из носа, улыбка расцветала, и Фил засыпал на полу. Глупую ненужную обеспокоенность начали вытеснять гнев и ярость. Ненависть к Черных-старшему возрастала, когда сам Фил начал взрослеть. Безысходность пробирала до самых костей, сосудов. Хотелось плакать постоянно, хотелось жить, но без проблем. Вера во что-то возрастала, глубина ран увеличивалась, отец пил, вещи снашивались, мнения людей не менялись, а свет в комнате Филиппа никогда не включался. Губы сжимались в тонкую полосу, взгляд стеклянно осматривал мир вокруг, наушники и музыка заставляли язык произносить слова о любви и покое, совсем не задумываясь. — Чëрт… Я так устал. — Глаза странно горели жаром, горло засаднило. Черных попытался подняться с пола, но ему вдруг стало так сонливо, так спокойно. Проглотив комок слëз и соплей о всплывших рассуждениях, Филипп больше не обращал внимания на отца или то, что его жизнь скатывалась в самые низы его мечтаний. Как всегда участилось дыхание, почему-то именно сейчас парень подумал о том, что ему, оказывается, нужно было дышать. Дыхание всегда происходило поневоле, а сейчас, вспомнив об этом, пришлось Черных каждые тридцать секунд припоминать себе это и воспроизводить подъём и плавный спуск своей груди лично. Филипп так сильно хотел вытащить его, но Сергей не замечал этого, да и не хотел он. Не хотел! Фил был зол. Был зол на отца за то, что сделал из Черных такого преданного пса. Да о чём речь. Черных сам сделал это с собой. Надо было давно понять, что ты не нужен ему, бестолковый ребëнок! Ведь именно маленький Фил всë ещё видел в нём светлого отца, который ведь не был таким. Теперь того маленького мальчика с воображаемым другом Пирсом не было. Сейчас на свете существует шестнадцатилетний Фил, вычеркнувший из своей жизни имя Филипп. Пусть все забудут эту форму. Пусть Сергей хоть попытается её произнести. Отца больше нет, есть только глупый пьяница Сергей, живущий с ним по соседству, в зале. Сейчас жив Фил Черных, всë ещё ревущий каждую ночь, но холодно оглядывающий всех днëм. Жив лишь он, который резался, блаженно подняв голову, пачкая колени в густой бордовой крови, теряя сознание. Существует лишь тот, кто каждый день загадывал желание, видя на экране телефона время, когда час и минута совпадали. Семнадцать часов и семнадцать минут было его любимым. Он не знал почему, просто больше всего ждал его. А ещё он ждал какого-то снисхождения. От кого? Наверное, от Бога. Черных не знал, кого именно нужно было просить, но он просто просил. Просил, чтобы его уже отпустили. Чтобы после конца школы он уехал и никогда сюда не возвращался. Ни к маме на могилу, ни к отцу, который тоже помрёт, но никто его не спохватится. Особенно Фил. *** Это было в ноябре. Тогда лужи ещё не были покрыты льдом, а снега не было видно даже за горизонтом. Странный был месяц. Всё тогда было странным. Черных гулял по родному городу в обычной тëплой куртке и шарфе горчичного цвета. Домá отличались друг от друга количеством этажей и цветом, были новостройки и древние здания, в которых всё ещё жили люди. Сами люди отличались друг от друга лишь внешним видом. В общем-то для Филиппа все казались одинаковыми: куда-то спешили, утыкались в мобильники, курили и стояли на остановках в ожидании автобуса, может, такси. Погода никуда не торопилась. Ветер был совсем несильным, поэтому голые ветки деревьев могли сегодня расслабиться, оставаясь неприкосновенными. Атмосфера России Филиппу передавалась ещё лучше, когда он бродил по старым дворам ещё Советских времён. В наушниках играли песни Отпетых мошенников и Димы Билана. Какая-то кошка обтëрлась о штанину Фила. Денег у него не было. Купить ей еды не получилось. Поэтому, погладив животное за ухом и легко улыбнувшись на вылезших из подвала трёх котят, которые, скорее всего, были её, Черных пошёл дальше, углубляясь во дворы домов. Вечер. Позднее время суток всегда ощущается по другому. Оно комфортнее. Черных слушал музыку и пинал мелкие камушки по асфальту. Ему не нравилось находиться в центре города. Слишком грязно и пыльно, много шума и ненужного внимания к его персоне. — Я же сказала тебе, что ты здесь больше не живёшь! — Женский голос грозился лишь одними словами ударить собеседника. Он был очень груб и твëрд. Никакого уважения в нём не было. — Ты мне больше не дочь! Я всё тебе написала в сообщениях, что ты ещё от меня хочешь? Фил остановился в паре метров от подъезда, где два человека ссорились, девушка и какая-то женщина. Не было ни души. Только скрипучие качели и ветер, который раскачивал их. Черных вынул из уха наушник и прислушался к возгласам, слегка побаиваясь нехороших последствий, которые могут выявиться вследствие его помощи. Женщина всё кричала. Ей не было дела до того, что после её голос может сесть или порвутся связки. Филипп замер в ожидании. Женщина выровнялась и смолкла. Никаких признаков ссоры больше не было, и парень, облегчëнно выдохнув, развернулся, чтобы двинуться дальше, но послышался удар. Такой хлëсткий и сильный. Пощëчина. Черных поспешил к тëмным фигурам, намереваясь определëнно вмешаться в этот беспредел. На лице девушки, что стояла прямо под фонарным столбом, красовался красный след от женских пальцев. Её лицо пыталось оставаться равнодушным. Ладонями девушка сжала свой рюкзак, поэтому не смогла коснуться места удара. — Какая же ты неблагодарная. — Женщина, стоящая к Филу спиной, была разочарована. Женщина, отвергшая свою дочь, была разочарована. Хах, смешно. — Хочешь что-то добавить, или лучше мне? Добавить ещё? Хочешь, чтобы вторая щека была тоже красной?! Она противно закричала, толкая девушку в плечо. Ноги Черных пытались сделать хоть пару шагов, но сам парень считал, что нужно подождать. А женщина тем временем вытолкнула дочь с тротуара на проезжую часть, всё также громко крича и теперь уже плача. — Зачем ты родилась. Ты всё нам испортила! Девушка молчала. Она смотрела маме в лицо и будто бы ничего не чувствовала. Но сердце билось сильнее, зубы сжимались от злобы и ненависти, а глаза жалобно блестели, были немощными и прорывались на слëзы. Черных было знакомо это чувство ненужности, но, засунув куда подальше все эти рассуждения хотя бы ненадолго, двинулся в сторону потасовки. — Мам, дай мне ненадолго домой зайти к брату, а потом я уйду. — Девушка, как показалось Филиппу, ещё сильнее сжала лямки рюкзака и пыталась говорить спокойно. — Нет! Не хочу, чтобы он общался с тобой, дрянь. Из него вырастет хоть что-то стоящее, а не такое, как ты. — Женщина обратилась к дочери, выплëвывая всю свю ядовитую неприязнь. — Иди отсюда и забудь, где мы живём. Черных нахмурился. Наконец-то его тело вышло из оцепенения и двинулось в сторону парочки. Женщина сделала ещё один шаг в сторону девушки. Одна её ладонь сжалась в тяжëлый кулак. Неужели она ещё раз ударит дочь? Нет, этого Черных допустить не мог. — Извините, — тактично начал Черных, обходя злую мать и закрывая собой девушку. — Хотел бы присоединиться к вашей небольшой дилемме. «Что. Ты. Несëшь?!» — подумалось Филу, и он дал себе сильного подзатыльника. Да, этим Черных и был силëн — нести полную чушь в ненужный момент. — А что вам нужно? И кто вы, собственно, такой, чтобы вмешиваться в наш приватный разговор! — Женщина аж покраснела. Кто её вообще такую терпит? — Я? Я парень вашей дочери. — И Филипп чмокнул девушку в щëку, даже не видя её лица. Его ладонь легла на плечо дамы. Наверное, она была очень зла, потому что сильно ущипнула парня за бок, на что Фил тихо шикнул. На удивление, через несколько секунд она сама прижалась к его боку. Странно. — Неужели она вам не говорила обо мне? Обычно девочки любят сплетничать с мамами о мальчиках и какие они все дураки. Специально подчеркнул последние слова. Специально хотел надавить на самое ужасное для женщины, на что она никогда не пойдёт и не согласится ни за какие деньги или мольбы. Ей не нужно слушать бред о мальчиках, о проблемах, о школе и оценках, о весëлых и глупых историях, о боли в сердце, о мыслях, о просьбах и криках дочери. Она нежеланный ребëнок. А если бы и была желанным, то ничего бы не изменилось. — Парень?.. — недоумëнно поинтересовалась женщина и перевела взгляд на дочь. В них читалась злость. Почему? Потому что могли пустить слухи о том, что её дочь шлюха, дающая каждому? Определëнно, хоть это и глупо. — Нет, не говорила. Не говорить такое матери, надо ж так! Черных выпустил из себя смешок, а женщина совсем этого не одобрила. Попыталась быть добренькой и заботливой мамочкой? — Ну, неудивительно, учитывая, как вы с ней поступаете, — задумчиво и с подколом, с издëвкой. — И мне она про вас не говорила. Интересно, почему? Филипп наконец повернул голову в сторону девушки, которая до этого молчала. Его глаза полезли на лоб. Он хотел удивиться и громко произнести имя девушки, но это выглядело бы странно и подозрительно, поэтому, сглотнув, Черных быстро перевëл взгляд на оскорблëнную женщину. — Да как ты смеешь, да как ты… — чуть ли не раздувалась от обиды мать. — Да я тебя… — Кира, пошли, разговор слишком затянулся, — Черных потянул якобы свою девушку за рукав толстовки, на что та и не сопротивлялась. Кира молча поплелась за парнем, слыша вдалеке слëзные оры матери о том, какая же её дочь неблагодарная. — А ты тут какими судьбами? — безразлично поинтересовалась Сменкина, накидывая на плечи рюкзак. Кира узнала парня ещё по голосу, даже не смотря на его лицо. Но вдруг девушка погрустнела. — Ох, прости, что ты увидел это. Поэтому я никогда не приглашала тебя к себе в гости. Знаешь, это так надоедает. У тебя у самого дома проблем полно, а тут я бы ещё со своими. Кира была безразличной ко всем, кроме своего брата и Черных. Ко всем относилась хладнокровно, не думая, что как-то своим поведением могла задеть чувства других людей. С Филом она становилась по-настоящему доброй и весëлой. Он был для неё самым родным. — Мы же с тобой друзья, я всë бы понял и поддержал тебя. Но почему ты позволила ей себя ударить? Ты не заслуживаешь такого. — Черных остановился у какого-то подъезда, всё ещё удерживая Киру за рукав кофты. Глаза Сменкиной вдруг позабыли о разглядывании пыльной дороги и нацелились на такие же встревоженные, но понимающие очи. — Я знаю, ты могла сделать так, чтобы ей тоже было бы больно, очень больно. Нет… Черных тогда и не думал, что он сказал что-то не то. Он правда превращался в отца, который приносил Филу невыносимую боль? Почему ты хотел, чтобы этой женщине было больно физически? Когда ты перестанешь? Ну почему ты стал похожим на него? Самое страшное, что на секунду в его взгляде проскользнуло райское удовольствие от представленной им картинки, в которой слышен громкий шлепок и щека женщины наливается краснотой, а следы пальцев от ладони Сменкиной раскрываются, как прекрасные цветы. — Тогда она бы не разрешила мне увидиться с братом совсем, — отвела взгляд в сторону Сменкина, не желая смотреть на Черных. Это тема была для неё личной и точно не той, которую она могла бы затронуть при людях, но Фил стал тем самым, которому она могла сказать это вслух. Это было единственной причиной, почему она её не ударила? Значит, она не жалела и не любила мать. Значит, она тоже хотела того же, что и Филипп. — Вик сейчас дома? — Да, я хотела зайти и попрощаться, но она не пустила, что б её… — Кира даже сейчас сдержалась, чтобы не заплакать. Она лишь подняла голову и улыбнулась в небо. Звëзды помахали ей своим ярким светом и пообещали, что решат проблемы и всё впитают в себя. Сменкина всегда перекладывала все свои тяготы на них. Иначе она бы не справилась. — Спасибо. — Черных медленно отпустил мягкую ткань толстовки, которую сильно сжимал, боясь отпустить. Чего он боялся? — За что? — За всю себя. Фил молча двинулся в сторону скамьи. Весь разговор был странным и непонятным, голова наливалась мыслями, а тело было уставшим и хотело спать. Лишь слова поддавались контролю, растворяясь в ледяном воздухе и паре, исходившем изо рта парня. — В большей степени за тот день, когда ты не пыталась их остановить, а сидела там вместе со мной. — Черных засунул руки в карманы куртки. Замëрзли. — Почему ты рад тому, что я закрылась в кладовке до девяти вечера с тобой, а не вытащила оттуда? Это же глупо. — Не знаю. А почему ты так захотела? — Я тоже не знаю, просто было чувство, что так горздо лучше. — Так оно и было. Всё слишком размыто. И тот день был размыт и непонятен многим, но только не им двоим. И Кира, и Фил глубоко внутри осознавали, что за чувство они испытывали и что всё это лучше, правильней, но в то же время не понимали. В тот момент хотелось отключиться от мира и сидеть в тëмной кладовой, общаясь по душам без чувства одиночества, от которого Сменкина как раз хотела избавить друга. — И тебе, получается, спасибо. — За что это? — За поцелуй. — Кира сначала серьëзно посмотрела на лицо Фила, залившееся румянцем от холода, а после расплылась в улыбке. До Черных дошëл смысл слов чуть погодя, но теперь и он заливался смехом. Сменкина и Черных пододвинулись друг к другу, крепко обнимаясь. — И за всего себя, — тихо добавила Кира, сжимая пальцами капюшон куртки Черных. *** Кира перевелась в школу Филиппа в классе шестом. Это был обычный день, когда первого сентября все шли в школу с конфетами и цветами. Её приняли хорошо. Ирина с Мариной постоянно таскались с ней, ухватившись по обеим сторонам за её локти. Сменкина вроде и не против была, иногда даже улыбалась. Фил с Кирой изначально не были друзьями. С ним никто не общался. Как-то он побил одноклассника за его грязный и длинный язык, так все его сторонились, мол, сумасшедший. Но из-за этого его не перестали караулить где-то подальше от школы человек пять-шесть — шансов не было, и он шёл домой с болью во всём теле и засохшей кровью под носом. Это происходило тогда, когда Филипп выбешивал одноклассников своим существованием, что, впрочем, случалось частенько. Черных с Кирой не общались, но каждый из них всегда хотел подойти и сказать привет и получить в ответ улыбку. Пересекались взглядами часто, но и слова не произносили друг другу. Оба были в своём мире и окружении: девушка с двумя назойливыми девочками, а Филипп — с учебниками и пьяным бредом отца. Их дружба расцвела лишь во вторник восьмого класса, когда злые одноклассники решили вновь поиздеваться на Филом, чьё моральное состояние катилось в тартарары, синяки под глазами от бессоницы и иногда от ударов по лицу не сходили с кожи парня неделями, а полосы на плечах Черных оставлись такими же противными ему самому. С парнем не стали церемониться: двое подошли сзади, заломав до ужасной боли руки, и поволокли до кладовки уборщицы. Сменкина всё это видела. Она тогда возвращалась в класс из живого уголка. Кира смотрела в глаза парню, который был их с Черных общим одноклассником. Парень лишь криво улыбнулся и пошагал к остальным, не говоря ей ни слова. Девушка пошла за всеми. Фила пнули по спине, и он упал на твëрдый пол, обтирая колени брюк. В тот момент его лицо было безразличным и из глаз не упала ни одна слезинка. Сменкина видела, как одноклассника куда-то уводили, но она никогда не вмешивалась в групповое избиение. Не спасала. Сама не знала почему. Наверное, потому что не смогла бы побить целых пять парней, которые выше её на голову и весят больше в два раза. Кира всегда закусывала нижнюю губу до собственного болезненного писка, смотря на ноги отморозков, бьющих обмякшее у стены тело Филиппа. Сменкина всегда провожала его до дома, до самого подъезда, боясь, что по дороге с ним могло бы что-то случиться. Как-то раз от бессилия он упал на землю и потерял сознание, а Сменкина, перекинув руку парня на свои плечи, тащила Черных до его дома. Хорошо там на скамье у подъезда сидели два парня, живущих в этом доме и хорошо знающих Филиппа. Помогли занести в квартиру и уложить на кровать. И главное, без лишних вопросов. Сменкина чувствовала некую вину за то, что молчала и ничего не говорила взрослым. Но они бы поверили? Навряд ли. Кира подошла к группе парней, смотря только на Черных, которого ей всё же было жаль. — Я тоже зайду. — И шагнула в помещение. Парни посмеялись над глупой девочкой и, подумав, что так даже веселее, заперли их вдвоём. Сменкина села на пол, прижимаясь спиной к небольшому шкафу. — Кира? — Фил медленно присел рядом с одноклассницей, удерживаясь за ноющую поясницу, в которую прилетел тяжеленный ботинок. — Зачем ты зашла сюда? Только оставшись наедине с ней, Филипп почему-то стал мягким, каким был всегда. — Почему ты никому не говоришь, что тебя избивают? — Кира не ответила, а просто повернула голову в сторону парня, который в свою очередь совсем не понимал ни поведения, ни вопроса Сменкиной. — Почему ты всегда молчишь? Тебе не хочется кричать? — А с чего ты вдруг стала интересоваться? — почему-то расстроился Черных, с поникшей головой рассматривая свою стëртую сменку. — Никому до меня нет дела. — Почему мы с тобой никогда не говорили? — Я не знаю. Почему ты так часто используешь слово «почему»? Оба смолкли. Черных подобрал под себя ноги, прислушиваясь к дыханию соседки. Кира сняла с себя вязаную кофту и аккуратно сложила рядом. Стало как-то душновато. — Так зачем ты сама зашла сюда? Мы тут долго просидим. Часов до восьми, не меньше. Разве твои родители не будут тебя искать? — Черных вспомнил Сергея и впился пальцами в ткань брюк, сдерживаясь, чтобы не заплакать. Папа, пожалуйста, обзвони все больницы. Пожалуйста, переживай за меня. — Нет, меня не ждут дома. — Правда больно. — А вообще здесь хорошо. Мне нравится. Давай будем сидеть здесь так каждый день? Хотя, если нас не выпустят отсюда, так и будет. Кира улыбнулась на встревоженное лицо одноклассника. — Ты хочешь сидеть здесь со мной? Но мы с тобой ни разу не общались. Почему ты вдруг так резко вздумала со мной общаться? — Не знаю. А почему нет? К тому же, ты хорошо разбираешься в алгебре, хи. Кире показалось, что ему стало ещё больнее? Но почему, было неясно. Ей также было непонятно, зачем она зашла в кладовку, зачем захотела оставаться тут каждый день после уроков, зачем она каждый раз провожала парня до дома и почему чувствовала вину за всю его боль. Почему она чувствовала вину за все его синяки и порезы, которые увидела случайно? Кира захотела его защищать. Она всегда хотела защищать брата, потому что думала, что он беззащитен, но при виде Черных ей становилось ещё больнее. Неужели она всегда его оберегала, даже не замечая? Она никогда с ним не говорила, но так трепетно наблюдала за тем, как Черных с осторожностью переходил дорогу, оглядываясь по сторонам. — Спасибо. Молчание. Сменкина даже не спросила за что. Ему это нужно было. Он сидел, сгорбившись, разглядывая обувь и пол, погружëнный в себя. Сменкина его обняла. — Не за что, Фил. Именно Кира дала ему эту форму имени. Именно Сменкина в тот момент ласково обняла его и прикрыла глаза, желая забрать с собой всю тоску. Он казался всем холодным, безразличным и сумасшедшим, но по сути был раздавлен людьми. — Ты правда хочешь сидеть здесь каждый день со мной? — Надежда. —Да. — Любовь. Они, как и сказал Черных, просидели там до девяти вечера. Уборщик открыл дверь тëмного помещения, удивлëнно рассматривая двух подростков, спящих на полу, прижавшись друг к другу и укрывшись какой-то кофтой. Они болтали, смеялись, даже играли в игры, а потом заснули, слишком утомлëнные. Так и зародилась их любовь и надежда, до этого блуждавшие где-то далеко.